Феномены давних камен

___________________________________________________________

1. Преамбула

С позиций жутких ригористов
и моралистов-благомыслов, - 
нет в сексе видной красоты;
его нормальные черты —
давно уж, мол,  общеизвестны
и в пересказе неуместны,
а персональный  мир интима —
он не достоин быть картинным,
являться  ярко, бесподобно.
Один в нем смысл: стабильность рода.
      
Мне трудно согласиться с ними.
Они мне видятся  тупыми
или несчастненькими, злыми.
Во всем, что есть, есть красота!
Изменчива или мгновенна,
она и в сексуальных сценах
является в невинности  чиста.

Нам, гуманистам-гедонистам,
бесполый гуманизм — пустая призма:
в нее не проникает спектр-луч
сквозь мрак ментально-вислых туч
(в которых "сладострастье",слово, -
замерзло, стало бестолковым 
и экзотически музейным,
ничем уже не благовейным).

2. При торжестве градиентов

Я не любитель почитать
об эротических волнениях,
о  сексуальных откровениях, —
я сам могу их создавать.
И все, что с кем-то было, помнится —
как долгий сон и как бессонница,
не стало меркнуть, исчезать,
смогло в подробностях предстать,
и возвышать их, все подробности,
не принижать из ложной скромности.

   При торжестве совпавших градиентов,
в предоргазмических моментах
(когда распались к чувственности стенки
и так уместны сценки, мизансценки), —
все женщины настроены звучать,
в тональностх различных привечать.
Есть в этих отзвуках на космос —
порыв к свободе через косность,
вибрации слиянья с ним,
с безмерным, ставшим  не пустым.
______________________________________________________

"Все, что делает женщина, — делает,  движима страстью,
Женщина жарче мужчин,  больше безумия в ней".
Овидий. "Наука любви". 43 г. до н. э.
_____________________________________________________

Они способны — бормотать,
урчать ласкаючись, урчать,
задумчиво стенать, мычать,
стонать, взрыднуть или рыдать
(Наташка-то, когда рыдала,
по два-три раза достигала,
оргазмилась, успев вскричать).
 
Они способны — изменяться,
неожидаемо смеяться,
глаза круглить, таращить их, вращать
(вот Ольга-то — всегда вращала,
то ли любя, то ли стращала).
      
Они способны — пощипать,
покусывать и покусать,
вопрос бессмысленный задать
или запросом ужасать:
("ты кончил, гад?", "опять прощать?"),
"мерзавцем" ласково назвать
или "скотиной" обозвать,
а то и слова не сказать.
Умеют, слова не сказавши,
казаться огорченно-павшей.
(Гертруда-то — едва старалась,
но в молчаливости взрывалась).

Они способны — обмирать,
наморщиться и якобы страдать,
горячим трупом обвисать,
они умеют, поражая,
уже как будто умирать,
прощально-скорбно придыхать,
но спохватиться, оживая,
через минуту — завздыхать,
хихикать, хныкать, хохотать,
себя воскресшей колыхать,
румянцем свежим полыхать,
вновь исступленно обнимать
и конвульсивно целовать
(вот Ольга-то, бывало, целовала —
так плотно, будто что впивала,
дышать, обнявши, не давала).

Они способны рассуждать,
жевать при этом, раздражая,
но и оргазм свой приближать,
шептать "люблю" не уставая.
(Тамарка, если рассуждала,
то о Христе, то о духовности,
не понимала пустозвонности;
без рассуждений —  уставала).

3. Из подробностей


"Что может быть мерзее полового общения. Стоит только описать в точности этот акт, чтобы вызвать ужаснейшее  отвращение". (Л. Толстой, Дн. 24.9.1906).

Не гениален  Лев Толстой в своей позиции "святой".

Они умеют, наслаждаясь,
от страха якобы сжимаясь,
казаться девочками робкими,
изображать улыбки кроткие,
смутить, смутиться, уклоняясь;
с недоумением или сомнением —
на ласки скупо отзываться,
их чувствовать, но уклоняться,
являть усталость, утомление,
казаться горько сокрушенными
и несчастливыми казаться,
всей встречей явно огорченными,
оргазму как бы удивляться,
но и не раз потом взрываться.

