Русский Детектив

                П и т   К е й н и
    
               Р У С С К И Й   Д Е Т Е К Т И В
   (Рукопись, найденная в редакции)
 
  Время действия – В р е м я  О н о
 
               
        Предисловие от издателей
 
Сюжет, как молодость, старинный,
Как ночь в потопах стеарина
В те баснословные года,
Когда сердца сжигали в спорах,
Когда в пороховницах порох,
Когда, о Боже мой, когда...

Но – к делу. В комнатке неважной,
В издательстве, среди тиражной
И бестиражной хреноты
Был найден, уж не обессудьте –
Роман. Причём в стихах. По сути
Безумства, если не тщеты,
Безвестный плод… Известно, в хламе
Редакционном за делами,
А попросту за суетой
«Плодов» подобных горы киснут.
Но что заставило присвистнуть?
«Плод» оказался не простой –
С секретцем. И не примитивным.
Он оказался детективным,
Роман в стихах... Чудной сюжет!
Сюжет запутанный и странный...

Всмотрелись в ход его туманный,
И нам забрезжил дальний свет.
О чём роман был? О России.
Там смутно раскалялись Силы,
Как на растяжке дуговой
(По Фрейду: Либидо – Танатос),
Одна – зов жизни. Смерти натиск –
Вторая… Так, на роковой
Дуге (по автору) от века
Русь корчилась: два человека
В едином. Оба заодно,
И – врозь. Вот так и Русь: едина,
Края светлы, а середина
Темна. И всё вокруг – темно…

Но, впрочем, вся эта интрига –
Лишь версия, поскольку книга,
Увы, читатель, так сказать,
Была «утрачена... отчасти».
Виновны. Мы собрали части
И попытались их связать.
Нам показалось интересно…

Но время действия и место,
Язык, фактура: сквозь туман
Мерцали неопредёленно...
Нашли подсказку – «Время Оно»,
И оснастили ей роман.
Вот как назвать? Утрачен титул…
Внезапно кто-то взял и выдал:
– «Есть в Детективе гранд-мотив,
Там ратоборствуют две Силы,
Но сам роман-то – о России?
Пусть будет «Русский детектив».

– «Пусть!» – облегчённо все вздохнули,
И успокоились. Гульнули,
Как водится, «на пятачок»,
И – по домам, держась за стены…

А утром в папке той толстенной
Нашли ещё один клочок –
Обрывок титула, похоже.
В нём – имя странное… Так кто же
Был автор: нерусь? Чёрт ли хром?
Мистификатор ли? – «Пит Кейни».
Прочли наоборот: «Тип Некий».
Случайность? Или палиндром?
Решили не гадать, и дружно
Решили вновь поддать, ведь нужно
Дорожку книге «промочить».
А предисловье в шуме-гаме
(Чтоб обязательно – стихами!)
Решили мне препоручить.
Вот, порученье выполняю,
И даже нечто восполняю,
Вновь преисполнившись виной:
В той папке пухлой, под завязку,
Забыли мы «О Доме Сказку»,
Как приложенье к основной
Сюжетной теме детектива...
Но, впрочем, хватит негатива,
Наш долг исполнен, а теперь
Черёд решать – входить под своды,
Иль нет. Пред вами главы, годы...
Мы лишь приотворили дверь.
(По поручению редакции, ответственный редактор В.К)
Словарь малоупотребительных слов и  выражений, встречающийся в тексте:
      Авгур – (Птица.  Лат.) 1.Птицегадатель. 2.Человек, делающий вид, что посвящён в особые тайны, «прорицатель».
     Антропоморфизм – человекоподобие, представление божества в человеческом образе.
     Банник, домовой, овинник – духи дома в представлении древних славян.
     Верея – столб-верея, на который навешиваются ворота.Часто изукрашивается резьбой, узорными насечками.
     «В лапу», или «Обло» – различные способы рубки венцов для дома.
     Десница – правая рука. Шуйца – левая.
     Доска-огнива – стягивает жердевые, кровельные гнёты. Изукрашенная резьбой, она, по древним верованиям, оберегала дом от огня.
     Зооморфизм – звероподобие, представление божества в зверином образе. Предшествует антропоморфизму.
     Истера, Дна  – матка. (Древнерусск.)
     Кануны – корзинки с рожаничными трапезами в честь Рода (Святовита, Свентовита, Световида) и других языческих богов. Приносились накануне языческих праздников в баню, овин для ублажения древних славянских богов.
    Коруна (лобан с коруной) – кругляш с глухой резьбой, набивавшийся на фронтон избы. Украшался, как правило, восьмиконечной коруной-лучами. (По-видимому, изменённое от слова корона).
     Мицелий – грибница.
     Неофит – новый приверженец какого-либо учения.
     Нестяжатели, Заволжские старцы – противники церковной и монастырской частной собственности (в том числе и на землю). Непримиримые враги «Осифлян» – сторонников Иосифа  Волоцкого. (16 век).
     Овамо и Осемо – право и лево (церковнославянск.).
     Подзор – подвесная кайма, резной навес на деревянных избах.
     Полотенца – ветровые подвесные доски с пропиловочной резьбой по лицевой стороне кровли.
     Прозелит – (Пришелец. Греч.). Новый горячий приверженец чего-либо.
     Поганцы – язычники (не ругательное).  «Поганьска вера» – просто обозначение язычества.
     Рамена, раменья – плечи, уступ от шеи и часть руки до локтя.
     Уд – член тела. Крайний (или срамной) уд – половой член. (Древнерусск.).
     Филоктерии – кожаные коробочки с молитвами, прилеплявшиеся на лоб и руки особо яростными обращенцами  в  иудейство, желавшими подчеркнуть этим приверженность новой вере.
     Харизма – стилевая ярковыраженность личности.
     Хтоническое – подземное, довременное.
     Чашки-пазы – чашеобразные выемки на концах брёвен  для вязки сруба.
    
    Языческие боги. – Пантеон древнерусских, общеславянских богов многолик и не всегда конкретно обозначен. Существует известная «многофункциональность», размытость их. Выкорчёвывание (веками) Христианской Церковью их из народной памяти и сознания привело к тому, что пантеон этот трудно поддаётся реставрации. Так Макошь (или Мокошь), Дивия-Жива, Рожаницы, Берегини и некоторые  другие  божества  женского рода причисляют, как правило, к силам плодородия. Хорс, Дажьбог – боги солнца, огня. Сварог – неба. Стрибог – ветра. Велес – охранитель скота и урожая. Симаргл, или крылатый Пёс-Переплут – хранитель посевов. Перун – довольно
поздний, привнесённый языческий бог-громовник (по аналогии с Зевсом, Юпитером). Это не столько народный, сколько дружинно-княжеский культ.  Идол его с серебряной головой и золотыми усами стоял не в общем языческом  пантеоне, а в княжьем дворе.
Род-Световид – верховный языческий бог славян, потому и осталось о нём сведений меньше, чем о других, «подчинённых» ему богах. Сохранилась уникальная статуя,
найденная при археологических раскопках, известная (по месту нахождения)
под именем Збручский идол. У него четыре лика, по всему телу – снизу доверху – изображение всех символов космогонии древних славян. Родовой, фаллический кумир, где земное начало переходило в космическое.
               
Краткое предварение к полному варианту книги «Русский Детектив»:
Чёрным шрифтом идёт основа книги. Красным шрифтом выделены куски, которые скорее всего будут снесены в дополнительный раздел книги. Он так и называется : «Примечания и дополнения». Для краткости будем называть его просто – «Подвал». Синим шрифтом выделены отрывки, которые под сомнением – оставить  в основном разделе, или снести в «Подвал».  В «Подвал» уже снесены куски, выделенные красным шрифтом и синим  (со стр. 168). Цветовые пометы в основном тексте говорят о редакционных сомнениях, кои до конца ещё не разрешены. После «Подвала» следует «Сказка о Доме» в трёх частях. Это приложение к самой книге «Русский детектив», ибо связана с ней не сюжетом, но общим замыслом, духом книги.

    
    
   
                Первая глава
    
             ПЕРВАЯ CИЛА.

   
    Облава готовилась долго.
    Отважные рыцари долга,
    Мужи, золотые умы –
    Все шли, как один, против тьмы.
    А тьма угнездилась в подвале
    Обычного дома. Едва ли
    Кто мог заподозрить, что в нём
    За окнами с бледным огнём
    Сверкала лихая ватага,
    Шумела и пенилась брага
    И кровь забродившая... Днём
    Стоял в переулочке домик,
    Как будто на полочке томик
    Обычный стоит среди книг...
    
    Ворота с щеколдою. В них
    Порою какие-то люди,
    Чуть кашлянув, как бы в простуде,
    Входили, не дёрнув кольца,
    Под шляпою скрыв пол-лица,
    Поближе, естественно, к ночке,
    Естественно, поодиночке,
    В глухом, непременном плаще, –
    Таинственно...  И вообще,
    Что там затевается?..  Чудно!..
    
    Росла тяжело и подспудно
    Тревога, и, ясное дело,
    Он как инородное тело
    Нам стал, как в зобу щучья кость
    Он стал нам, тот домик обычный,
    Под кровлей своей черепичной,
    И страх породил в нас, и злость...



      





                Глава вторая

    СИЛА ВТОРАЯ.
   
      
    Мы подбирали тщательно и долго
    Страну и время действия. Без толка
    Десятки вариантов перебрав,
    Остановились в городке обычном,
    В простом дому, вполне среднестатичном,
    Как выяснилось позже, я был прав.
    Духовный лидер и мотор команды,
    Я убедил, что города-громады
    Нам не подходят – много суеты.
    А блеск и шум ворвутся непременно
    В затменье наше, в ход эксперимента.
    Так не достичь искомой чистоты.
    Пустая трата времени...  А кроме,
    Там, в многоликом хаосе и громе
    Нас попросту не скоро различат
    Кто мы такие – шантрапа? Пророки?
    Потребуются длительные сроки, –
    Опять затяжка времени...
   
    Молчат
    Часы на старой башне... Скоро полночь...
    И, значит, вскорости вся эта сволочь
    Пойдет на штурм. Отлично, поглядим
    Насколько хороши мои расчёты...
    
    Я тихий человек, смешные счёты
    С людьми я не свожу, я нелюдим.
    Моя будь воля, сел бы потихоньку
    В такую вот, как эта, пошехоньку,
    Рыбёшку бы удил, сушил грибы,.
    Какую-нибудь глупую бабешку
    Привадив, приохотив, понемножку
    Детишек бы плодил... Да от судьбы,
    Коли не врать себе, не отбодаться.
    Когда могучий голос вдруг раздастся
    И потрясёт тебя до глубины
    Всей сущности кромешной, приневолишь
    Мечты, и осознаешь – ты всего лишь
    Здесь проводник Его, и решены
    Твои поступки, помыслы, стремленья
    Не здесь, а где-то в страшном отдаленье,
    Откуда Голос был... и будет впредь...
    А чей, кто ж это знает? Он раздался.
    И ты ему поддался, ты поддался!
    (Попробуй, не поддайся!..)
    
    Умереть,
    Не быть, не отвечать на позывные,
    И ни за что не отвечать – иные,
    Пожалуй, предпочтут. А я не стал.
    Не смог, точнее. Ибо сам в ту пору
    Задумываться начал без разбору
    О Боге, о начале всех начал...
         
       
    Но вот что интересно, стал мне гадок,
    Тошней, чем прежде, весь миропорядок,
    Веками освящённый, и ясней,
    Рельефней проступили все каверны,
    Гноилища мирские, и от скверны
    Не смог я отвернуться. Я честней,
    Я жёстче и правдивей, чем другие,
    На мир взглянул... Мои вы дорогие,
    Я понял ужас нравственных калек
    И понял, что всему тому виною
    Не Божий Промысел, не что-либо иное,
    Но люди сами, самый человек!..

    Ну посмотрите, что я был такое?
    Под юбкой мамки рос в тепле, в покое,
    Ни горестей не ведал, ни забот,
    Как, впрочем, и родители, и предки,
    Был вечно полон дом гостей, нередки
    Застолья были, танго да фокстрот...
    Всё это веселило, забавляло,
    Но – до поры. Тогда пора настала,
    Когда я брошен был, отвергнут был
    Возлюбленной... но что меня убило?
    А то, что ведь она меня любила
    Не меньше, чем я сам её любил!
    И ведь ушла с каким-то забулдыгой...
    А чем прельстилась? Болтовнёй да книгой,
    Которую подмышкой он таскал,
    «Запретный плод» какой-то… Вот ведь смелость!..
    Теперь всё это вышло, и успелось
    Забыться даже... Главное, шакал
    Был просто провокатор, пёс конторы
    Известной... Что еще? Алкаш матёрый,
    Как выяснилось позже… с ним она
    Спилась вчистую – видел у базара...
    Здесь можно бы воскликнуть: «Божья кара!»
    Но ведь и каре этой грош цена.
    Какой тут смысл, во всём безумье этом?
    Но, впрочем, не желая слыть поэтом,
    Я это безобразьем назову.
    Где лад, где смысл в такой тоске и грязи?..
    
    И понял я, что в этом безобразьи
    Не только все вокруг – я сам живу!
    
Третья глава

    ПЕРВАЯ СИЛА.

    А, собственно, что им за право
    Такое дано?  Если право
    Простое, пускай, большинство,
    То, значит, не право, а криво,
    Себя обособив спесиво,
    Крутое, пускай, меньшинство.
    Гляди-ка ты, шайка прохвостов
    Весь город мутит, гложет остов
    Уклада и быта...Века
    Ушли на его созиданье!
    И вдруг оно рушится, зданье,
    В котором мы живы пока.
    Да, живы, – мы все!.. Между прочим,
    И те, кто его же порочит…
    
    И вот вечерами в дому
    Главы городского за чаем,
    За чарочкой, кто неслучаен,
    Мы начали по одному
    Сходиться... Мужи, горожане
    Торговые, просто мещане,
    Пожарные... в общем, весь цвет,
    Вся крепь городка. Суть вопроса
    Ясна – назревает угроза.
    Мы стали держать наш совет.
    
       
     ***
    Во-первых – дозор. Надо точно
    Разведать, хотя бы заочно,
    Их возраст, их пол, имена,
    Час встречи, условные знаки.
    (Пускай они все одинаки
    И грош им, на взгляд мой, цена).
    Однако же, судя по шторам,
    Цветкам, кружевам и подзорам
    Не лишнее предположить –
    В дому обитает приватно
    Бабёнка... Оно и понятно,
    Ведь надо же с кем-то им жить,
    Всем скопом, иль поочередно,
    Неважно... Да если угодно,
    Пускай бы купили патент,
    Поставили дело публично…
    А что? Тут и сам бы я лично
    Наведался. Не импотент.
    Так нет же, дуркуют, таятся,
    Темнят... а ведь люди боятся
    Как раз неизвестности!.. Мне
    Пал жребий стоять на дозоре
    У ихнего дома, и вскоре
    Пасьянс разложился вполне:
    Четыре – входящих. Плюс двое –
    В дому постоянно... Листвою
    Укрывшись, я видел порой
    В окне, озаряемом слабо,
    Два мрака. Один – явно баба,
    Мужик несомненно – второй.
    Сойдясь за столом, самоваром
    Занявшись, окутавшись паром,
    Толкуют о чём-то...  И – ждут…
   
    И точно. Чуть сумерки пали,
    Глядишь, – с ними третий... А дале –
    Четвёртый... И пятый...  Идут!..


Глава четвёртая

    СИЛА ВТОРАЯ.
    
            
    Когда я понял ужас средостенья,
    Как говорится, «мерзость запустенья»
    Земного бытия, я стал смотреть
    По сторонам, ища среди прохожих
    По взгляду неприкаянному схожих
    Со мной, как я, готовых умереть,
    Но не влачиться, подло прозябая
    В урчащей, сытой хляби, как любая
    Ползучая бессмысленая тварь...
    Я молод был и слеп. И вот тогда-то
    Раздался Голос. И позвал куда-то,
    И зренье дал мне, и возжёг фонарь –
    Дар прозорливости…. Я озарился весь им...
    ***
    Я вдаль пошёл по городам и весям,
    Я жил как птица божья, о еде,
    Ночлеге не заботясь и уюте.
    И вот что удивительно, в приюте
    Мне не было отказано нигде.
    Такие люди славные, смешные
    Мне попадались в странствиях... Иные
    Так даже хлопотали, чтоб пожил
    Подольше я средь склок их, кухонь, скалок...
    И понял я – я им казался жалок,
    И этим их тщеславье ублажил.
    Смотри-ка, мол, и хуже нас кому-то
    Приходится, а нам казалось люто,
    Погано мы живём, шалишь, мол, глянь
    Какой оборвыш, юрод, замараша!
    А ведь в сравненье с ним житуха наша –
    Златая чаша... да с краями, всклянь!..
   
    ***
    А к той поре и впрямь, признаться, шибко
    Пообносился я. Моя ошибка
    (По глупости, конечно же) была
    В том, что порвав с роднёй однажды, доли
    Не стребовал своей, и в чисто поле
    Отправился в чём был. Мои крыла,
    Казалось мне, несут меня над бытом,
    Над суетой, над дракой, над корытом...
    Однако ж, оказалось, не вполне
    Расчёты оправдались. Очень скоро
    Я был ограблен и без разговора
    Лишён всего «излишнего» при мне:
    Простого чемоданчика с вещами,
    И вовсе обнищал...
    
    Но обнищанье
    Мне даже помогло. Среди людей
    Я чуть ли не святым прослыл, убогим,
    Иль «божьим человеком»... Очень многим
    Снабдил меня, ограбивши, злодей,
    Бандюга с полустанка, бритый ёжик...
    Он был учтив, приставивши мне ножик
    Под левое ребро. Благодарю.
    Я возымел стократ. Людские драмы
    Как на духу открылись мне...
   
    Но храмы
    Я обходил. К иному алтарю
    Я шёл, ещё не зная досконально
    Высокой цели. Знал одно – печально
    И тщетно стягновение людской,
    Взыскуемой юдолью благодати –
    Не здесь Его могущество… И, кстати,
    Он Сам сказал об этом, так на кой
    Всё это чванство, идолопоклонство?
    Мне Голос был!.. А это был Колосса
    Могучий Голос,  он велел – пребудь
    Огнём и разрушеньем, будь восстаньем
    В сердцах людей, Моим их испытаньем,
    Найди друзей, сплоти их всех, и – в путь!..
    
    ***
    Я странствовал три года... Зажигался,
    Когда казалось – этот!.. Ошибался,
    И вновь искал... И вот, в одной из хат
    Сельца глухого встретился с поэтом,
    С отчаянным его и хищным светом
    Сиротских глаз... И это был Донат.
               
    
    
    Пятая глава

            ПЕРВАЯ СИЛА.
 
            
    Откуда напасть эта? Вишь-ко,
    Уж больно хорош городишко –
    Добротный, старинный, торговый,
    Овеянный славой, дубровой
    Грибной да иной окружённый,
    Уютным кремлём отражённый
    В прозрачной реке с окушками.
    А что за дворы? С петушками,
    С подзорами на теремах,
    Зимою весь в белых дымах,
    Весною в цветенье вишнёвом,
    И яблоневом, и грушовом,
    Всё лето в прохладных садах,
    А осенью – в сладких плодах,
    Ну как таковым не прельститься?
    Отменны места… Византийца
    Заветы храня, чертежи
    Беря за основу у грека,
    Наш предок-строитель от века
    Своих городов рубежи
    Пешнёю, с учетом, конешно,
    Рельефа родного, неспешно
    На почве расчерчивал, весь
    Трёхчастный макет поквартально
    На местность сводился, буквально,
    По дому, по улочке: здесь –
    Центр города. Кремль. За стеною
    Зубчатою, за крепостною
    Сам двор воеводский. Казна.
    Оружье храня в арсенале,
    Дружины здесь квартировали,
    Здесь, в главном зелейном подвале
    Томились запасы вина.
    За этим смотрели сурово!
    Вино, вишь ли, дело церёво,
    Товар стратегический! (Лют
    Акцизный был сбор). Здесь – амбары
    Хранили еду и товары,
    А тут – самый значимый люд:
    Чиновный, купеческий в сьезжей
    Избе гостевал...
И, уж ежли
    Под город какой-либо вор
    Подступится – здесь, за стеною,
    Прозиждется всё основное,
    Вся крепь городская, весь двор
    Дружинный и сьезжий... И обок
    Восставшие все, кто не робок,
    Урок подадут  варначью
    Пальнут из-за стен, из-за башен
    Надвратных… не шибко-то страшен
    Противник в открытом строю…
    Вот самое ядрышко, властный,
    Первейший в основе трёхчастной
    Пласт города – Кремль…
   
    ***
    А второй –
    Посадский.
    Здесь люд серединный:
    Артельный, торговый, гостиный
    Вкруг центра гнездится. Порой
    Громадные тыщи сбирали
    Здесь ярмарки, здесь же играли
    На славных пирах гусляры,
    Торговые лавки, артели,
    Вовсю распотешась, гудели,
    Гостиные пели дворы.
    А в будни опять же кипела
    Работа. Здесь главное дело
    Вершилось: шумели цеха
    Столярные, кузни, коптильни…
    Стучали, скрипели, чадили,
    Кто кожи мочил, кто меха
    Выделывал... В общем, рабочий
    Здесь люд обретался...
    ***
    А прочий,
    Тот жил в основном за рекой,
    В слободках. – Дворово, поместно,
    С широким размахом… Известно,
    Зажиточен люд слободской.
    На землях почётных служивых,
    На тучных прихрамовых нивах
    Приватный, степенный народ
    Жил, вроде бы, жизнью отдельной...
    
    Но всё-таки город был цельный,
    Всех брал в свой тройной оборот.
    В годину ненастья и смуты
    Все, словно бы ждали минуты,
    Сходились в единую рать
    Под Кремль городской, и упорно,
    Всем миром, всем ором, соборно
    Шли в бой – поле битвы орать...
    ***

    …одним словом,
    Всё тем же, – добротным, кремлёвым
    Наш город остался. Века
    Стоял на реке и ни разу
    Соблазна чумную заразу
    В свои не впустил берега.
    Ну, как таковым не прельститься?
    Их много, которым хотится
    На жительство тут поосесть,
    Однако ж, не всякому честь
    Оказана будет. А будет –
    Есть думный совет. Он и судит:
    Вот этому, мол, отказать,
    Вот этого можно и взять,
    Толковый мужик. Судит взросло,
    Хоть молод. И знает ремёсла.
    Семейный. Такой к озорству
    Пожалуй, не склонится, к дому
    Он крепко привязан, такому
    И мы подсобим...
    
     ***
    Я живу
    Лет тридцать здесь... Тоже когда-то
    Ушел из родительской хаты,
    С брательником в распре…. И рад.
    Теперь-то и рад… А в зачине,
    В бессонных трудах и кручине
    Кряхтел, ставил дело на лад.
    Поставил. И ныне в почётных
    Хожу горожанах, кручёных,
    Вертлявых терпеть не могу
    Людишек, чего-то темнящих,
    Пустое всю жизнь гомонящих,
    Чуть дела коснись – ни гу-гу.
    А эти, шалавые, – чтоб им!..

    ***
    Я плотничал. Шорничал. Пробам
    В ремёслах устатку не знал.
    Побыл речником, корабелом,
    Покуда кожевенным делом
    Не занялся... И обогнал,
    И дал прикурить конкурентам…
    И всё это – прах? Вот уж хрен вам!
    Позволь, мы ещё поглядим
    Как вы завизжите, поганцы,
    Под ногтем у нас, и пугаться
    Покедова мы погодим.
    Вот выждем, вот выследим свору,
    Прощупаем явки, и в пору
    Нагрянем на чёртов чаёк...
    Пускай оно цедится, время,
    На жернов наш, всякое семя
    Размелет родной ручеёк…
   
   
.

    Глава шестая    
   
  СИЛА ВТОРАЯ

    В чём власть поэта? Сила в чём? Я верил:
    То осенил Господь, то ангел реял
    И пролил горний свет златым лучом...
    Я понял, в трудный час сойдясь с поэтом,
    Исторгнут луч реликтовый не светом,
    Но адом, но отчаяньем злачён.
    Высокий штиль, однако, – вдохновенье!..
    А это что? А это не забвенье,
    Как мыслится иным, тщеты земной,
    А может быть, скорей, воспоминанье
    О Целом, о любви, о доизгнанье
    Из Дома, из страны своей родной?..
   
     А, может быть,  земля не край обильный
    Для творчества, а только пересыльный
    Пункт для «творцов» несчастных? Может быть,
    Они сюда с людьми в одних этапах
    Для «вящей пользы» сосланы, а там их
    Не ангел, но конвой препроводить
    В места иные, тёмные, глухие
    Возьмётся по кончине, здесь грехи их
    Неискупаемы? Быть может, и не тот
    Акт покаянья – творчество? Гордыня
    В его основе...  «Творчество!», «Святыня!»…
    А творчество – чего? Кто их сочтёт,
    «Творцов» ничтожных, всех, кто из готовых
    Слов, миром наработанных, не новых,
    Вновь тщится мироздание сложить
    С законами своими, с планетарным
    Могучим ходом, тварным и нетварным
    Над миром светом?.. Кто в нём станет жить?..
    
    ***
    ...химера, горький дым, воспоминанье
    О Целом, о любви, о доизгнанье,
    Осколки ослепительных миров,
    Другими подзабытых, но поэтом
    Взыскуемых, и памятью об этом
    Доныне он сжигается...
    ***
   

…костров
    Особенных для казни тут не надо,
    Есть страшный образ творческого ада –
    Певучий медный бык: систему труб
    Изобретатель встроил в корпус полый
    Так хитро, что когда несчастный, голый
    Преступник, недруг цезарев, иль друг
    Не в меру умный (Кстати ли, некстати ль –
    Стал первой жертвой сам изобретатель!)
    Ввергаем в чрево был, и над огнём
    Бык раскалялся медленно, не крики
    В мир возносили трубы, но музыки
    Нежнейшей звуки... Это ведь о нём
    Преданье: о творце, певце, поэте…
    Творце – чего? Ведь всё на этом свете
    Уже сотворено сверх естества,
    Всё прочее лишь тварей подражанье
    Творцу, ужимки, жесты обожанья,
    Гримасы с нимбом мученичества…
    ***
    Корёжит изнутри певца, сжигает,
    А он во славу Господа слагает
    Торжественные гимны, жгут его
    Картины ослепительного рая –
    Им преданного! – И, на мир взирая,
    Он силится найти в нём тождество
    Божественному, памятному... Тщетно.
    Одни осколки, да и те нещедро,
    Обломки им расколотых зеркал
    Великолепных, преклоняясь долу,
    Находит он, и полу-плача, полу-
    Смеясь, спектральный, яростный накал
    В осколках собирая, тонкий лучик
    Наводит на сердца, и жжёт, и мучит
    Догадками взволнованных людей –
    Факир, бездельник, фокусник!.. И, буде,
    Ему предложат дело добры люди,
    Он солнечного зайчика, злодей,
    Любому делу предпочтёт, работа
    Ему здесь западло, ему свобода
    (Пусть в нищете) дороже всех потуг
    Рай на земле сработать, с детским жаром
    Он Блага рыщет…
    Благо только даром
    Даётся. Лишь чудесно. Только вдруг...
    
    ***   
    ...так презирает вор трудяг на зоне,
    Так невозможно шлюху урезонить,
    Как и певца... И видишь вдруг, дивясь, –
    Глубинное родство их тайно гложет,
    Роднит виной – хтонической, быть может,
    Какая-то доопытная связь.
    Случайно ли благоволят друг дружке
    Художники, парнасцы, воры, шлюшки?
    Как будто никого на свете нет
    Душевней и родней кабацкой суки...
    И под стопарь водяры с похмелюки
    Братаются убийца и поэт...
   
    ***
    Гордыни древний дух: не замараться! –
    Царит и в понизовом этом братстве.
    «Мы будем воровать и убивать,
    Собою торговать, но вашей подлой
    Вине мы непричастные, всей кодлой
    Мы по особ-статье здесь отбывать
    Обречены, в одном бараке, правом
    Грех искупить, как вы, в поту кровавом
    (Хоть Кум один) мы не наделены,
    Но вашей грязной, подлой работёнки
    Мы не коснемся!.. Твари и подонки,
    Но данники иной, своей вины –
    Той, дальней...»
   
    ***
    Так, согласно этой вере,
    Преступен Моцарт, вовсе не Сальери,
    Тот лишь добил соратника в бою,
    Его мучений облегчить не в силах,
    Он взял их на себя, и погасил их,
    Герой и жертва, он довёл свою
    Трагическую роль до точки!..
    Глянешь
    Порой в глаза иные – и отпрянешь:
    Такая боль, такой горючий ад
    Живёт в их глубине, что поневоле,
    В себя приняв частичку этой боли,
    Сгораешь вместе с ним...
    Таков Донат.
    
   
Седьмая глава

ПЕРВАЯ СИЛА
   
    …А, впрочем, уже кой-какие
    Подвижки заметны. Какие?
    Мы сняли у дома секрет,
    Прознали что нужно, и клички
    Им дали, и каждого лично
    Отныне решил наш совет
    Вести, так сказать, неотлучно
    За ним наблюдать... Мы поштучно
    Их всех разобрали, и мне
    Парнишка достался занятный –
    Донатка, писака незнатный,
    Из тех, что в «особом говне»,
    В «изысканном», «тонком» роятся,
    Как черви, и гордо таятся
    В непризнанных гениях...
    Вздор!
    Не верю, что можно их заумь
    Признать чем-то стоящим… Знаем
    Таковских... да это ж позор:
    Всю жизнь из мудрёных бирюлек,
    Словесных шарадок и дулек
    Выстраивать чёрт-те чего...
    Уж коль ты поэт не жидовский,
    Пиши хорошо, как Твардовский,
    Не можешь? Его одного
    Достанет нам. Даже в избытке...
    
    А, впрочем, Донатка мой прыткий
    Парнишка, общительный, чёрт!
    И всё ему, чёрту, в новинку...
   
    Особенно любит по рынку
    Шататься, – невиден, потёрт,
    Тут сунется, там приценится,
    Поглядь, он уж в рыбном теснится
    Ряду...

  Ну а рыбка у нас
    Завидна!.. Река окуньками
    Горит, ровно злат-огоньками
    Играющий иконостас!..
    Незнатная, вроде бы, рыбка,
    А как хороша!.. Как улыбка
    На детском лице перед сном...
    Иные язя да налима,
    Сазанчика жалуют, либо
    Сударыню-щуку...  В ином
    Застолье и я им не ворог, –
    Знатнецкая живность! Но дорог
    Мне наш окунишка, такой
    Ушицы, с «особым» наваром,
    Нигде не хлебнёшь... Или даром
    Он выплыл на герб городской?..
   
    Я, впрочем, отвлёкся. Но, право ж,
    Чуть слово о рынке затравишь,
    Так всё позабудешь... Царят!
    Воистину царствуют люди,
    Когда на прилавке, на блюде
    Разложат вповалку и в ряд
    Всё то, что трудами своими
    Взрастили, вскормили, вспоили
    И вынесли на торжество,
    На торжище!.. Туши парные:
    Бараньи, телячьи, свиные
    Висят на крюках, самого
    Хозяина аж распирает
    От гордости, точно играет
    Разделочным ножичком: Р-раз! –
    Пожалте корейки кусочек...
    Иль вырезки?.. Соус из почек
    С лучком не в охотку ль? Как раз
    Рецепт, мол, особенный знаю,
    Да с юшкой!..
    Гудит выходная,
    Базарная площадь, пестрят
    Цветные платки, зеленные
    Ряды, как луга заливные,
    Под солнышком влажно горят,
    Укропчик слезится, петрушка
    Курчавится... Эх, заварушка!
    Да это ли не благодать?..
    А тут и грибочки-красавцы
    Мигнут, подбоченясь, мерзавцы, –
    Шалишь, брат, попробуй не дать
    Рублишко-другой ребятишкам...
    Хоть бор невдали, да не слишком
    Досуга у нас, а уж тут
    Грибки на подбор: все в росинках,
    В иголочках палых, в травинках
    На мшистых шапчонках... Берут
    У нас только самый красивый
    Грибок – из-под дуба, осинки,
    Берёзовик также в ходу.
    Хотя и лисички, маслятки
    Сьедобны, порой и опятки
    В охотку, – в торговом ряду
    Они непривычны... и ладно.
    В бору их, поди, неоглядно,
    Уж как-нибудь сам соберусь,
    Нарежу лукошко...
    А ныне
    Царь-гриб, восседая в корзине,
    Лютует:  бери, мол, не трусь!..

      
    ***
    не трушу… но снова загадка:
    Куда он опять, мой Донатка,
    Затёрся?..
    А вот он, родной! –
    В потёртой своей одежонке
    Стоит, разбирает книжонки
    В обменном ряду... И за мной,
    За мной наблюдает, гадёныш!..
    Да это ж конфуз!.. Это вон аж
    Откудова он свой надзор
    За мной учредил – аж от дома!..
   
    Так кто здесь ведёт? Кто ведомый?
    И кто здесь хозяин? Кто вор?..
    ***
    Так-так... так, значит, вот какие новости,
    Нас оптом затоварили… так-так...
    Товар, выходит, бросовый...  Итак,
    Весёлый поворот в сюжете повести –
    Печальной или нет, о том судить
    Не срок. Здесь нужно крепко погодить.
    Но факт есть факт – сонливых горожан
    Проворная ватажка облапошила,
    Купила, не торгуясь... да задёшево,
    Как партию осенних баклажан –
    Унылых, вялых...А когда и как,
    То предстоит понять. Но факт есть факт –
    Провал!..
    ***
    Итак, что ожидать теперь нам? Санкции
    Теперь бы, посмеявшись, предпринять
    Должна их сторона... Хотя бы внять –
    Игра их рассекречена в инстанции
    Противной.  Уж во всяком разе, хари нам
    Известны их... Итак, запахло жареным.
    Вопрос – кто повар? Думай! Этак станется,
    Те баклажаны самые теперь
    Томят, готовят к жарке... Верь, не верь,
    А только знай, что времени жеманиться,
    Обхаживать чертяк теперь уже,
    При этаком раскладе, нет... В душе
    Я и сперва-то полагал – той сложностью,
    Маневренностью, слежкой, осторожностью
    Успеха нам долгонько не достичь.
    Но промолчал. А сам идти опричь
    Всех наших не рискнул. Да и в товарищах
    Не дело разжигать огонь, в ристалищах
    Подобных прока нет. Зачем лететь,
    Как говорится, впереди прогресса?
    Тем более, ни твоего здесь интереса,
    Ни общего... Тут надобно уметь,
    Смирившись, подчиниться делу общему…
     ***
    Тем более, что сам наш Голова
    План выдвинул. Его-то голова
    Не ровня моему, пускай не тощему
    Умишке, но простому, скажем так.
    Мне дело подавай. Тут я мастак.
    А разводить мудрёные теории
    Я не силён...  В том самом первом споре я
    Пристойно отмолчался, но сейчас
    Молчать никак не вправе. Пробил час.
    Сегодня же, собрав слова и доводы,
    Пойду к нему, как есть, всё доложу...
    