4. Из подробностей

Игру умеют развивать.
Регину здесь уместно вспомнить.
Была спокойной, тихой, томной.
Умела образ создавать,
змеей ползти-вползать в кровать,
ни ласк, ни слов моих не ждать
и руки смело  размыкать,
встать надо мной и  замирать,
наивной девушкой моргать,
стоять и словно б изучать,
глядеть и словно б презирать,
упасть-подлечь, заворковать,
флюиды нежно излучать,
теплом душевности насытить.
о стоило взорваться ей —
вдруг хохотала басовито,
все громче… Страшно было с ней!.


Играя  — могут упрощать,
забывчиво поучащать.
Вот Тонька, помню, упрощала,
ногами по спине стучала,
прижав к себе, и не прощала:
себе, что "зря так учащала".

5. Из подробностей

Та Нинка, из Днепропетровска,
простая девка из киоска,
познав через журналы позы,
могла весь акт глядеть серьезно,
оргазмясь с ненавистью грозной.
Но и не раз потом влюбляла,
по телефону ворковала,
 "Дур-рак, дур-рак ты, — убеждала, —
я дурочкой с тобой стала!".
На самолете прибывала.
С усилиями размыкалась,
и неуклюже извивалась.
Уставясь в угол потолка,
едва пружиниться могла.
Мечтая что-то доказать,
пыталась ухо мне кусать,
и забывала, не кусала.
Приласкиваясь — не ласкала.
Жила со мной недели две,
то веселясь, а то печалясь.
Взмахнув руками, завершаясь,
могла кудахтать, раздражаясь.
Стишки писала, о "крыле",
потерянном, "сама сломала",
 "кохала так и залетала".
лупей казалась и взрослей.
Могла надменно упрекать —
что не умею я кохать.
Но удостоилась стиха:

Куры,
пишущие стихи 
о надломленных крыльях любви,
радостно совмещающие
 нервно пришитую пуговицу
 с возгласом "Не батрачка!", —
отвращают истинных петухов.

6. Из подробностей

Все женщины способны стартовать.
Не все способны трепетать,
потрепетать, дотрепетать,
сгибать себя и разгибать,
перегибать и выгибать,
усердствовать и трепыхаться,
дрожать и вспыхнуть, содрогаться,
в оргазме замирать и воссиять.
 
Кому-то, в старте, увертюра —
предел, желанная культура,
а кто-то, не взорвавшись пару  раз,
приходит в ярость, щуря глаз,
замкнуться может трансцендентно
или, легко, интеллигентно,
запасть в морализаторский экстаз.

Вот Эмма, помню, говорила:
"Ты эгоцентрик для страны,
с заданием от сатаны".
Она, при всей своей учености,
одно и то же мне твердила:
"Я выше всей твоей порочности!".
И только сверху быть любила.

Как говорила, помню, Таня:
"Ты всю мою духовность испоганил!
Хочу спокойно, ровно, лежа,
а ты, Эн Руст, прыгун безбожный!".

Такая же миссионерка,
ее подружка, леди-Лерка,
когда крутил ее, оргазмя,
могла гобоя звук прервать,
не уставала укорять:
что я спешу "испортить  праздник",
что я "животное тупое",
ложилась с видимой тоскою:
чтоб лежа продолженья ждать,
приотвернувшись от гобоя.

7. Из подробностей

"Половой орган — это как раз та часть, которая уродует мужское те¬ло и самому мужчине кажется чем-то безобразным; поэтому скульпторы так часто прикрывают его акантовым или фиговым листом".
     (О. Вейнингер).

Я не согласен с этой максимой,
с такой лукавой давней классикой.
При статусе своем, не столь уж крупном,
Приапа уважаю, но не скульптор.
             
Гобоем пел гудящий статус,
он всё имел, чего желалось.
"Он фантастичен!", говорила,
вводя, роскошная Людмила.