    Мужик он непростой, но, я скажу,
    И нечванливый… Вот они, как оводы,
    И вьются вкруг него: повытчик, плут,
    Наветчик...  Но с последними он крут.
    Серьёзный муж. Недаром же его
    Мы выбрали всем миром из всего
    Честного люда нашего, а были
    Кандидатуры крепкие...

       …возьми
    Брандмейстера, к примеру, – и людьми
    Всемерно чтим, и вообще без гнили
    Интеллигентской. Нажиты трудом
    И тщанием, известно людям, дом
    В два этажа, под кровлею железной,
    Усадебка гектара в три, прудок
    С зеркальным карпом... В службе – молоток.
    Его раденьем, волею железной
    Уж три годка пожар минует нас...
    
    Сказать бы можно, что «Господь попас»,
    Ну а вернее будет чуть иначе:
    На Господа надейся, только сам
    Не оплошай. Все знают, знаешь сам,
    С огнём – плохие шуточки, тем паче,
    В жарищу деревянный городок
    Что порох, чуть занялся где листок,
    Чуть пыхнул, перекинулся к домишку,
    А там соседский занялся забор...
    
    И вот уже летят во весь опор,
    Трубят, разносят весть по городишку
    Машины, кони, воду из баклаг,
    Из труб и шлангов льют, сигнальный флаг
    Горит вверху, на каланче пожарной –
    То знак неукоснительнейший! Так
    Сумел поставить дело он, что всяк,
    Увидевший тот знак хоть в день базарный,
    Хоть в будний, всё бросай, беги туда,
    Ведёрко да плесни в огонь, беда,
    Коль разгореться дашь, тебя не минет,
    И сгинешь ты, когда в пожаре сгинет
    Соседский дом, квартал, весь городок...
    Такие он сумел привить понятья
    У нас у всех. И вот, живём, как братья.
    Что говорить, брандмейстер – молоток!
    Сверкают бляхи, вычищена медь,
    Притом и оркестровая, заметь…
    ***
    Или возьми, к примеру, винодела.
    Ну чем не кандидат? Богат, как чёрт.
    Хитёр, как дьявол. Но в устоях твёрд
    И честен, слова нет. Такого смело
    Представить можно будущим главой.
    Ещё не стар, – под пятьдесят. Живой,
    Толст, а подвижен. С острыми глазами
    На круглой морде. Брюшко колесом.
    Губа отвисла...  Натуральный сом!
    Особливо, когда еще усами
    Зашевелит в задумчивости, хвост
    ( Иль фалду фрака) теребя... Умора!..
    
    Но – хищник! Вроде, дремлет, а с партнёра
    Глаз востреньких не сводит. Вроде, прост,
    Улыбчив, добродушен, а дела
    Вести силён... Когда-то здесь была
    За рощей пустошь, бросовый, ничейный
    Кусок земли. Особую лозу
    Он раздобыл. Привилась. Он в лесу
    Домок поставил. Ныне уж питейный,
    Торговый дом. А поначалу в нём
    В подвале бочки с молодым вином
    Выдерживал, таил от всех до срока.
    И срок настал. И потекли ручьи
    И денежки. Чужие и свои,
    Все знают этот дом, сюда дорога,
    Вот уж воистину, не зарастёт вовек.
    Хозяин превосходный человек,
    Приветливый, пошутит непременно,
    И угостит, товар отпустит в долг,
    А коньячок, кто знает в этом толк,
    А уж винишко у него отменно!
    Но сам, шельмец, ни капли в рот. Ни-ни.
    Мол, дело, брат, такое, извини,
    Стоять, мол, у ручья и не напиться –
    Мудрёно... Только мудрость в том и есть:
    Кто меру знает, ведает и честь,
    А уж в ручье таком-то утопиться
    Простого проще... Ах, искус, искус! –
    Смеётся, щуря глаз, кусая ус...
    Прекрасный человек, благоговейный,
    Ему бы похудеть, пускай чуток,
    Ему бы посуровее видок,
    И вот вам кандидат первостатейный...
       
   
    ...а комендант наш? Вот где колорит!
    Орлиный взгляд! Мундир огнём горит!
    Два метра росту!.. Выправка и сила,
    Готовность в ухо дать – всегда при нём.
    Такому по дорогам с кистенем
    Обозы инспектировать. Громила!
    Ан присмотрись – нежнейший муж и сын.
    Отец. Чадолюбивый семьянин…
    ***
    Но уж случись где драчка, мордобой,
    Тут берегись: всех растолкав собой,
    Сам первый устанавливать причину
    Возьмётся... И рассудит, будь здоров.
    Где словом, ну а где не в глаз, так в бровь,
    Не говори потом, что не по чину,
    Всё чином чин! И нет ни одного,
    Кто бы держал обиду на него,
    Всяк сознаёт, не рассуди он сам,
    Его служаки дров поналомают –
    Пустяшными дознаньями измают,
    Поди, и затаскают по судам...
    А так – всё по уму, чин чинарём.
    Ну, чуть погорячимся, поорём,
    Да и остынем. Где рублём соседу
    Помашем, примиряясь, и синячок
    «Сановный» прибодяжим... На крючок
    Запрёмся и отпразднуем победу:
    Победу над собою, над страстьми
    Дурными. За тесовыми дверьми
    Без шума затворившись, вкруговую
    Отправим чашу в мирном торжестве,
    В застолье с комендантом во главе,
    И благодатно справим мировую...
    Так и живём. И милует Господь
    И души наши грешные, и плоть.
    
    Уместен тут вопрос: с таким-то ростом
    И доблестями – чем не кандидат
    На высший пост? Не рвётся комендант,
    В иные сферы, и служебным ростом
    Не шибко озабочен, и вполне
    Карьерой удовольствован... По мне –
    Не рвётся человек, так и не надо
    Тащить силком, упрашивать... К тому ж,
    Сказать по правде, жалко, если муж
    Особого достоинства и склада
    Оставит, хоть на время, свой форпост.
    В конце концов – ну что служебный рост?
    Не самоцель ведь, не игра в игрушки,
    На месте человек и дай-то Бог
    Предолгих лет ему... Хотя и мог
    В предвыборной наделать заварушке
    Немалый шум. Но козни, но борьба...
    Счастливый нрав. Завидная судьба...
    
     ***
    А инженер – тот рад бы! Да вот рог
    И не дал Бог бодливой коровёнке.
    А рвался, рвался... В давешней той гонке
    Наш город преподал ему урок, –
    Ни здравиц не вопил, ни отходных,
    А взял да прокатил «на вороных».
    И поделом. Не дай-то Бог, мыслишку
    Чумную запусти он в обиход,
    Внедри воображенья дикий плод
    В мозги, в печёнки, в сердце городишку –
    Беда!.. А ведь навёл бы, став во власть,
    Еще допрежь теперешней  напасть…
    ***
    Ведь что удумал, нехристь! – Целиком
    Весь город взять в компьютерные сети,
    Чтоб каждый дом горел в своей кассете,
    Прочёсан электронным бреденьком.
    Компьютер что? Железка, истукан,
    И опасались вовсе не его мы,
    И даже не того, что в каждом доме
    Замельтешит недрёманый экран,
    Подумаешь! Утихнул  давний гул...
    Но что удумал местный Вельзевул?!
    На вече городском, тряся бородкой,
    Огнем безумья распаляя взор,
    Кричал, что некий дивный  М Ы С Л Е З О Р
    Теперь им изобретен, и в короткий
    Он срок берется, коль дадимся мы,
    Внедрить его в дома, а там – в умы!
    «Представьте – вопиял он, распалясь, –
    Ревнители порядка и покоя,
    Мы порчу мира снимем как рукою,
    Друг перед другом в мыслях оголясь!
    Что есть первопричина, корень зла?
    Мысль, кратно возведённая в дела.
    Мысль тайная! И умысел порочный
    Теперь мы взять сумеем под контроль:
    У каждого свой шифр и свой пароль,
    Означенные в памяти бессрочной,
    Отныне, на экранах озарясь,
    Нам высветят все козни, гнусь и грязь,
    Незримое пресечь мы в корне сможем
    Поползновенье зла на зримый мир,
    Н а ш  мыслезор свой огненный пунктир
    Прочертит меж умами. Мы положим
    Конец всем распрям, подлостям и лжи!..
    Кто несогласный – выйди и скажи!..»
    
    Дикарь, горячкой бреда вознесённый,
    Он возомнил, что несогласных нет,
    Что рухнет шквал восторгов...Но в ответ
    Безмолвие услышал...
     ***
                ...потрясённый
    Молчал собор... И в гулкой тишине
    Вдруг прозвучало:  «Дайте слово мне»...
    
    Тут ожили мы все, как будто чары
    Дурные спали, весь думской собор
    Вдруг задышал, заволновался – с хор
    (Небесных, показалось) тихий, старый
    Сходил в одеждах чёрных, словно тень,
    С трудом минуя каждую ступень
    Амфитеатра и всходил к трибуне
    Всем нам знакомый с самых ранних пор
    Наш батюшка, отец Илиодор…
   
    Тут, не тревожа тень его, скажу,
    Что памятью о нём я дорожу
    И ныне, и вовек... С моей любезной
    Супругою нн нас венчал, крестил
    Всех наших с нею деток... Проводил
    В печальный путь и прах её болезный. –
    Последыша, седьмого родила
    И, не простясь, без вздоха отошла.
    Три лета уж... Земля ей будет пухом...
    Уважлива была... А хороша! –
    Смотрел и через годы не дыша
    На спящую, всё любовался... Духом
    Едва не пошатнулся... Дал упор
    Опять же он, отец Илиодор.
    Тих, сед, а сила! Не дал убиваться.
    «Уныние – сказал – великий грех.
    А дело? А детишки? Надо всех
    Поднять. А как? Тут надобно подняться
    Всех прежде – самому!»…  Длань наложил
    На плечи мне и, видит Бог, ожил,
    Поднялся я... И вот, хожу-брожу,
    Тружусь. И к ребятишкам со вниманьем.
    Но я не о себе... Воспоминаньем
    Отвлёкся...
   

    ***
    …тут уместнее всего
    Переложить мне речь Илиодора,
    Как отвратил он всех от «Черномора»
    И от соблазнов дьявольских его...
    
    Лишь смутный гул утих, он поднял вежды,
    Возвысил глас – и веры, и надежды
    Излилось к нам сиянье от него...
    Сияние Любви...    
                ...он говорил
    О том, что Бог не всуе одарил
    Свободой человека, но любя
    И пестуя свой замысел верховный,
    Он дал ему пройти весь путь греховный,
    Чтоб оступаясь, страждя и скорбя,
    Сам человек мог долу проявить
    Свой горний свет, и тем отождествить
    С задуманным на небесах свой дольний
    Несовершенный образ, тёмный лик.
    Лишь так – преображаясь! – он велик,
    И в этом смысл свободы, выбор вольный.
    ***
    …но, дав свободу, Бог не захотел
    Дать строгий воле, разуму предел,
    Поскольку самый главный дар небесный –
    Любовь, и лишь она, она одна
    Определять могуща и вольна
    Предел разумный и богополезный
    Земным деяньям, воле и уму...
    Здесь – не было любви!
    Но одному
    Восторгу созидания доверясь,
    Мысль может проточить неверный лаз,
    Минуя откровенье, впасть в соблазн
    И вторгнуть мир в неслыханную ересь...
    Нет! Каждый должен, каждый сам в себе
    Преодолеть свой ад – в трудах, в борьбе
    С самим собой преодолеть, любовью
    Соизмеряясь, только ей одной!..
    Но если труд сей подменить чудной
    Механикой, подвергнуть суесловью
    Всё тайное, и на честном миру
    Судить миражи, помыслы – к добру
    Не приведёт. – Сам мир не будет честным.
    Престанет быть им...Ибо жезл судьи
    Верховного присвоим, и свои
    Сужденья возводя в закон, небесным
    Пренебрежём всезнанием... Порок
    Отыщет преткновение. Но – в срок.   
    А до того, божественного срока
    Пусть тайное пребудет тайным. Грех –
    Коль станет явным – не минует всех,
    Мы все не отработаем урока.
    Не соблазнитесь, чада! – он воззвал –
    Заманчив путь сияющий... В провал…
    
    Сказал, сошел с трибуны... На прощанье
    Всех осенил спасительным крестом
    И в ночь ушёл...
    Не знали мы о том,
    Что это слово – слово завещанья,
    Прощальный и отеческий наказ
    И нам, и всем... оставил вскоре нас...
               
    




Глава восьмая
 
СИЛА ВТОРАЯ

    
    Какие тут не фрейдистские игрушки?
    Сын лесника, он жил в простой избушке,
    В сельце глухом, куда меня судьба
    В скитаньях занесла... Однообразен
    И тих без молодежи быт, бесстрастен               
    Ход жизни стариковской... – От столба
    И до столба, особенно зимою,
    В пургу, в потёмки, снежной бахромою
    Окутанные, как снеговики,
    Бредут, рискуя вовсе стать сугробом,
    И сгинуть, и не встретиться за гробом,
    Бредут сквозь лютый ветер старики –
    К родне ли погостить, или в церквушку
    В соседнее село, иль так, друг дружку
    Утешить... просто рядом подышать...
    Бредут, столбами меряя дорогу,
    И воют провода, взывая к Богу,
    Что связь с людьми все тягостней держать –
    Такие все дремучие, глухие,
    Да и места скрипучие, лихие,
    Да и вот-вот порушатся столбы.
    И ладно бы, и кончились бы муки,
    Но в чьи она, в хорошие ли руки
    Связь перейдёт и нить самой судьбы?   
   
    …ветра свистят, гудят столбы, и стонут
    В метелях провода, и долго тонут
    Во мраке огоньки нечастых изб,
    В одну вот из таких, пургой гонимый,
    И заплутавший, и судьбой хранимый,
    Забрел я раз, шагнул из мрака, из
    Ночной метели в тёплый свет жилого
    Угла… Где всё поняв, не тратя слова,
    Хозяин молча указал рукой
    На лавку вдоль стола, где с пылу-жару
    Дымился чан, подобно самовару,
    С картошечкой в мундире... Я такой
    Нигде потом не видывал... Как розы! –
    Рассыпчатая, белая...  И слёзы
    Невольно навернулись на глаза,
    Когда ещё из дальней комнатёнки
    Припёр кудесник банку самогонки
    Горючей и прозрачной, как слеза...
    ***
    ...меня сморило скоро. Помню только,
    Я что-то отвечал, почти без толка…
    Он крепко озабочен был. А чем?
    Ну да, конечно же, сынком родимым.
    Всё, помнится, курил, давился дымом,
    Всё, помню, вопрошал: «Зачем, зачем,
    Зачем ему всё это?..»…  Я, кивая,
    И головой, как лошадь, помавая,
    Проваливался в сон...
    Но перед сном
    Пообещать успел, что с таковыми
    Вопросами, и даже с мировыми
    Мы разберёмся. Точно. Только – днём.
    И провалился в сон, как в прорубь...
    ***
    Утром
    Снега сверкали чистым перламутром
    В окне избушки. Улеглась пурга,
    И лес, кругом обставший деревушку,
    Был тих, пригож,  и словно бы избушку
    Хранил, держал в ладонях, от врага
    Невидимого пряча...
    Сам хозяин
    Уже чаёвничал… молчал (весь как изваян
    Из корня проморённого)… Он пил
    Раздумчиво, неторопливо, вкусно
    Похрустывая сахаром, и пусто
    Смотрел сквозь стену, сквозь меня...
    Он был,
    Как и вчера, печально озабочен
    Какими-то сомнениями... Впрочем,
    Я помнил хорошо какими. Встал,
    Благодаря за встречу и за ужин...
    Молчал старик. И не был так радушен,
    Как с вечера. Кивнул лишь мне, подал
    Картошечки вчерашней, хлеба, луку,
    Чайку плеснул... Протягивая руку
    Узластую, напутствовал:
    – «Так вот,
    К полудню буду... книжки полистайте
    В каморе там, у сына... Вот, бывайте...»
    И с лыжами за дверь ушёл в обход.
     ***

     Я наскоро перекусил, и тут же
    Нырнул в камору, в закуток поуже
    Прихожей: деревянный лежачок,
    Да стол – доска вставная у окошка,
    И – книги, книги, книги...
               
    Тут немножко
    Подробней надо. Сам не простачок,
    Я, право ж, у столичного эстета,
    У сноба не встречал такой, как эта
    (Хотел сказать библиотеки… нет!)
    Коллекции? Да нет, скорей собранья,
    Подбора книг и рукописей... Тайна
    Какая-то здесь крылась, был секрет:
    Откуда, как попали дива эти
    В лесную глухомань? Какие сети
    Их выловили в смутные года,
    Когда одно их поименованье
    Глушилось напрочь?.. Впрочем, в глухомани
    Смешно об этом – глуше-то куда?..
    
    Мм-да… «Страх и трепет»… «Вехи» – первый выпуск!..
    Ого, – «Уединённое»!..  На вынос
    Такое и в спецхране не дадут.
    Хотя, смотри-ка, книги все без штампа...
    А вот перепечатки Мандельштама...
    И Клюева... Ахматовой... Ну, тут
    Весь «рыцарский набор» эпохи... Дивно
    Не то. Но кем, когда переводимы
    Здесь Дилан Томас, Томас Элиот?
    В амбарных книгах, пополам графлёных,
    Машинописью на бледно-зелёных
    Листах, зажатый в грубый переплёт, –
    Весь цвет, весь авангард англоязычный,
    (Ещё едва нащупанный столичной
    Архивной молодёжью), – вот он, весь!
    Но как? Откуда?..  Это взволновало.
    И я скорей, скорей, смущён немало,
    Стал разбирать завалы...
    ***
    Были здесь
    На полках, на полу и под топчаном,
    По темам сбиты (всяк с «родимым станом»)
    Философов и мистиков труды
    (И всё – перепечатки!), богословов:
    Флоренский, Трубецкой... кой-кто из новых,
    Неведомых, признаюсь... Но «воды»
    Здесь не было…
    «А парень из лукавых» –
    Смекнул я. Взять хоты бы скандинавов:
    Кнут Гамсун, Сведенборг... натаскан, да,
    Непрост, определённо... Яков Беме
    И «Роза мира»... Э-э, да в этой теме
    Похоже, брат, увяз ты... Ну, тогда,
    Тогда, брат, нам с тобой необходимо
    «Прокашлять» эту тьму... От нелюдима,
    То бишь отца, хоть сонный, а чуток
    Прознал я о тебе, какой тут гложет
    Недуг родную чаду...  А, быть может,
    Ты тот, кого искал я?.. А, браток?..
   ***
     ...взволнован этой мыслью, не слыхал я
    Как воротился он... Его «дыхалка» –
    С пути, с пробега – вывела меня
    Из забытья: у притолоки стоя
    И с ненавистью глядя на «пустое»,
    Он прорычал: «Всё эта сволочня!
    Всё эта гниль – очкарики, уродцы!..
    Вот зверь. Тут ясно – зверь. А как бороться
    С ползучей этой, вшивой сволотой?..»
   
   – «Да с кем?» – Я изумился, притворяясь
    Таким наивняком, что, разьяряясь,
    По матери весь этот «сухостой»
    (Так он прозвал дружков-интеллигентов)
    В сердцах понёс он гадов и агентов,
    Затмивших сыну сердце и мозги...
    – «А ведь неглупый парень, сам проверишь... –
    Добавил, затихая… – да теперь уж
    И воротиться должен бы...
    Вр-раги!!! –
    Вновь зарычал, – враги они, паскуды!..
    А тот, а ссыльный?..  Тот – подлей Иуды,
    Змеёй, гадюка, в сердце вполз!.. Гляди,
    Ведь это от него осталась, муть-от
    Вся эта...  Вполз тишком, и мутит, мутит
    Ночами парня... хоть не заходи
    В камору к ним (тут пояснил он – ссыльный,
    Так мы и пожалели)… Червь могильный!
    Профессор хренов, чисто сатана!
    Чего ему от сына было надо,
    От сироты, от моего Доната?
    Наука, да не та ему нужна.
    Ему бы лес узнать!.. Ведь кто на смену
    Придёт мне, как не сын?.. Так нет же, стену
    Меж нами возвели... хотя, сказать
    По правде – тут старик вздохнул, безвольно
    Осел на лавку – правда, что не больно
    К душе ему... Чужак, ни дать, ни взять...
    Учился б хоть – опять же эта гада!
    Мол, на постой пустил кого не надо,
    Якшается, мол, с чёртом... А скажи,
    Как парню жить? За двадцать уж давненько...
    Дружки дают каких-то там «рецензий»,
    Всё пишет, пишет, пишет... за гроши...
    Чужак! Ни в мать-покойницу, ни в деда
    (Тож был лесник)...  Какая костоеда
    Мозги ему прожгла? Ведь с малых лет
    Дичком гляделся!.. Только и очнулся,
    Как этот, ссыльный дьявол подвернулся,
    Заворожил, околдовал...
    – «Поэт! –
    Сказал мне – сын-то ваш, – я вижу!
    Уж мне поверьте, мол, я не унижу
    Неправдой вас и лестью, сквозь меня
    Прошли их сотни, а такого дара
    (Весь аж светился!), этакого жара,
    (Захлёбывался!), дивного огня,
    Я не встречал ни в ком!..»
    
    – «Соблазн и скверна! –
    Сказал тогда я – Бог накажет...
    Верно.
    Чахоткой вскоре, дьявол, изошёл...
    А мне-то каково?..» – Он так печально
    Взглянул, такими синими очами
    В глаза мои, что я свой взгляд отвёл...
    


Девятая глава

ПЕРВАЯ СИЛА.


Ну, инженер, ну, гений лжестихии!..
Его лицо аскета, колдуна,
Как будто заострилось, желтизна
Как будто воском залила сухие
Виски его, и лишь глаза, горя
Непримиримостью, нам говорили: – «Зря
Надеетесь, что старческим умишкой
Я был повержен... На кону цена
Всей жизни, разве может быть она
Откуплена церковной мелочишкой?»
И встал он при молчаньи гробовом,
И двинулся к трибуне, торжеством
Злорадства перекошенный, усмешкой
Кривя губу, и горожанам рёк:
– «Ну что ж, видать, всему отмерен срок,
Он вышел, срок мой быть послушной пешкой
В чужой игре... Ослятей робких, вас
Пастух пасёт исправно! Также пас
Любой бы пастырь – вам же в назиданье:
Один бичом, другой хлебами слов,
Посулом рая третий... Для ослов
Годна и сказка о пересозданье,
О перевоплощенье душ и тел,
Тут всё годится в дело!.. Только дел
Серьёзных и не видно. Век за веком
Когорты, касты мулл, попов, жрецов,
Всяк по своей тропе ведя глупцов,
Цель общую: восстать над человеком
Преследуют: восстать и уберечь
В повиновенье стадо, чтобы течь
И далее своим привычным руслом
В единый и великий Океан.

А там сольются реки христиан,
Магометан, буддистов... Тихим, грустным
Вопросом кто задался из вождей
Духовных – для чего делить людей.
На секты, касты, если свет единый
Всех осенит? Вопрос наивный. Нет,
Не мог он не задаться. Но ответ,
Столь очевидный, тёмною рутиной
Догматов, теософских чар и притч
Всегда затянут наглухо: постричь,
Загнать в ряды и аккуратным строем –
Вперёд, рядами!.. Вот где цель. А средств
Не жалко. И неважно, что Творец
Навряд ли умилится тёмным роем
Разноголосых, вздорящих слепцов…
***
Что истина? Она не для глупцов,
Для избранных она, чья перспектива
Исправным быть погонщиком, она
По сути-то уже и не нужна
Погонщикам самим. Следя ретиво
За стадом, подзабыли и они
Зачем они, откуда? Знай, гони
Тропой набитой стадо!.. но уж коли
Кто выбился из строя, тут смотри,
Тут спуску не давай: и укори,
И обласкай заблудшего, и с воли
Верни его, бродягу... Ну а как
Он личность, а не сбившийся чудак,
И выход из рядов неосмыслённых
Осмыслен им, и мысль его проста:
Мысль – Божий дар... Тут надобно Христа
Призвать в свидетели, ведь это лишь зелёных
Юнцов легко дурачить, стариков
Доверчивых... Тут случай не таков,
Тут и прилгнуть не грех, тут и опошлив
Про нищих духом басенку, саму
Унизить надо мысль, а посему
Возвысить неосмысленность, как послух:
Лишь тот блажен, кто верен без затей
Путям отцов, кто и своих детей
Направит тем же руслом – вот где главный,
Издалека идущий смысл, и тут
Любая мысль трактуется как блуд,
Как покушение на достославный
Уклад и быт... Бог завещал – иди
Дорогою отцов. И не блуди.
Стреножь сомненья!..  Ну а то, что рядом
Идут с иным понятьем и укладом
Такие ж, но тропой своих отцов
Другие люди – плюнь, в конце концов,
В неправедности, ереси, безверьи
Их обвинить всегда не поздно, всех:
«Они всем скопом впали в страшный грех,
Для них уже закрыты Рая двери!..»
***
А если спросил кто про Горний дух,
Про дух свободы, здесь уже пастух,
Пощёлкивая плеточкой, туману
Словесного на дол напустит, сам
Не сознавая цену словесам
Затверженным, всему самообману,
Порочащему замысел Творца,
Я повторяю: ЗА-МЫ-СЕЛ!.. Ловца
Душ ваших бедных я на этом слове
Ловлю и вопрошаю: для чего
В сей Замысел Он мысль вдохнул? Кого
Он ждёт в свой Дом? А тех, кого в основе
Их грешной Он низвергнул долу сам,
Чтоб вновь явить – всё тех же! – небесам?..
Позвольте усомниться. Непрожжённой,
Корявой глине заперты врата
Высокие, и лишь один туда
Вернётся – Человек Преображённый.      
Но как, но чем преобразится он,
Глухой стеной запретов окружен?
***
А самый страшный из запретов – вот он:
Запрет на мысль!.. Простой пример: пары
Под гнётом держат лишь до той поры,
Покуда прежний пар не отработан,
Покуда не настал иной черёд –
Брать новый пар в рабочий оборот.
Но ежели хоть малого исходу
Не станет силе этой – разорвёт
Любой затор, и чем сильнее гнёт,
Тем взрыв страшнее... Это идиоту
Понятно, непонятно лишь одно,
Как те, кому по сану вменено
Об этом ведать и глаголать, вещи
Элементарной не поймут: нельзя
Мысль удержать в крови, она, сквозя,
Клубясь в пространстве замкнутом, зловещий
Всегда исход отыщет... Но тогда,
Уже тогда с ней в мир войдёт беда,
И вспомните тогда и день вчерашний,
И этот, и мой бедный МЫСЛЕЗОР,
Ведь он и призван был найти зазор,
Через который мир пронзится страшной,
Кромешной мыслью!.. Но тогда уже
Не жди Преображенья ни в душе,
Ни во плоти, где кровь одна, бунтуя
И сатанея, не ограждена
Доглядом зорким, хлынет, как волна,
И смоет мир Господень подчистую!..

Я знаю, почему мой МЫСЛЕЗОР
Священству не по нраву, – их позор
Бездействия, обман многовековый
Всем станет ясен, и падёт их власть
Над душами, и надсмеётся всласть
Над многомудрым самый бестолковый
Из верной прежде паствы... вот расклад
Входящих-исходящих… Я и рад,
Собратья, горожане, что открыто
Смог, наконец-то, высказаться – здесь
Все недомолвки сняты, вот я весь,
Я, видящий печально, как над миром
Уже ползут, сгущаясь, миражи
Уснувших чудищ разума, души,
И мир бессилен, отворив кумирам
Потопы крови, вышатнутой в свет
Игрой все той же Мысли, коей нет
Призора и предела… но отныне
Я ухожу из вашего мирка
К себе, в свой мир...»
***
И с видом игрока,
Сорвавшего лихой банчок, в гордыне
Бородку сатанинскую воздев,
С трибуны он сошёл…
Но, оглядев
Молчавший грустно зал, вдруг стушевался:
В портфель бумажки растолкал, замком
Прищёлкнул в тишине, и так, бочком,
Бочком, бочком сквозь зал ретировался…

Мы все молчали. В сумрачном окне
Стояли звёзды. Как в бредовом сне
Молчанье наше длилось, длилось, длилось,
Никто, казалось, не хотел его
Прервать… А чем? Немало из того,
Что сказано здесь было, шевелилось
И жглось в душе… наивен, но не так
Наивен даже видимый простак,
Чтоб не поднять в душе своей вопроса
О смысле бытия и о пути,
Которым должен каждый – сам! – идти.
Но как идти, не видя дальше носа,
А главное, как этот долгий путь
С путями сотоварищей сомкнуть?..

    
     Глава десятая
         
    СИЛА ВТОРАЯ.


     ...чем я утешить мог его? Конечно,
    Жаль старика.Так искренне, сердечно
    Приветил, накормил… Но в глубине
    Души я ликовал, предчувствий полон,
    Ведь как ни горек путь был, как ни солон,
    А улыбнулась, кажется, и мне
    Удача!..
    
    Рукавом косоворотки
    Старик поспешно вытер слёзы, кроткий,
    Улыбчивый вдруг стал (на шум в сенцах
    Оборотясь) – вскочил, засуетился,
    И так по-молодому засветился –
    Сын воротился!..
    
    В добрых молодцах
    Я замечал такое: смотрит волком,
    Молчит, злобится будто бы, а толком
    Словца не в силах крепкого загнуть,
    Котёнка не обидит, но боится
    Раскрыть чужому душу, и таится,
    В себе самом верша свой смутный путь.
    Так и Донат, – как будто не заметив
    Меня, скупым кивком отца приветив,
    Переобулся наскоро. Во двор
    Ушёл. Раскрыл сарай. Дровец беремя
    Набрал, вернулся в дом... и, словно время
    Приспело, обратил на гостя взор...
    ***
    Его лицо открытое с короткой,
    С белесой по-мальчишечьи бородкой
    Могло бы выдать Ваню-простачка,
    Когда бы не глаза... Так одиноко
    Жглись изнутри, так дико и глубоко
    Таилась в них безмолвная тоска!..
    
    Помог отец – «Вот, Доня, это странник,
    Учёный человек, смотри, без нянек,
    Без всяких докторов-профессоров
    Науки превзошёл. И не гордится.
    А ходит по земле – мол, пригодится,
    Мол, жизнь сама научит, будь здоров.
    Я думаю, ты с ним потолковал бы,
    Глядишь, советов дельных надавал бы,
    Глядишь, и ты на ус бы намотал...
    А я пойду...
    Там есть медок, орешки...»
    ***
    В печи трещали весело полешки.
    Молчал Донат. Упорствовал...
    Я встал,
    В его закут прошёл, без позволенья
    Взял с полки «Розу мира».
    – «Увлеченье?
    Или всеръёз затронуло?»
    – «Всерьёз –
    Ответил он так строго и надменно,
    Что сам смутился, смолк...
    И тут мгновенно
    Мы поняли с ним всё, и вдруг – до слез! –
    Расхохотались...
    ***
    Боже мой, то было
    Начало!.. и, начавшись, не остыло
    Доныне... и тогда же понял я,
    В его глаза вглядевшись – этот будет
    Со мною до конца, и не осудит
    Блуждающего недобытия...
    Он только что вернулся, рад по-детски,
    С радений гордых, университетских, –
    Читал стихи кружковцам городским,
    Имел успех!..
    