"Он так красив, что просто страшен!"
могла сказать, чаруясь, Саша;
и ухом, помню, приложилась,
"поет, гудит он" поразилась.
Она и кудри распускала,
над ним, качала, щекотала.
Те пышно-рыженькие кудри —
мешали вглядываться в груди,
она нарочно так мотала.
            
А та Оксана, продавщица,
не торопилась утомиться,
любила в персях зажимать,
ритмично тискать, наблюдать,
"он тоже смотрит!" убеждала,
и лишь потом слегка кусала,
все горячей в него дышала,
и сперму, не сглотнув, вкушала,
поскольку "сладкая такая",
"как настоящее какао".
   
"Не видя красоты в нем дивной,
ошибся Фрейд!", — признала Дина, —
наук каких-то кандидатка.

Да и другая, аспирантка,
глубокомысленная Жанка,
ей вторила, искусствоведка,
сказав: "Все истинное редко!".

8. Из подробностей

Есть в каждой женщине причуды:
влияние, к загадочности близкое,
в нем неизвестность бродит с рисками,
течет или стоит запрудой.
       
Загадочной запомнилась Гертруда.
Туристочка, в годах, под сорок ей.
Замужняя, имеет двух детей,
и третий муж, он депутат Госдумы,
известный враль на всю страну.
Мне стало с ней — неимоверно трудно.
Я оказался у нее... в плену, —
а почему — не знаю, не пойму.
Казалось: чувства углублю,
и утолю, на страсть  расшевелю.
Стараюсь, а — не получается.
Прервется — и лежит, сжимается.
И ритм не тот, и темп не в такт,
и в каждой паузе антракт.
Так чем же, думал, хороша?
Должно же что-то искушать.
Быть может…  кожа?.. Глазки? Ушки?..
Что ушки! Как две розовые сушки.
И кожа как вареная лапша.
И глазки, я сказал бы, рыбьи. Щучьи.
А прелесть — есть, которою измучен.
е смог придумать красоту,
увидеть попку дивно-сладкую
и еще что адекватное.
 
И мне опять бывало стыдно,
и страшно, за себя обидно: 
что за ночь больше раза-двух
не стал я с нею миловаться, —
так, чтоб захватывало дух.
Уже я начал извиняться.
Уже не стал я пять-шесть раз,
и так, чтоб каждый этот раз
во мне вдруг разум, вспыхнув, гас.
 
Возможно, неизвестно чем маня,
лишь этим  и манила так, пленя.
Возможно, тем и  наслаждала —
что ничего не ожидала.
Искусница? Как поучал Овидий,
а он немало женщин перевидел:
"Женщина к поздним годам становится много искусней:
опыт учит ее, опыт, наставник искусств".
Она и статусом не восхищалась,
лишь ноготочком прикасалась.
 
9. Из подробностей

"В сущности, высшим проявлением секса является онанизм. Секс — это именно культивирование собственной физиологии". (В. Микушевич).

Все женщины стремятся повзрываться
или стараются взорваться,
с собой ли, с кем-то, нет здесь разницы:
когда влекутся прооргазмиться.

Варфоломея, увлекаясь,
сама с собой при мне старалась,
с бананом жмурилась упрямо,
ей удавалось, достигалось,
смотрелась девушкой румяной,
а если не было банана,
могла и в ванне, из-под крана,
с улыбкой сидя, достигать,
и чтоб глядел, не смел хватать. 

А та подружка ее, Светка
(полтавская очкастая брюнетка,
бровастая и тепленькая пышка,
всегда с прической под мальчишку,
поклонница Серебряного Века),
зайдя со мной в библиотеку,
невозмутимо глядя в книжку,
задумавшись и поднимая  веки,
как если б с текстом соглашаясь
или понять его пытаясь, —
спешила встречу ощущать,
с поэзией любимой совмещать:
карман мой шире раздвигать
и статус в  дырку выдвигать, —
пощупывать, едва касаясь,
покачивать его, сжимать,
и ритм, стиху в такт, задавать.
Кивая в книжку, улыбаясь,
оргазмилась культурно, выпрямляясь.
 