   
     …он вдруг спросил в смятеньи:
    – «А если мысли – те же тучи, тени,
    И гений лишь усугубляет их?
    Да-да, усугубляет!.. Ведь неясно
    Откуда, кем клубимы, но согласно
    Перелитые в мир, как облака,
    Струят лишь свет теперь...И вот теперь уж
    В их сущность грозовую ты не веришь,
    Ты лишь сгущаешь... Свет ли?... Свет пока...
    Так мне б, во всяком случае, хотелось
    Надеяться... Но злость, но оголтелость
    Друзей моих – откуда? Уж кому
    Завещана, как не поэту, милость?..»
    Ага! – смекнул я, нет, недотомилось
    В нём что-то, нет, недодралось ему...
    ***
    Ну, спор, так спор!..
    И тут, признаюсь, в споре
    Его я спровоцировал, о Воре
    Великом заведя «случайно» речь –
    О Прометее, и «на ты» парнишке
    Всадил поддых: «Он Вор, а вы – воришки,
    Да-да, и ты – первейший, брат, сиречь
    Поэт, сиречь туманными словами
    Мутишь сердца... Да есть ли кто меж вами,
    Смакующих лирический дурман,
    Сознавший вдруг, что бьёт он каждым словом
   (/Особенно искусным) по основам,
    По сердцу бытия, какой обман
    Процеживает в жизнь, каких чудовищ
    Впускает в мир?..
    ***
     Из всех земных сокровищ –
    Я продолжал пытать его, поняв,
    Что зацепил – огонь был самым главным,
    А он-то и похищен достославным
    Ворюгой-Прометеем, Зевс был прав,
    Послав того на муки... Только мне-то
    Что за отрада? Поздно. Кто-то, где-то
    Смекнул, сложил очаг, потом другой
    Опять смекнул башкой своей упорной,
    Загнал огонь в котлы, в турбины, в горны,
    Погнал по проводам, и вот рекой,
    С притоками и ручейками, гневно
    Клубясь в сердцах, в словах горя, напевно
    Переливаясь, этот великан,
    Змей Золотой, к родному устью – к Смерти
    Пополз с земли... Сквозь все разломы тверди
    Пополз к себе, в свой древний Океан...
     ***
    Огонь, огонь! – исчадье ада, света
    Больной извив, излом, огонь, ведь это
    Болезненный, несовершенный свет,
    Как жар любви на уровне соблазна,
    Не вопрошённый, замкнутый, как плазма,
    Как обращённый внутрь себя ответ,
    Огонь – ведь это смерть!.. И вы, авгуры,
    Своей цивилизации, культуры
    На воровстве основанной – на том,
    На изначальном – осознать не в силах,
    Иль попросту страшитесь, на могилах
    Отцовских изгаляясь... И потом,
    Сыщи-ка, братец, обьясненье бреду,
    Свяжи в одно несообразность эту:
    Итак, в начале было Воровство.
    Потом – Закон… Но это значит – в зоне
    Все мы?!..  И на  т а к о м  стоим Законе,
    Как вор в законе, все, до одного?..
    ***
     А вы, поди, решили: бедный пращур,
    Мол, он был косен, точно звероящер,
    Мол, он не сознавал греховности
    Пути, которым шествовал… точнее,
    Был вынужден, в соблазне сатанея,
    В прельщеньи, древле принятом, идти.
    Нет, мир с тех пор кроится слишком нагло,
    И не у Прометея – у Геракла
    Был человечней, мужественней путь,
    Но чтоб уже вконец не потеряться,
    Заблудший пращур должен был стараться
    Хотя б не навредить, хотя бы муть
    Со дна сознанья или бессознанья
    Не вышатнуть на свет – все заклинанья,
    Все обереги, заговоры что
    Как не система самообороны
    От корневых энергий?..
    Только кроны
    Он в мир из недр выносит, да и то
    Уж так порой гудят они, нестройны,
    Так колобродят, что рождают войны,
    И восстаёт звездой над миром Злость.
    А разбуди-ка ту, что в недрах дремлет?..
    Назвалось электричеством, что древле
    Божественной энергией звалось.
    Ты посмотри, и ныне над жилищем
    У доброго хозяина мы сыщем
    Конька резного, или петушка,
    Доску-огниву и лобан с коруной,
    Причелины, подзоры... Это ж руны!
    Их дешифровка не для простачка,
    Не для того, кто праздной изукраской
    Счёл эти знаки. Пращур наш с опаской
    К сокрытым силам подходил, рубя
    Те солнечные знаки, обереги
    От молнии, от скверны в человеке
    Нечистом, и – от самого себя.
    Да-да, и от себя! Он знал с кем биться,
    Он знал, что в тёмных недрах ад клубится,
    Лишь заговором вытеснен, что звать
    В мир Слово – значит рыться в жгучей ране,
    Что можно им, смирённым в косной пране,
    Глухую древность электризовать
    И вызвать к жизни то, что неготово,
    И, растревожив Змея Золотого,
    По жилам пропустив его, сердца
    Безвинные изранить... Вот где корень
    Всех зол, и если ты в своих упорен
    Блужданиях, будь честен до конца,
    Ответь, ужель не знал, или не заметил
    Как Слово ранит мир?..»
    ***
    И он ответил,
    Сказал мне то, о чём лишь смутно я
    Догадывался встарь: о чёрном свете,
    Клубящем Слово… Это о Поэте
    Шла речь, а не напевах соловья
    Словесного, о вечном балабоне../
    Он был подавлен.  Тонкие ладони
    (Всё не в отца!) виски сжимали...
    Вдруг,
    Забыв про чай, про мёд в долблёном жбане,
    Унынье сбросив, будто оправданье
    Себе нашёл, он встрепенулся:
    – «Круг,
    Конечно, замкнут. И горька, наверно,
    Расплата за полёт, за все инферно,
    За все фантомы, впущенные в мир,
    Но если мы – представим лишь – в походе
   (А так оно и есть!), в любом народе
    Быть должен тот, кто вычертит пунктир,
    Кто держит связь и Слово, тот, кто реку
    Поможет одолеть, к иному брегу
    Переводя людей:  ни бродов нет,
    Ни переправ кругом, один прибрежный
    Тростник поёт... но в песне, безнадежной
    Для  «малых сих», Весть различит поэт.
    Смотри – тростинка, ость, косноязыкий
    Убогий стебелёк в миру, музыкой
    Туманной просквожённый, лишь игра
    Природы, пустячок!.. Но понемногу
    В лады вникая, понимаешь: к Богу
    Взывают сквозь него, трубят ветра
    Горе свою невнятицу земную,
    Но Там, пресотворясь, уже иную
    По скважинам низводят долу Весть,
    Лишь вслушайся в гармонию, и хоры
    Небесные прольются через створы
    Волокнами затянутые... Здесь,
    Вот здесь-то он и взыскан, дар поэта –
    Путь расчищать для воздуха и света,
    Пронзать дремучих скважин зыбь и сон
    Певучим словом, строй и лад на горний
    Регистр переводить, и всё упорней
    В нечистой тьме держать свой чистый тон:
    Последняя, как может быть, надежда
    Связь не утратить с горними… Невежда
    Сочтёт пустым всё это, но смотри –
    Тростник прочищен, скважина для слова
    Благодаренья и слезы готова,
    И музыкой мерцает изнутри.
    Вот оправданье, может быть, поэта:
    Он свет хранит и связь на грани света
    Он держит в Слове, воздух серебря
    В том стебельке струящийся… и, буде,
    Подступят воды и отступят люди,
    Он проведёт сквозь воды их, торя
    Незримый брод по мокрому суглинку,
    В зубах зажав ничтожную тростинку –
    Последнюю с высоким миром связь,
    Последний путь для воздуха и света,
    Сквозящих в тёмной музыке поэта,
    Тьма костенеет, Словом протравясь...»
    ***
   
    Чуть помолчал Донат, и с горьким смехом
    Добавил, подытоживая: «Грех им,
    Возможно и скостится – тем, связным,
    Тем, кто как встарь, казал дружинам княжьим,
    Прощупывал сквозь ночь ко станам вражьим
    Притопленные броды, обходным
    Маневром реки, рвы одолевая
    Незримо для врага, чья тыловая
    Стена всегда слабей... Но кто здесь враг?
    Хромает – усмехнулся вновь – сравненье.
    А вот еще, как говорится, мненье –
    В миру поэт не воин, а дурак,
    Что, вероятно, к истине поближе.
    Но, лепеча невнятно и бесстыже,
    С восторгом уловляя в силовых
    Полях вселенной некие сигналы,
    Кем он уведомлён, что те каналы
    Не магистраль соблазнов мировых?
    Кто может поручиться, что – от Бога,
    А не от Сатаны?.. Сладка эклога,
    Элегия, поэма... откажись,
    Попробуй, от соблазна образ дивный
    Пристроить в дольний мир, такой наивный,
    Что и химеру демона за жизнь
    Возвышенную примет в простоте он,
    Превознесёт!..  Хотя какой там демон, –
    Несчастное по сути существо...
    ***
    Да я и про себя! – Воскликнул пылко
    Донат, опередив мою ухмылку –
    Всё знаю, а с собою ничего
    Поделать не могу... Ведь вот и батя
    Горюет... но, казнясь и виноватя
    Себя, – тут Бог свидетель! – лишь себя,
    Опять, как только «позывной» заслышу –
    За стол, к себе... А там, пойми, не вижу
    Как слово входит в мир, и мир дробя,
    Сквозь образ проступает новый образ,
    И словно в зеркалах кривых коробясь
    И пересотворяясь, мир уже
    Сквозь наслоенья образов иначе,
    Чем был задуман, видится...  Тем паче,
    Задуман цельным был, и цельным же
    Дан человеку... Не одну харизму
    Поэт в судьбе меняет, но сквозь призму
    Причудливых видений целый свет
    Подробно преломляя, с линзой сходен,
    Невольно искривляет весь Господен
    Мир, самодеформируясь, поэт.
    Добро бы только сам! В конечном разе
    Всяк волен сумасбродствовать, в экстазе
    Тьму выкликать, но счёт особый тут:
    Придут другие, и бессильны сами
    Осмыслить жизнь, уже  е г о  глазами
    Окрест происходящее прочтут,
    В том случае, конечно, если ярок
    Огня источник, если не огарок
    Какой-нибудь, не конченый прохвост,
    А тот, кто жар в себе переплавляет,
    Кто этот жар лучом переломляет
    В самом себе,  а этот жар – от звёзд
    Идёт?.. Кто скажет нам?
    Но время
    Работает на гения, и бремя
    Его химер вставляет в мир, где он
    Потворством сотен тысяч ротозеев
    Развёрстан средь анналов и музеев,
    Откуда «малых сих» берут в полон
    «Эстетики», и – «приобщают к вере»,
    И прозелит в нашлёпках филоктерий,
    Какой-нибудь безумный неофит
    С восторгом в пещь подбрасывает хворост,
    И где тут Божья Благовесть, где хворость,
    Где бред мутанта – вряд ли различит
    Неискушённый взор сквозь дым и тленье,
    Сквозь выпуклые слёзы умиленья
    Чудовищем, развоплощённым столь
    Великолепно, столь «преображённым»,
    Что обольщенье миром искажённым
    Уже и самый Божий мир в юдоль
    Химер, фантомов, инфернальных чудищ
    Преображает... но кого осудишь,
    Кто им судья?!. –  Вскричал Донат, вскочил
    С приступочки возле печного устья
    И заходил по горнице...  с грустью
    Запели половицы...
    ***
    Из печи
    Мерцали прогоревшие поленья,
    Сгущался мрак, и где-то в отдаленье
    Поскрипывали, ёжась, кедрачи,
    Мохнатое окно сверкало звёздно,
    Печь остывала, и почти морозно
    В избушке становилось...
    – «Где отец?» –
    Спросил я у Доната (чуя кровный
    Разлад в дому и горький, бессыновний
    Удел осиротевшего вконец –
    При отпрыске живом! – вдовца).
    – «Отец-то? -
    Переспросил, очнулся он...
    И детство
    Внезапно проступило на лице
    Растерянной улыбкой осознанья
    Себя в миру... столь зыбкой, что признанье
    Меня не изумило:
    – «Об отце
    Не время... с ночевой, поди... Наверно,
    В селе соседнем...
    – И ведь вот что скверно! –
    Взвинтился вновь, мгновенно позабыв
    Про мой вопрос, настолько безучастный,
    Насколько жрать хотелось, и опасный
    Огонь в глазах (не в печке!), снова взмыв,
    Речь раскалял – ведь вот рубеж предельный! –
    Здесь истина, как Целое, и цельный
    Мир, с вертикали свергнутый, в кусках
    Дробится – в плоскостных, в горизонтальных,
    Зеркальных пусть, но индивидуальных,
    Не очень обязательных мирках, –
    Ведь вот что отвратительно!.. И болен,
    Здоров ли разум, я ему не волен,
    Поскольку чей-то проводник... но чей?
   
    Друзья поют одно: талант, мол, благо…
    О том же и опальный бедолага,
    Камлая, заклинал... Уж с ним ночей
    Бессонных промотали мы бессчётно,
    Учёный человек был... Да учёно
    Не всюду же разумно?.. Впрочем, я
    Смолкаю здесь. Не просто благодарен
    За притчи, за архив, что мне подарен,
    Я не Господь, и батя не судья
    Покойничку... А всё-таки, пусть грубо,
    Но кто здесь вправе подтвердить, что любо
    Создателю созданье твоего
    Рассудка и наитья? Кто измерит
    Крушенье или взлёт, удостоверит
    Причастность к небесам?..»
    – «Да отчего
    Уж непременно к небесам?..» (Признаться,
    Тут замыкался круг, и разминаться,
    Фехтуясь откровеньями, черёд
    (Притом вполне естественно), сменялся
    Иным – и судьбоносным!..
     ***
    Я поднялся
    Из-за стола...
    «Час пробил, так, вперёд! –
    Скомандовал себе, – лишь ночь на споры,
    А в случае удачи – и на сборы,
    Покуда нет родителя...  Итак, –
    Мой ход!».
    – «Да отчего же так надменно
    Судить, паря над миром, непременно
    Ревнуя к небесам? Любой мудак
    (Я здесь не о тебе) всегда уверен,
    Что если уж не Всеблагому вверен,
    То присным-то его – наверняка.
    Но ты же, брат, ведь ты статья иная,
    И столько о себе, о даре зная,
    Зачем валяешь Ваньку-дурака?..
    
    Ты присмотрись внимательней: в Писанье
    И с рыбарем, и с мытарем лобзанье
    Отыщешь у Него. А где пиит?
    Христос – любовь, свобода. А культура? –
    Всё тот же культ, кумирня. Эта дура
    Меж Ним и нами встала. И стоит.
    
    Вот идол несвободы, фарисейства,
    Начётничества...  Страшный грех расейства –
    Культ умиленья гением больным.
    Неважно, что несчастен эпилептик,
    «Он гениален! Он великолепен!..»
    А каково ему? Его родным?
    Вот где жестокость, вот бесчеловечность! –
    За чей-то счёт, ведь не за свой же вечность
    Здесь куплена… а ты представь, что твой
    Сынок родимый хвор. Но – гениален.
    Не хочешь? Страшновато? Пусть нормален,
    Да здрав?.. А как же «гений мировой»?
    «Да чёрт с ним!..»…  А-а, вот здесь-то ты оценишь
    Чем куплен он, вот здесь и переменишь
    Взгляд на него. И что увидишь вдруг?
    Увидишь сонм горячечных фантомов,
    В мир впущенных, гигантов или гномов,
    Смыкающих собой порочный круг:
    Они уже в фаворе и в почёте,
    Ливрейные швейцары в позолоте
    Их пропускают в лучшие дома,
    Они законодатели всех мнений,
    Всех мод... И вот уже научный гений
    Их вверг в реторту точного ума,
   
     И страшные бредовые прозренья
    Уже ползут, опережая время
    И расщепляя атом… Посмотри:
    Вон лазер вспыхнул... Вон антенна танка...
    Вон  ядерная вспучилась поганка...
    Узнал? – Всё те ж фантомы, пузыри.
   ***
    Вот декаданс: гнилая сущность, прелесть,
    Благоуханность мира, или прелость,
    Распад его, что в сущности одно,
    Вот к ней и льнут поэты, точно осы
    К вину или окурку папиросы,
    Звенят и бьются в тонкое окно.
    Или как мухи: в тихую квартиру
    Ворвавшись, засыпающему миру
    Долдонят откровение – Весна!
    Воскрес! Воскрес!.. (Осенний луч пригрел их),
    И лупят – хлоп да хлоп – их, угорелых,
    Скорее не со злости, а со сна...
    Или как пауки, чей смысл единый
    Процесс образованья паутины
    Из самовитой сущности своей:
    Подманивают дур, летящих к «Тайне»,
    По миру распустив свои «страданья»…
    Комфортно путешествуют, ей-ей!
   
    Но есть ведь и здоровые? Вопросом
    (Каким-нибудь Толстенным Ломоносом)
    Ты вроде бы здесь вправе попенять.
    Сомнительно. Но предположим даже, –
    Кто их отсортирует, кто докажет
    Их здравие? – «Селекция» опять?
   
 Не стоит, брат... Уж если тронул лиру
    И звук извлёк трагический, ты миру
    Чужой теперь, чужой почти всему:
    И воровству глобальному, и драным
    Воришкам, и дебилам, и профанам
    Высоколобым – чужд... Вот почему
    Ты в суть проник: меж ядерным деленьем
    И мировым  на образы дробленьем
    Неосязаем в сущности разрыв –
    Единый крах и блеф!..
    ***
   
  …И даже поле,
    Да, золотое, хлебное – не боле,
    Чем ядерный, заторможённый взрыв.
    Смотри – вот солнце. Вот – земля. Взрыхляет
    Луч почву по весне, и расщепляет
    Ядро в ней погребённого зерна,
    Оно взорвется – колосом, и зёрна
    Опять умрут, и вспыхнут непокорно
    Полянкой колосистою... Она,
    Заверчена реакцией цепною,
    Уже всё поле золотой волною
    Зальёт в свой срок осенний... Посмотри,
    Представь: идёт ускоренная сьёмка
    Под ракурсом магическим, где ёмко
    Весь ход зерна, снаружи и внутри
    Охваченный волшебным обьективом,
    Тебе предстанет колоссальным взрывом,
    Взбесившейся энергией зерна,
    А солнце – детонатором...
    ***
    Преданье
    В старинных рунах есть, что мирозданье
    Переплывали люди, времена
    Любые одолеть, любое небо
    Энергией божественною хлеба
    Умели их ладьи, сам чёрный нерв
    Материи пронзать могли их светы –
    Те маленькие солнышки планеты,
    Которые мы жрем, собаки… Нефть,
    Кровь наших предков, грузим в бензобаки...
    Мы не собаки мы, а вурдалаки,
    Из праны мира тянущие кровь.
    Задуманная богом светораса! –
    Ау!.. Дробится солнечная масса
    На мириады мизерных костров.
    Скажи, зачем посредник между мною
    И солнцем? Для чего опять весною
    Оно должно вскормить зерно и злак?
    Зачем потом их жрут козлы и свиньи?
    Затем, чтоб в свой черёд я вместе с ними
    Сожрал кусочек солнца?..
    Вурдалак,
    Убоиной стяжающий высокий
    Свет жизни, пьющий огненные соки
    Вселенной, я же создан  таковым!
    Зачем я здесь, такой?..  И ты, и все мы!..
    Смердя окрест, овамо и осемо,
    Имеем ли мы право быть живым,
    Активным веществом, жующим космос?
    А, может статься, здоровее косность
    Материи?.. Не мёртвое, заметь,
    А  к о с н о е  –  для мира – состоянье
    Быть может, органичней?.. Не зиянье   
   Свобод и прав, – императив не сметь
    Гнобить планету, отравлять друг друга,
    И, выходя из солнечного круга,
    Вступать с иной материей в контакт?
    С такими звёздный свет не законтачит...»
   
    – «Так  значит  –  вопросил  Донат –  так значит?..»
    – «Да, значит, – я ответил – Значит – так!...»
   
               
     Одиннадцатая глава
    
          ПЕРВАЯ СИЛА.
    
    Вот где вопрос, вот где задачи корень.
    Казалось бы, невзрачненько живём,
    Из века в век всё тот же хлеб жуём,
    И вере нашей весь наш мир покорен:
    Ты знай одно – хоть помирай, а сей,
    Сей жито, чти родителей, друзей
    Чти, уважай, люби, и век от века
    Крепи заветный круг, и утверждай
    Под солнцем ясным если уж не рай,
    То просветлённый образ человека.
    Казалось бы, ну что здесь не понять?
    Ведь всё реально, стоит только внять
    Божественному слову сокровенно,
    И вот он, – Путь Земли!..
    ***   

    Так нет же, здесь
    Не дремлет Сатана. Чудную весть
    Какой-нибудь бродяга непременно,
    Прельщая дурьи головы юнцов
    И барышень сердца, в конце концов
    Откуда-нибудь выудит… похоже,
    Из самой преисподней… и – гляди –
    Уж он герой, романтик, и в вожди,
    Само собой, назначен к молодёжи.
    «Ах, он такой загадочный, такой
    Овеян славой, тайной и тоской,
    Так непохож на недорослей местных,
    На увальней, умеющих одно:
    По будням наломавшись, дуть вино
    По праздникам, порядочных, но пресных.
    Тот – не таков! Не гнётся для гроша.
    Зато душа какая... ах, душа!..» –
    Несут, лепечут вздор, обожествляя
    Чудного прощелыгу, голяка,
    А тот себе бесчинствует...  Пока
    Однажды не нарвётся, дозволяя
    Разнузданной фантазией мутить
    Юнцов, девиц... а там и поблудить
    В радениях восторженных, меж делом
    Одну, другую, третью совратив
    «Поклонницу таланта», убедив,
    Что всем хорош герой, душой и телом.
    Ну, тут уже, когда не скроешь срам,
    Отцы такой поднимут тарарам,
    Такой тут самосуд чинить возьмутся, –
    Не приведи Господь!..  Сам комендант
    Отступится от правил, не педант
    И не чинуша, знает – не уймутся,
    Покуда пришлецу не отомстят,
    Не выпорют и не охолостят,
    А там, с позором, – вон из городишка!..
    ***
    Но что здесь интересно? Только след
    Простынет наглеца, – как будто свет
    Померкнет... Поскучнеет всё...
    Мыслишка
    Одна меня преследует давно,
    А что как блуд – бродильное зерно,
    Без коего и бражки не подымешь,
    И опреснённый хлеб не припышнишь,
    И жизнь не прифасонишь?..
    Только, вишь,
    Во всём потребна мера. А не имешь
    Потребной меры – наперекосяк
    И всё, и вся пойдёт, и сможет всяк
    Нарушить равновесье вековое...
    Нет. Мера обязательно нужна.
    Вопрос лишь в том, кем сверится она,
    А с ней долженствованье таковое?..
    ***
    Представим, например, такой пейзаж:
    Положим, состоит весь город наш
    Не из купцов и работяг солёных,
    А сплошь из романтических юнцов,
    Курсисток, элегических певцов,
    Парящих в поэтических салонах,
    И все в нём так изящно, томно так,
    Что забреди ремесленный простак
    В туманный этот омут, он мгновенно
    Сердца тут прикует к себе всех дам,
    Всей молодёжи нежной – по пятам
    За ним ходить возьмутся, откровенно
    Вниманья домогаясь от того,
    Кто и не знал, не ведал ничего
    О бреднях романтических, о скуке
    Мечтательного полубытия...
    «Герой!.. Да кто? Да неужели я?..»
    Он изумлён, натруженные руки
    Он прячет, он смущён, он всюду зван,
    Он простотой лирический дурман
    Рассеивает, сам того не зная,
    Все чествуют его, он соль земли,
    Он корень жизни, как они могли
    Забыть о нём, в тоске изнемогая?!.
    Невероятно кажется? Смешно?
    Но он теперь – бродильное зерно,
    И он герой в том омуте туманном,
    Не хлыщ, не сноб какой-нибудь, а он
    Диковинка теперь, и вот – возжён
    Светильником в затменье свергуманном!..
    ***
    Соблазн, соблазн окрест сквозит, а Бог
    Безмолвствует... Не срок, видать, не срок...
    Что ж, значит сами люди, словом Божьим
    Сообразуясь, вывести должны
    Сеченье золотое: ты храни
    Основ основу, с ней одною сможем
    Путь разглядеть в тумане бытия,
    И, слава Богу, не один лишь я,
    Не я один так думаю: на этом
    Стоял и устоит, поможет Бог,
    Наш мир. Наш край... Хотя б наш городок.
    А то, что он прельщён тревожным светом, –
    Что ж, в нашей власти многое пока,
    Не дрогнули б ни сердце, ни рука…
               
         
Глава двенадцатая

 СИЛА ВТОРАЯ.

    
     Итак, свершилось!..  Без оглядки на дом,
     Мы в ночь пошли. Вдвоём пошли с Донатом
     (Уже вдвоём!) судьбу ломать и гнуть,
     Баул с вещами, с лучшими из книжек
     Он взял в дорогу, первый мой сподвижник,
     Он не хотел и пары строк черкнуть
     Отцу... Я настоял.
     – «Но ты же знаешь, я здесь чужой!..»
     – «Я вижу, понимаешь
     Немало о себе – я отвечал –
     Похвально. А теперь смири свой гонор,
     У нас, как говорят, «преступный сговор»,
     И не мечтай, чтоб ты права качал,
     Ты, или кто другой. Теперь гордыне
     Дай укорот. У нас, браток, отныне
     «Диктаторский режим». Решай теперь
     Со мной ты, или как?..» Скривясь натужно,
     Он взял перо: «Не жди. Искать не нужно.
     Я не вернусь...»
     ***
     Мы притворили дверь
     И вышли в ночь... Тропой, сквозь чернолесье,
     Мы побрели в старинное предместье
     Близ города торгового.  Пиит,
     Как бы в угоду дьявольской интриге,
     Уговорил идти к попу-расстриге,
     Там погостить.
     – «Могучий колорит!
     Дом нараспашку, вечно отовсюду
     Стекается народишко... Не буду
     Хвалить зазря, сам убедишься в том,
     Средь пьяных толковищ и пёстрой свары
     Встречаются такие экземпляры!..
     Короче говоря, хороший дом,
     Нам самый подходящий... Обживёмся,
     Осмотримся... а там, глядишь – прорвёмся!
     Уж если где соратников ковать,
     Так это у него, у Никодима,
     Он в этом деле нам – отец родимый,
     Большой мастак с пути людей сбивать!..
     Его «приход», когда он храм оставил,
     В числе своем, пожалуй, лишь прибавил,
     Все тянутся к нему, не только люд
     Пропащий, забулдыги и шалавы, –
     Такие представительные павы,
     Такие господа бывают тут,
     Ты ахнешь!.. Я смекал вначале туго
     Чего им от него и друг от друга
     В глухих пенатах надобно? Потом
     Дошло: все эти люди одиноки!..
     Красив, богат, здоровы руки-ноги,
     А завиляешь, заюлишь хвостом
     Когда тебя отчаянье за глотку
     Возьмёт – в родном дому!.. Похлещешь водку,
     Потешишь плоть, и вот – предел, и вот –
     Пустыня одиночества... Ни дети,
     Ни дом родной, ни блуд, ничто на свете
     От пустоты мертвящей не спасёт.
     Храм Божий? Но позволь, как там спасаться?
     В канонах – тьма, в попах – ленца, прохладца,
     Глухой и вечно пьяненький дьячок...
     А душу-то влечёт не всепрощенье,
     Но жаркое, но страстное общенье,
     Да чтобы духовник не дурачок –
     Такие вот запросики... Вестимо,
     Куда податься? А до Никодима!
     Большой, скандальной славы человек,
     Всех приютит, всех выслушает, слово
     Понятное осыщет для любого:
     Не изнывай, раб Божий, имярек,
     Все взвешены, все вычислены в некой
     Субстанции... А ты своё кумекай,
     Свой путь тори в мирах. И не горюй.
     Каким тебя создали мама с папой,
     Таким и жми по жизни, и не лапай
     Чужого – у себя не уворуй.
     И прочее...
     Все ясно, по-простецки,
     И, знаешь, расфуфыренные светски
     Фазаны блекнут прямо на глазах:
     Поглядь, а из барона-фанфарона
     Иль барыни обычная ворона
     Проклюнулась, нелепая... В слезах,
     В истерике персты целуют, в чём-то
     Невероятном каются... До чёрта
     Я там перевидал подобных сцен,
     Признаться, пообрыдли.  Но отметим –
     Я кой-кого там высмотрел… Вот к этим
     Ты тоже присмотрись... Есть бизнесмен
     (Купец, или разбойник, уж не знаю,
     Но – отчаюга!..)… Вот, припоминаю:
     Не сам, не в одиночку, а вдвоём,
     Всегда вдвоём с каким-то нелюдимом
     Наведывался он... Я с Никодимом
     Однажды разговор завёл о нём,
     Тот странно всполошился, огляделся,
     Как бы ища стороннего, оделся
     И предложил пройтись – мол, проводить
     (А тут смеркалось, кстати) до опушки,
     И лишь от крайней отойдя избушки,
     В себя как будто начал приходить:
     «Донатушко, ты, брат, неосторожен,
     Хоть свой домок, а всё-таки возможен
     Лукавый и в своём родном дому,
     А ты такое, вслух!.. А как свидетель?..
     Он – благодетель мне, он мой радетель,
     И всем, что есть, обязан я ему.
     Откуда у бездомного расстриги
     Приватный дом, в дому еда и книги,
     Ты не подумал?.. То-то. Говорю,
     Он – благодетель... Значит сделал – Благо!
     Зачем? А так... Он тоже бедолага,
     И я в нём гневный дух миротворю.
     А вообще-то лишнего покуда
     И не пытай... Но нет добра без худа,
     Вот, обьяснились... Знаешь, как-нибудь
     Поближе познакомлю вас с Данилой...
     Засим – прощай, ступай себе, мой милый.
     Ступай, пора и мне в обратный путь...»
     Занятная интрижка?..»
     ***
      
     – «Да, занятно… –
     Я с новым интересом на Доната
     Взглянул, и по усмешечке кривой
     Прочёл: не всё сказал… Ещё кого-то
     Он высмотрел из тамошнего сброда:
    – Давай, брат, раскрывай запасец свой!..»
     – «Запасец?.. Что ж, имеется немножко.
     Шалавушка, Настенка... Чисто кошка!
     Хоть с кем пойдёт, а всё сама в себе…
     Откуда приблудилась – неизвестно.
     Ну, да в таком дому найдется место
     И ласковой беседе, и гульбе.
     Красавица, тихоня... А умнюща!
     Посмотрит этак, за душу беруще,
     И весь растаешь... выложишь всё то,
     Что лишь духовнику открыл бы... Право,
     Хоть вьётся по следам лихая слава,
     Худого не найдет сказать никто.
     Да и зачем? Отзывчива, сердешна,
     Всегда помочь готова... Ну, конешно,
     Какая помощь? Обласкать, пригреть
     С дороги сиротину, бедолагу:
     «Озяб, родной? Давай к тебе прилягу...
     Да только не сочти, что так и впредь
     Пойдёт...» – Девиз навроде: милосердье
     Для всех... Но никому из круговерти
     Особых привилегий. Вся в себе,
     В себе самой всегда... ну, чисто кошка!..»
     *** 
     Меж тем, петляя по лесу, дорожка
     Нас привела к окраинной избе.
     – «Ну вот, теперь уж вовсе недалёко...»
     И верно, только выбрались из лога,
     Огни блеснули ранние кругом.
     Предместье просыпалось. Струйки дыма
     Курили избы... Дворик Никодима
     Был тих и пуст…
     Мы постучались в дом:
     Сперва легонько. – Дом молчал. Сильнее. –
     Молчание... Взяв палку подлиннее,
     Донат забарабанил ей в окно...
     Как будто что-то там перевернулось,
     В дому загромыхало, чертыхнулось,
     Взревело вопрошающе... Оно,
     Гудя в прихожей полусонным матом,
     Предстало на крыльце седым, лохматым,
     Невыспавшимся демоном...
     – «Донат!
     Что ж ты, чертяка, в рань такую будишь!..
     А ты? – он возопил – а ты кто будешь,
     Наставник поэтических щенят?
     Топить, топить, покуда не окрепли!..»
     Он был с похмелья. В табаке и пепле
     Косматая по ветру борода
     Моталась, и, громадный,  полуголый,
     Гнев напускной сменяя на весёлый
     Огонь в зеленых буркалах – «Сюда,
     Сюда – гудел он – всем найду местечко!..»
     Он затолкал нас в комнату, где печка
     Остынувшая теплилась едва.
     – «Вот черти, снова застудили хату!..
     Ты чистишь печь – он дал ведро Донату,
     Тебе – дал мне топор – колоть дрова.
     А я налажу стол, кой-что осталось...
     Вчерась радели, перебрали малость...»
     ***
     Ну что ж, колоть дровишки для души
     (Да на морозце утреннем, ядрёном!)
     Благое дело... С ясным, чистым звоном,
     С отскоком дробным рвутся кругляши
     Под колуном, как звонкие орешки
     Названивают мёрзлые полешки,
     Лишь подбирай да складывай, звени
     И снова подбирай, пока от пота
     Тулуп не задымится и работа
     Не станет в тягость…Тут передохни.
     Коль утро и надсадно, и неярко –
     Плохой зачин, весь день, считай, насмарку…
     Как будто чуя это, Никодим
     (Уже в себе, главу слегка подправя)
     Воззвал: «Кончай! Айда ко всей ораве,
     Маленько подкрепимся, поедим...»
     ***
     Бог мой, откуда?!. Вроде, не хоромы:
     Ряд комнатёнок, кухонька, а кроме
     Прихожая да горница...  Но тут
     Набилась вкруг стола, почти под балку
     Такая рать!.. (Поди, и спят вповалку –
     Подумалось – и рядышком кладут
     Хмельных, сердешных, на пол...)
     Да, собранье!..
     Немытые, нечёсаные, бранью
     Друг друга осыпающие (так,
     Для куража скорее) побродяжки…
     Кто винегрету требует, кто бражки,
     С юродивой какой-то шелудяк
     Сидит в обнимку... Карлиц и уродцев
     Потешный смотр? Парад золоторотцев?..
     А посредине – самый «командор»,
     Сам Никодим с бутылью браги мутной
     Торжественно, десницею могутной
     Всем разливает...
     ***
     Узкий коридор
     Загородив собой, взирал я дико
     На этот смрад...
     – «А ну, поди, поди-ко,
     Дорогу дай!» – Раздалось за спиной.
     Я обернулся на весёлый, звонкий
     Девчачий голос, и нос в нос с девчонкой,
     И даже не с девчонкой – с расписной,
     Горячей, потной рожей самовара
     Столкнулся, было…От жары, от пара
     Невольно отшатнувшись, в полутьме
     Я разглядел насмешливый и тонкий
     Лик. Не лицо, а точно – Лик... «Настёнка?» –
     Тотчас невольно вспыхнуло в уме.
     – «Ну, дай пройти-то!.. Ишь-ты, стал, как идол!..
     Чего остолбенел? Чего не видел?
     Настёна я... Вот, взял бы самовар,
     Да пособил!..», и запросто, по-свойски
     Всучила мне поднос, и я геройски
     Понёс его сквозь одурь и угар...
    
    
    
       Тринадцатая глава               
    
ПЕРВАЯ СИЛА.


    Соблазны… но откуда те соблазны?..
    Из нечисти приблудной кой-кого
    Знавали мы и прежде; их родство
    Лишь в том, что все умом и сердцем праздны,
    Проказливы, игривы, горячи,
    Все акробаты, плуты, трюкачи…
    
    Вот, помнится, один из гастролёров,
    Калиф на час… Тот был горазд умы
    Смущать! Всего-то с лета до зимы
    Пробыл, а сколько шуму, сколько споров
    Вокруг себя развёл!.. Почти старик,
    А пылу, а задору!.. Уж интриг
    В ту пору завязалось, уж и вдовых
    Сердец разбилось – страсть!.. И то сказать,
    Собою недурён, ни дать, ни взять –
    Жених для наших кумушек бедовых.
    Ещё не вовсе стар, как перст, один,
    Учитель!.. Тут, поди, не до седин,
    Такого-то карасика дурёхам
    На злат-крючок и лестно подсадить...
    Ну, тут пошла губерния ходить,
    Ну, тут он и взыграл живцом да жохом –
    Танцульки, посиделки на дому,
    Кому туман амурный, а кому
    Иным туманом душу закружило,
    И яд, как удалось установить,
    Как раз там и змеился: отравить
    Провинцию в намерениях  было –
    Провинцию почище, почестней...
    А заодно теории на ней
    Опробовать, как на бумаге белой.
    ***   
    Однажды я забрёл на огонёк...
    Какой там огонёк! Через порог
    Валили клубы дыма, угорелой
    От вольности и табака гурьбой
    Крутил он, как хотел, и был собой
    Величествен в ораторском запале:
    В глазах огонь, седая грива льва
    Откинута, вот-вот из рукава
    Повалят и заблещут звёзды в зале!..
    Он выл, жестикулируя, кричал
    О Силах, о Началах всех Начал,
    О юности, как силе разрушенья
    И творчества, о том, что всех в утиль
    Архонтов надо, юность – это стиль
    Атаки, авангарда, напряженья
    В крови, – во всем!.. И даже, мол, фашизм
    Страшон лишь как дрянной, расхожий «изм»,
    Но кроется за ним живой, природный
    Ритм утвержденья жизни и любви,
    Сверхсмысл Преображения, в крови
    Блуждающий, там обретёт исходный
    Ритм вознесенья к Сущности... Но как?
   