     А Нелька — та и вовсе превзошла,
их всех, — кувшин себе слепила,
ей нужный, форму придала,
по всей науке обожгла,
вводить, подергивать просила,
с ним лучше, чем с тобой, так говорила,
в походах в рюкзаке носила.
И до того его любила,
что плакала, его лишась, -
когда, вертясь и горячась,
раскинувшись и торопясь,
на свой рюкзак  облокотилась;
не сразу поняла тот звук,
в котором хрустнул "лучший друг", —
она, в оргазме  завершась,
лицом безумно исказилась,
завсхлипывала, матерясь.
Одна ушла, хромая прытко,
хотя в коленке инвалидка.
Слепить другой же — не смогла,
но и не хуже завела:
на чешской выставке  нашла,
купила там и бережет,
с удобной выгнутою ручкой,
потратив чуть не всю получку.
И  уж давно меня не ждет,
ни для беседы, ни для секса.
Звонил — обматерила резко,
добавив "Сам ты идиот!". 

10. Из подробностей 


"Нет в мире большего блаженства,
чем в русской бане мыть лобок,
намыливать мочалкой грешно,
тереть и вдоль и поперек,
тереть, чтоб пенился волшебно
и пар крутился в потолок!", —
так говорила, помню, Надя,
у зеркала подсушивая пряди,
"все эти ванны" невзлюбя,
о чем-то память бередя.
Пропала я, совсем пропала!".
Вздохнув, себя перекрестя,
забыв об остеохондрозе,
в своей, любимой мною позе,
она грустить переставала.

…Когда она, на мне, на корточках,
вдруг замирала приусталою,
влюблялся я в ее две косточки,
на бедрах, близких к узкой талии.
А если все быстрее двигалась,
и если ей при этом прыгалось,
в "шпагат" я раздвигал коленочки,
гимнасточкою видел, девочкой.
За талию держал, выравнивал,
и сдерживал, плотней насаживал,
и вместе мы в понятной паузе,
скинувшись, гомеостазили,
в бездвижности себя оргазмили.

Мы замирали, истекали,
мир исчезал с его веками,
мы вместе с миром исчезали.
Так мне казалось. Это значит:
что так и было, не иначе.
Реальность, видимость — едины;
а если нет, то воссоединимы.
Я это повторял не раз,
себе, сводя в душе баланс.

11. В театре образов ЛГ

Мне это нравится: хвалу им воздавать,
в театре образов интимных пребывать,
сосредоточиться на радостях,
на их волнующих моментах,
незабываемых фрагментах,
и забывать о всех превратностях.

Все эти праздники, забавы,
наполненные четким смыслом,
мне нравятся, как гуманисту,
в прозрачности доступной яви, —
за человечность мной любимы,
как первозданные картины.

В те дни и родилось признание,
душевное, универсальное,
Я всем, всерьез, без плутовства,
в минуты зримого сродства,
шептал волшебные слова:

Ты — видная, ты — аппетитная… 
Не возжелать тебя — безумие.
Забудем день, представим полнолуние
и древность мира первобытную.
Над нами небосвода яма,
нам непонятная, бездонная,
с неузнаваемыми звездами.
Ты Евой для меня, Адама!
Люблю, себя не понимая,
твою изгибчивость влекущую,
твою улыбчивость зовущую,
твои уста — прохладу рая…
Я будто  таю — и  сгораю.
Ты — юная, ты — вездесущая…
Грядущий мир мы начинаем!

12. Экспертиза

Читатель, склонный к экспертизе, —
не в выражения вникающий,
а подоплеки примечающий,-
узреет, полагаю, кризис,
у автора, а то и поражение 
на поприще стихосложения:
в котором слишком независим,
а заодно и отторжение,
свое, от вольностей вторжения
в интимный мир телодвижения:
опять, мол, сиси да пиписи,
за чьим-то фаллосом  слежение.

Подумать может, что для автора,
да и для авторов таких,
должна быть кара: класть под тракторы,
давить их, нравственно слепых,
далеких от задач отечества
в своей прозападной беспечности.
 
Немного их, таких мечтателей,
но и немногое опасно:
когда, окрепнув созидательно,
оно ответственно-карательно 
давить начнет идейно-властно.