    О, тут поднакрутить он был мастак.
    Всего не вспомню, но ошеломил
    Меня и всех, я думаю, кто был
    В тот вечер хитромудрою химерой
    Учитель наш, иль оборотень... Он
    Поведал чуть не шёпотом, на тон
    Интимный перейдя, что нашей серой,
    Животной жизни ввек не перейти
    Рубеж безвидной смерти... Взаперти
    Мы все живём, во тьме, в земных оковах,
    А то, что солнце сверху нам дарит –
    Лишь крохи…. Униженье, мол, царит
    Во всех долинах наших и дубровах,
    Мол, дети солнца, солнца самого
    Отжимки цедим, только и всего,
    И униженье многовековое
    Сквозит в траве, в убоине, в зерне,
    И солнце наше только лишь вовне,
    А не внутри нас блещет, не живое,
    Но косное нам подано с небес
    Благодеянье... А в саду чудес,
    А в настоящей жизни мрак изринут,
    Там солнцем дышит человекобог
    Поскольку наконец-то изнемог
    В потоке света облик наш звериный,
    Там солнце – Царь! И все, кто там, внутри,
    Ему равнопрестольные цари,
    Там всё есть солнце, всякая частица
    Чиста, равносоставна, горяча,
    Там наша суть – и суть самого луча,
    Там нашей сутью солнышко лучится!
    Вот, вот где сила светобытия:
    Там, где и он и ты – есть ты и я.
    Но как достигнуть этого накала?
    Вопрос!..
    ***
    Тут он окинул взором зал
    Опешивший и видя, что пронзил
    Его эффектным выпадом, вдоль зала
    Пошел, как бы всезнанием дразня,
    Готовностью ответа... На меня
    Взгляд устремил внезапно, и весёлый
    Блеснул огонь из мутноватых глаз...
    – «Вот вы – ткнул пальцем – спрашиваю вас,
    Вы, как я вижу, человек тяжёлый,
    Но в юности знавали же вы пыл –
    В лопатках зуд и прорезанье крыл?..
    И, гад летучий, не дождясь ответа,
    Скользнул куда-то вбок,  и там вперил
    В девицу взор... И снова воспарил
    Над онемевшим залом: «Это, это
    Вопрос вопросов!..   Но ответ, ответ
    Подсказывает жизнь сама: поэт,
    Художник, музыкант в своём начале
    Врубают авангардный ритм, поздней
    Тускнеет стиль атаки, а за ней
    Идёт пора смиренья и печали.
    Но что ожгло, что нам дарило свет?
    Как правило – начало, первых лет
    Шедевры, ибо позднее смиренье,
    Утрата непосредственности, вздор
    Псевдоморали, рыцарский набор
    Монаха, полутрупа, а прозренье,
    А самый свет лишь там горел и звал
    Быть солнцем... Даже, кажется, бывал,
    На самом деле, и его лучами
    Подпитаны все яркие слова,
    Все краски, звуки!.. Но молва... молва
    Гласит совсем иное, и бичами
    Морали загоняет в ночь, в кювет,
    В небытие тот юношеский свет:
    Мол, этот стиль опасен, агрессивен
    (Сам стиль, заметьте!), это, мол, фашизм,
    Всю эту дурь, весь этот атавизм
    Резон душить пока ещё пассивен
    И облечён в изящное, потом
    Он, в мир войдя, мир обратит в дурдом...
    Какая чепуха! Дурдом статичный
    Царит века, внедрив тот ход вещей,
    При коем правит бал седой Кащей,
    Вполне бессмертный, даже симпатичный,
    Умеренный в запросах здоровяк,
    Незлобный, рассудительный мертвяк,
    И всё живое, огненное, злое
    Здоровой злостью жизни он мертвит,
    Грядущий свет он тихо норовит
    Оборотить в утихшее былое,
    В холодное, приличное, во тьму
    Привычную и властную ему.
    Зачем? Сама же юность, отбесившись,
    Перебродив, уляжется на дно,
    Но огненное, чистое вино
    Там станет солнцем, здесь преобразившись...
    Так будем же как солнце!..» – Прописал
    Рецептик он… и долго блеял зал...
    
    А я внимал и думал: Правый Боже,
    Как попустил Ты этакую дрянь
    Смущать сердца неопытные?  Грянь,
    Да так, чтоб огнь и мраз прошли по коже,
    Чтоб перекрыл Твой глас весь этот бред!..
    Но глас не протрубил. Не грянул. Нет...
    
    
Глава четырнадцатая

                СИЛА ВТОРАЯ.

     Меж тем застолье, поднасытясь малость,
     По закутам тихонько расползалось.
     Пир затухал. Смолкал похмельный вздор...
     В углу стола, повитый сизым дымом,
     Сидел Донат, шептался с Никодимом,
     Кивал и молча слушал командор.
     – «Ну отчего же? Дело, может статься,
     И не пустое... можно попытаться...»
     Поп грузно встал, прошёлся до окна
     И замолчал, в пустынный глядя дворик...
     Когда очнулся, странно тих и горек
     Был смутный голос, речь была темна.
     – «А зверь и не в накладе...  Вон, соседи,
     Те держат на цепи, а я – в подклети.
     В тепле и холе пёс жирует, кот,
     Домашние... Считаю, и цепному
     Порядком повезло. А вот лесному
     Зверине горше. – В дикости живёт.
     Свободный! Одинокий!.. А на чёрта
     Такие привилегии? Не гордо,
     Но ласково, умильно в терему
     Зверьку живётся-служится... со смыслом!
     А ежели поучишь коромыслом,
     Так ведь урок, ведь я Господь ему!
     Смотри какая радость озарила:
     Произошла от Дарвина горилла!
     Иль дарвин от Гориллы?.. Я уж сам
     Запутался... И что? А то, что веря
     В сей ужас, человек поверил – в Зверя,
     Всевышнего оставил...  Небесам?
     Он зверя возлюбил!.. Ручные твари
     Прияли благодать, и вот, как баре,
     Разнежась на кушетках, на коврах,
     Жратву приобрели себе и Бога,
     А в человеке завелась тревога,
     И злость, и одиночество в мирах.
     Кто Бог ему теперь? Он сам на грешной
     Земле как бог… изныл в себе, сердешный,
     А к Богу не прибился: я об нас,
     О православных – вяло, нерадиво,
     «На всякий случай» веруем... Не диво,
     Что Он от разобщенья не попас.
     Одна лишь блажь, томленья, да идеи
     Космические...
     ***
     То ли Иудеи!
     У них Закон, там, где у нас – прокол,
     У них и «Договор» подписан с Богом,
     Есть строгость, страх!.. А нам в миру нестрогом
     Всучён об «намереньях протокол».
     Кто виноват?  А все и виноваты!
     Все прокляты, непреткновенны – ваты
     Натолкано в нас, мути, маяты,
     Заместо смысла ... В этот мир ты явлен? –
     Виновен. Где-то, значит, излукавлен.
     Не будь виновен – не родился б ты!
     Но коли уж родился – всё, ты взвешен…
     А, впрочем, иудей, он тоже грешен,
     Но тот хоть догадался, Божий страх,
     Закон порукой взял, а мы – любовью
     Пасёмся... К человечьему сословью?
     К небесному? Она, гляди, – в зверях...
     ***
     Любовь, любовь!.. Какого чёрта кличем?
     Огнем косматой страсти, безразличьем
     К душе, рогатой тьмой воспряжена...
     Но там, где страсть сводима к сладострастью,
     Там кровь самцов сладима смертной сластью,
     Там хворь в конце концов, опять – Она?
     Любовь, любовь!.. Честнее гон олений,
     Там – ярость, бой за самку здесь – томленье,
     Но как с пригожей самкой ни балуй,
     В итоге всё одно... Ночные зовы,
     Телодвиженья дикие, да рёвы,
     Да варвара громоздкий поцелуй...
     Любить зверька легко, приятно, много
     Приятней чем собрата, или Бога:
     Мохнат и ласков, приручён и нем.
     Последнее особенно приятно –
     Досадного словца не фыркнет внятно,
     Всю жизнь молчит. И служит между тем.
     Нет, не в накладе зверь...
     Эй, слышь, Настёнка!..
     Мохнатых покормила?.. Для котёнка
     Плеснула молочка?..»  Он помолчал.
     Прислушался... Молчанием утешась,
     Приободрился вновь, и, распотешась,
     Победный марш утробно замычал.
     Он заходил по комнате, дурацки
     Подмигивая мне, трепля по-братски
     Донатову главу, и на ходу
     Застегивал толстовку… или блузу
     Рабочую... примеривал по пузу
     Какой-то шнур...
     – «Годится? Ну, иду.
     Немного потерпите. Дорогие
     Заждались гости... видел, брат, какие
     Душевные людишки? – У меня
     Спросил и подмигнул опять – народец
     Отборный, я им вроде полководец!
     Отправлю. Провожу хоть до плетня...»
    
     Ушёл. Глухие шумы из прихожей
     Во двор перенеслись: тряпьём, рогожей
     Покрытые, нестройной чередой
     Вдаль потянулись «дорогие гости»...
     – «Да где они живут?»
     – «А на погосте –
     Донат ответил – в церковке пустой.
     В подвале... там никто их не гоняет...
     Блаженные, об этом всякий знает,
     Могилки сторожат, псалмы поют,
     Раз в месяц Никодим о них радеет,
     Накормит, напоит... А приоденет –
     Всё спустят, до опорочков пропьют,
     Уж лучше – так... Я тут о деле вкратце
     Потолковал с ним… Знаешь, может статься
     Он, загоревшись, к нам примкнёт, тогда
     Потянутся людишки в нашу веру,
     Знай, отбирай!.. А на его манеру
     Не обращай вниманье, ерунда,
     Он человек серьёзный. И философ.
     Поговори, позадавай вопросов…
     Он, впрочем, и без них куда горазд
     Витийствовать... А как тебе Настёнка?..»
     – «Девчонка-то? Красивая девчонка...»
     – «Девчонка? – он залился – вот те раз!
     Да ей годков под сорок... Ай да шельма!..
     Любому замутит, замажет бельма,
     Колдунья, право слово!..  Нипочём
     Ни водочка, ни времечко... чертяка!..
     Такая и костлявую, однако,
     Переиграет, потеснит плечом...
     Ну, эта никуда от Никодима.
     Считай, что наша. С ней необходимо
     Тебе сойтись поближе. Ты уж с ней
     Особо не темни, насквозь просветит,
     На безоглядность – нежностью ответит,
     Ты нежен с ней – она ещё нежней.
     Но коль слукавишь, тут осой взовьётся,
     Такой, колючей станет, надсмеётся,
     Такое может выкинуть!.. Смотри,
     С ней подушевней будь... А вот и Отче.
     Оставлю вас, вздремну пойду... Короче,
     Ты понял? Всё открыто говори...»
     ***
     Уже опять насуплен и печален
     Вернулся поп. Забрёл в одну из спален,
     Копался, что-то там отодвигал,
     Вполголоса ругался, будто вовсе
     Забыл про то, что ожидают гости,
     Что дело обсудить предполагал.
     Явился, наконец... Востряс рукою
     Альбом громадный...
     – «Что сие такое?
     Се – дьявола разверстое лицо!..»
     Он впил в меня свой взгляд горючий, серный,
     Как будто я был автор этой скверны…
     Я разглядел заглавье: «Пикассо».
     –«Всё разложил! До клетки. До молекул.
     Размеры извратил, перекумекал!..
     Но есть же тот, Божественный масштаб,
     Масштаб соотношений между Богом
     И человеком?.. В этом ритме строгом
     Ты взыскан свой пройти, земной этап.
     Лик – образ Божий. В непреложных формах
     Он точно ретранслируется в горних,
     Радаром, если хочешь, становясь,
     Но если мы тут формы размываем,
     Наш лик, посыл наш – неопознаваем,
     Вот тут она и рвётся, с небом связь.
     А эти знай, малюют!.. Дивиденды
     Гребут вовсю... А наши декаденты?
     Разврат и разложение. Ничто.
     И вот таким, хоть знают – богомерзки! –
     Расписывать дают соборы, фрески,
     Дают!.. Я вот задумался – а кто?..
     И ведь какой художник! Это ж сила.
     Она-то, вишь, меня и подкосила,
     Уж ежели с талантищем таким
     Мир полнить скверной, что-то здесь неладно
     В самом явленьи, в сущности таланта...
     Да Богом ли он дан? Не кем другим?..»
   
     Здесь я уже вмешался: «Для чего же
     Держать такие книги? Это тоже,
     Как говорят у вас, немалый грех...»
     – «У вас? – он заревел, да так, что стёкла
     Задребезжали – пареная свёкла!
     Да знаешь ли кто я для них для всех?!.»
     – «Прости, отец, прости коли обидел –
     Пришлось мне отступать – но я же видел,
     Хоть мельком, «богомерзкого» добра
     Немало у тебя в шкафах, на полках...»
     Тут он обмяк:  «Да, брат, как на иголках
     Весь век, всю жизнь... Давно бы сжечь пора...
     А не могу. Проклятая работа!..
     С людьми, с собою до седьмого пота
     Все спорю, протестую... И – грешу
     Писаньями... Зачем? Зачем-то надо...
     Слаб человек, коль труд его отрада,
     А труд – проклятье ведь?.. Я так скажу:
    
     Пускай в избытке нега, ласка женска, –
     Слаб человек для рая, для блаженства,
     Угарное он всё же существо,
     Гляди, устал от роскоши, от скуки,
     И  на себя накладывает руки...
     Слёз, крови, пота алчет естество!..
     Проклятое создание, смеситель
     Огня и грязи, времени носитель
     И смерти!.. Вихрь материи в него
     Занёс идею Хроноса когда-то,
     И весь бессрочный мир на сроки, даты,
     На скрупулы разьял он... Для чего?
     Вот говорят: материя живая,
     Жизнь непреложным благом признавая,
     А я скажу – ни тьмы, ни смерти нет,
     Есть – к о с н а я  материя, блаженной
     Её одну признать во всей вселенной
     Уместно бы... А жизнь – её извет.
      Каверна человеческого рода!..
     Смотри в какой гармонии природа,
     Особенно недвижная: скала,
     Земля и глина... даже и растенье!
     В нём нравственность и цельность, средостенье
     Благого ритма мира сберегла
     Какая-то целительная сила...
     Открытое пространство подкосило
     И расшатало нравственность, смотри,
     Уже и зверь не целостный – коварный,
     Подвижный, хищный!.. Ритм утратив, тварный
     Мир искорёжен, взорван изнутри.
     А человек, тот сотворил кумира
     Сам из себя, из жизни... А для мира
     Жизнь, может быть, – лишь опухоль, в мирах
     Растущая подобно метастазам,
     Сама себя плодящая… А разум?
     А мысль, в миры вселяющая страх?
     А если мысль – лишь сатанинский вирус
     В космической программе?.. Тихо вырос,
     Виясь в махине Божьей, мировой,
     И в нежную механику внедрённый,
     Урочит код таинственный, мудрёный,
     Курочит ход сакральный, круговой...
     Всё, всё с кругов сойдёт своих!..» – Он смутно
     Перстом воздетым погрозил кому-то...
     Я ликовал, удерживая смех,
     – «Ты с кем воюешь, отче? Против Бога?»
     Тут он, колеблясь, помолчал немного.
     – «Да нет, не против Бога... Против – всех!..»
     – «А как же я, Донат?.. Да вот, хоть эти,
     Блаженные?..»
     – «Они?..  Они как дети,
     Они всех ближе к Богу...  Ну а мы?..
     А мы... – он подмигнул мне и задорно
     Пропел: а мы пойдем тропой неторной,
     Мы свой огонь раздуем в сердце тьмы!
     Вот так!.. Поднапряжём свои умишки,
     Людишки подсобят нам, а деньжишки
     Любую дверцу отопрут в дому...»
     – «Занятно, отче – тут волна у сердца
     Толкнула горячо – но что за дверца?
     И что за дом? Я что-то не пойму...
     С деньжатами оно, конечно, много
     Способней, веселее путь-дорога...
     Да где ж их взять?..»
     ***
     Я чувствовал, сейчас
     Он двинет аллегорию, шут с нею,
     Перетерплю, а вдруг сквозь ахинею
     Забрезжит мне искомое как раз?..
     И точно. Красноречьем не обижен,
     Где простоват, а где не в меру книжен,
     Он закрутил, прищурившись хитро,
     Помпезную фигуру:
     – «Дом тот, сыне,
     Весь мир наш грешный, в нём о благостыне
     Бесчестно толковать, да и старо,
   
      Давненько ясно всем что он такое:
     Кому-то в нём роскошные покои,
     Кому-то поскромней, ну а кому
     На кухоньке, под лесенкой местечко...
     И это ничего ещё, коль печка
     Ненастьями затеплена в дому,
     А стужи да ненастья в мире грешном
     Считай, что без конца... А всем-то где ж нам
     У тёплого пригреться камелька?
     Бездомные, голодные, нагие
     Со злобой озирают дорогие
     Лепнины, кружева особняка,
     А там особняком жирует горстка
     Господ, холопьев их... Но вот загвоздка –
     Что делать остальным? Взять топоры?
     Дом подпалить, чтоб к небу пламя взвилось?
     Испытано.  Теплей не становилось.
     Неравенством скрепляются миры...
     Нет, брат, насильем мира не поправить,
     Своя в нём иерархия... И славить
    
     Нет сил, и нет резону разрушать.
     Что остаётся? Хитростью да златом
     Туда проникнуть, севши по палатам,
     Оттуда, сверху всё самим решать,
     Всё наново решать!..     Ну, как мой планчик?..»
     ***
     Он нацедил один, другой стаканчик
     Всё той же мути... Малость погодил
     И, буркнув утешительный маразм
     О троице, – ещё!..  И, раз за разом,
     Отправил в пасть всё то, что нацедил.
     «Да уж не с алкашом ли я связался? –
     Мелькнуло вдруг в мозгу, а ведь казался
     Хотя и нестандартным, но крутым,
     Уверенным в себе...». Мой страх почуя,
     Поп рявкнул  – «Да! Вчерашнее лечу я!..
     Раз в месяц я, мой сын, бываю в дым,
     Тот раз и был вчерашний... Не пугайся,
     Я не пропойца. Но не зарекайся
     От грешного занятья!.. Ты давай,
     План оцени,  конечно, в общем виде...»
     И я, чтоб не клонить его к обиде,
     План похвалил.
     – «Но, отче, не скрывай
     Подробностей, важней всего детали,
     Мы в облаках, над кровлею витали,
     А где фундамент? Камень? Капитал!?.»
    
     – «Ай, молодец!..
     Он помягчел и сладко
     Разлыбился – авантюрист, а хватка!..
     Где, говоришь, презренный наш металл?
     Есть, есть металл... И много!.. Не в кармане,
     Конечно, у меня...  Но «мани-мани»
     Под стоящее дело мы найдём,
     Была бы мысль, Была бы, брат, идея!..
     Я завтра на побывку Асмодея,
     Лихого друга ожидаю в дом,
     Вот с ним и потолкуем... Кто он? Кабы
     Доподлинно я ведал...  Но масштабы,
     Масштабы мировые! Континент
     Им не один повыпотрошен. Сила!
     Но тайна, тайна... Звать его?.. Данила.
     Он, вишь, под нос не тыкал документ,
     Данила так Данила… И «Личарда»
     С ним верный, – ни на шаг от Бонапарта
     От своего, всегда за ним... – Изот.
     Он человек таинственный. Молчальник.
     А предан – ровно смерд. Кивни начальник –
     Порвёт в клочки любого, загрызёт…
     Но о деньгах не вздумай сам. Могила.
     То одному мне ведомо: Данила
     Негласно контролирует весь ход
     Финансовый в краю, перемещенье
     Валютных сумм... Хотя обогащенье
     Давно уже не цель… Его гнетёт
     Тоска... да, брат, тоска... ей нет названья…
     Быть может так? –  Абсурд существованья...
     Я пособляю, чем могу, лечу
     Молитвами, беседами, улётом
     В астрал... Но страшно мне... Покрывшись потом,
     Однажды – так и мнится – улечу
     С ним заодно в такое измеренье,
     Откуда нет возврата... Примиренье,
     Я думаю, могло бы дать одно:
     Высокий смысл. Идея, за которой
     Даль, перспектива новых траекторий...
     А вот тебе, быть может, суждено
     Стать новым обольстителем... И лучшим,
     Чем старый чёрт... А денежки получим,
     Когда он сам откликнется...
     Ну вот,
     Расклад тебе известен...  А на завтра
     К мясцу винца прикупим для азарта,
     Пельмешками потешимся...
     Зовёт? –
     Прислушался он – да, завёт Настёнка,
     Ты, слышь-ка, пособи ей, работенка
     Несложная… Сойдётесь заодно –
     Предивное созданье!.. В самом деле,
     Ты к ней, сейчас иди... А я в постели,
     Залягу, как Донатушко, на дно...»
   


Пятнадцатая глава

    ПЕРВАЯ СИЛА.

    …все ждали грома – ереси в ответ.
     Но гром не прогремел, не грянул. Нет…
   
    Однако, грешен сам я, потревожа
    Господне имя всуе. Наш рожон
    Не взыскан Им. Да Он и не должон
    Вникать в проблемы суетные, множа
    Досады и нелепицы земли.
   
     Взирает Бог: «Гляди, превозмогли
    Сумбур и вздор, что сами взгромоздили,
    Добро, добро... Ещё один порог
    Переступив, ещё один порок
    Преодолели, в свет перебродили.
    Вот так, глядишь, Преображенский свет
    Однажды воссияет!..». Ну а нет?
    А если нет, подумал я, то сколько
    Погаснет в этом огненном бреду
    Сиянных душ, тех самых, что к труду
    Насущному прилеплены настолько,
    Что и досуг не в радость без него,
    И это вот «простое» большинство,
    Выходит, в жертву принести возможно,
    И должно даже неким молодцам,
    Ликующем в «атаке», и отцам
    Полечь костьми под их стопами должно?
    Ведь так стоит вопрос – весь «серый скот»
    Долит их опьяняющий полёт...
    ***
    Конечно, перебродит, отстоится,
    С годами молодой, лихой огонь,
    Но жизнь, но жизнь-то учит: только стронь
    Дурную силу, дай лишь расходиться,
    Сдвинь из-под спуда загнетённый мрак –
    Зальёт, затопит всё, и кто здесь враг,
    И кто здесь друг, в давильне сатанинской
    Не разберёшь, давай, вставай страна
    И ярость благородная, война
    Всё спишет, шабаш хрюкающий, свинский
    Зальётся кровью, дремлющая донь
    Из древности восстанет… Но в ладонь
    Уже не меч ты вложишь благородный,
    Гарцуя на коне, но вся та грязь,
    Которую носил в себе, казнясь
    И каясь, весь тот хаос первородный,
    Помноженный на опыт и века
    Бликующего разума, слегка
    Подкрашенный и претворённый в ужас
    Слепой цивилизации, блеснёт
    Огнём над миром, выйдя из тенёт,
    Бредовым откровеньем обнаружась…
    ***
    О, мысль тут поработала добро,
    Добра и зла расторгнувши ядро
    И душу разодрав, и неделимый
    Плод заповедный, в ней раскрепостясь,
    Не свет один пролил в миры, но грязь,
    Хаос, издревле непреодолимый.
    Всё, что в себе давя, носили мы,
    Откупорили гордые умы,
    Головушки таланные… И кто же
    В жару, в давильне этой разберёт
    Где враг, где друг, кто виноват?.. Вперед!
    Всё ближе в солнцу, к Сущности!.. Но, Боже,
    Кто здесь кого в безумие поверг,
    На что Тебе весь этот фейерверк?
    И без него так празднично и звёздно
    Пылающее небо...
    ***
    Посмотри
    На землю, где простые рыбари
    И пахари безропотно, бесслёзно
    Свой крестный воздают Тебе оброк,
    А их – за что? За что Ты их обрёк?
    Ведь первые они падут в той брани,
    Оратаи, они и крепь, и рать,
    И корень жизни обречён сгорать
    Во ублаженье оглашенной дряни?
    Нет, что-то здесь не так, совсем не так...
    Ты посмотри, он не такой простак,
    Хоть сердцем и делами прост, нет спору,
    И ничего обидного я в том
    Не вижу, – да, в усердии простом
    Он на Твоей земле крепит опору
    Миров Твоих, и в голову ему
    Не забредёт, потребная уму
    Высокоразвращённому, химера
    О солнечном сиротстве, о борьбе
    С землёй… Ты посмотри, он сам в себе
    Несёт высокий свет, – ни стратосфера,
    Ни области надзвёздные души
    Его не искушают, рубежи
    Свои он знает – в центре мира твёрдо
    Столпом восставши, видит: всё окрест
    Живет и дышит солнцем; малый брезг
    Луча, взрезая почву животворно,
    Пронзит и плоть зерна, а в свой черёд
    Луч колоска пронзительно упрёт
    В плоть солнца плоть свою, и разряжая
    В себе самом и солнце, и миры
    Горящие окрест,  свои дары
    Вернёт – вернёт сторицей урожая,
    И этот щедрый видя оборот,
    Как Бог, спокоен пахарь: он орёт
    Сырую землю, достоверно зная,
    Что зёрна – это солнышки земли,
    Крупицы раскалённого вдали
    Светила... 
    Так, порою отстраняя
    Себя воображением в миры
    Космические, средь ночной поры
    Представив: вот он сам взирает чудно
    С какой-нибудь надсолнечной межи
    В подсолнечные наши рубежи,
    Что видит он? Мерцающую трудно
    Планетку нашу бледную? Луну?
    Соседние планеты?..  Ни одну
    Он не увидит с высоты чудесной,
    Увидит – Солнце, только лишь его,
    Ну, может быть, ещё вокруг него,
    Как искорки, плывущие над бездной,
    Планетки наши крохотные – вот,
    Вот всё, что он прозрит, когда прорвёт
    Мрак колоссальный потаённым зреньем,
    И осознает вдруг: мы все внутри! –
    В составе Солнца, и, как фонари,
    Заряженные солнечным гореньем,
    Одним огнём пылаем, все одно,
    И нами всё и вся озарено,
    И сам он – солнце, и зерно, которым
    Он озаряет землю, и трава,
    И все его дела, и все слова,
    Всё это – солнце, и его протором
    В мирах, планетной тягой круговой
    Он взят в единый узел световой
    Как солнцечеловек, и тут неважно
    На дальней он планете, или близ:
    В таком кругу что верх теперь, что низ,
    Едино всё, и он стоит отважно
    В средине мира, светом озарен,
    Стоит и озирает землю он...
      ***
    Он знает крепко, если уж заброшен
    Сюда, где в чернозём зарылся, здесь
    Его природный уровень и есть,
    И уровень тот свят и непреложен:
    Полметра лишь планеты, не кривя
    Судьбы и сердца – уровень червя,
    Слой гумуса – вот всё, что охраняет
    И возвышает человека, тут
    Он царь и Бог, пускай иных гнетут
    Сомненья, цели, смыслы, пусть пеняет
    Иной мудрец на серость бытия,
    Но он-то знает, Солнце – это Я!
    Ему ль томиться гиблым перебродцем
    Потемок подсознания? Скажи
    Об этаком ему, от всей души
    Бедняжке посочувствует – уродцем
    Сочтёт его: мол, брат не вовсе здрав,
    Мол, потерпи, браток... И будет прав.
    Ну как не пожалеть, найдя в томленьи
    Больного человека?.. Только вот
    Больной-то – буйный, и чужой живот
    Он вряд ли пожалеет в ослепленьи,
    В «полете к солнцу»... А лежать в пыли
    Назначена, опять же, соль земли –
    Такие, как он сам, за простодушье
    И Веру вновь наказанные... Нет
    Конца вопросам жирным...  Но ответ
    Гораздо прозаичнее, и суше –
    На жизнь твою и братьев поднят меч?
    Меча стань твёрже. Не давай посечь
    Ни род свой, ни сородичей. Чем твёрже
    Ты сам, тем ты надёжней вкруг себя
    Сплотишь своих товарищей, дробя
    Когорты вражьи... нет обиды горше,
    Чем зреть бессилие здоровяков
    Пред кознями пройдох и мозгляков...
    ***
     ...ну, этот наш учителишко вскоре,
    Конешно, погорел. Думской совет
    Отставку дал ему: ступай, мол, свет,
    Мол, тёмное своё мы сами горе
    Размыкаем, а вот мутить юнцов –
    Не дело!..  Ты  смотри-ка что, отцов
    Не слушают совсем, как в лихорадке,
    На сборах что-то дикое поют,
    Кликушествуют, в круг передают
    Секретные какие-то тетрадки...
    Не надобно такого нам. Девиц,
    Юнцов мы приструним. Ну а вдовиц,
    Тех, так и быть, направим эстафетом
    Куда укажешь, прямо со двора –
    Тебе вослед... Уж этого добра
    Ты, брат, не откажи согреть приветом.
    Засим прощай. Не сетуя, прости,
    Что экскремент не дали довести...
    Отбыл, красавец... Смех, но речь шутейну
    Не оценя, две кумушки отбой
    Сбирались, было, бить... Да меж собой
    Не поделив любовь благоговейну,
    В сердцах передрались... Ну а потом
    И замирились. Сладились. И дом
    Друг дружки не обходят стороною,
    Напротив, говорят, на склоне лет
    Товарки стали. Как же! Общий след
    В судьбе и сердце...
    ***
    Только мы иною
    Досадой окручинились тогда.
    Пусть не стряслась великая беда,
    Но сколько можно этаких прохвостов
    Пускать во стан? Ведь знамо же, одно
    Горазды: тайно, вычурно, темно
    Вещать и потихонечку весь остов
    Подтачивать соборный... И ожгла
    Догадка нас – так вот он, корень зла,
    Вот чем взострён лазутчик сатанинский,
    Любой гонец зловестия и тьмы –
    Соблазном праздномыслия!.. И мы,
    Ему внимая, растравляем низкий,
    Животный свой инстинкт, по всем чертам
    Предивно схожий с тем, на чём Адам
    Когда-то погорел, прельщённый Змием
    И Евою, вкусив запретный плод.
    Блуд, похоть любопытствия – оплот
    Всей нечисти. Лишь вслушайся, поди им
    Внимать... а там подпой... Ну хоть чуток,
    И ты – готов. Увязнул коготок...
    
      
    
    Глава шестнадцатая
       
СИЛА ВТОРАЯ.
    
               
     Настёнка, диво дивное!..  Ну что же,
     Предлог хорош был, медлить тут негоже...
     Я вышел в коридор, и в полумгле
     По половицам хлибким и скрипучим
     Побрёл, шатаясь, будто на зыбучем,
     Расхристанном пиратском корабле.
     А дом и был, считай, гнездом пиратским:
     Чуланчики, закуты... Вот где «братцам»,
     Бродягам-то раздольице!..  Но где
     Настёнка?..  Дверь толкнул. – Темно… Другую...
     И третью... И – увидел дорогую,
     Да как увидел! – В полной наготе.
     У зеркала, средь крохотной светёлки
     Стоит, коса распущена... заколки
     Неспешно разбирает...  И черны
     Власа её, пролитые волною,
     Всей плоти нестерпимой белизною
     Ещё чернее – в синь оттенены...
     ***
     – «Ну, что воззрился?.. Хороша Настёна?.. –
     Меня завидя, вовсе не смущённо
     Спросила, повернулась...  Подошла
     И обвила руками... И мгновенно
     Всё зашаталось – пол, кровать, и стены,
     И зеркало расплылось в зеркала...
 
    О Боже, что творилось в этой смуте,
     В безумье этом!.. Жаркой каплей ртути
     Она металась в белых простынях,
     И задыхаясь в чёрных, влажных космах,
     Я продирался, плыл сквозь недра – в космос,
     Плыл в чёрных звёздах, в золотых огнях,
     Хотелось до конца, совсем забыться
     И в бездне бездн зарыться, раствориться
     И никогда на землю не сходить,
     Обволокнуться тёплой, млечной влагой,
     И плыть в мирах, и косной, звёздной тягой
     Протягновенный ужас бороздить,
     Хотелось раздавить её, такую
     Беспомощную, жалкую – тугую,
     Мерцающую капельку огня,
     Огня, руды, неясного начала,
     Чтоб источилась, чтоб иных не знала
     Начал, изничтожаясь, – лишь меня!..
     Но капелька упругая мерцала
     И в бездне бездн, как будто отрицала
     Саму возможность безначалья, тьмы,
     И я всплывал, влекомый долгим кликом,
     И вновь склонялся над безумным ликом,
     И вновь сквозь бездны проплывали мы...
    
     Нечеловечье жило в этой жути.
     Бескровная, тончайшей струйкой ртути
     Как будто испаряясь, отравив
     Меня блаженным ядом, умирая,
     Но плоть мою до капельки вбирая,
     Вдруг воскресала – вся живой извив:
     Бескровное тому мгновенье тело
     Как будто наливалось, золотело,
     И руки, наклонённые ко дну
     Бессильной, тихо зыблемой травинкой,
     Опять светились каждою кровинкой,
     Смертельную сгоняя белизну.
     Она опять пылала и светилась,
     Стеная и неистовствуя, билась
     В предсмертной бездне... И опять, опять
     Змеёй упругой, гибкой каплей ртути
     Выстёгивалась из огня, из мути,
     И наливалась кровью...
     Ни понять,
     Ни плотью осознать я был не в силах
     Её бредовых чар... Я победил их!..
     Я проиграл... Я снова потерпел
     Победу!.. Дикой бездне – пораженье?
     И в мареве, в чаду, в изнеможенье
     Так ничего понять и не успел...
     ***
     – «Что, хороша?.. – Уже смеясь, играя,
     У зеркала стояла, собирая
     Размётанные кудри – ты гляди,
     Заснул, никак?.. Оденься, сделай милость...»
     В жару, в смятенье я гадал: приснилось?
     Иль впрямь она колдунья?..  На груди
     Под левым, ало вспухнувшем по-детски
     Сосочком пламенел тревожный, резкий
     Косой рубец... я подошёл, слегка
     Коснулся, пальцем проведя несмело...
     – «Что это? Нож?..»
     – «Он самый... Было дело...
     Как видишь, не доделали. Пока...»
     И, одеваясь, в прозаичном тоне
     Поведала как сиротой в притоне
     Подпольном очутилась…

     Затворил
     Сосед-подонок, благодетель якобы,
     В бордель для извращенцев и маньяков
     Где чуть ли не в цепях «гостям дарил»
     Таких же, как она, сирот, подростков,
     В кровавых оргиях, садистских розгах
     Зачахла б, как они… Но не смогла
     И года издевательств сладострастных
     Снести от распалённых, безобразных
     Тельцов, слюнявых старцев, и сбегла.
     Точнее, попыталась… Страшно били.
     Опять бежала, и опять ловили,
     В подвале чуть не насмерть засекли.
     Но не могла смириться. И навеки
     Узнала – принужденьем в человеке
     Привить лишь отвращение смогли:
     Кому к работе, а кому-то к дому,
     К семье, к благополучному содому,
     А ей – к постели, где должна, должна,
     Всегда и всем должна – рабыней, тварью,
     Товаром быть!.. Но, стольких «отоваря»,
     Раз навсегда зарок дала она:
     Нигде, ни с кем, хоть в золотые узы,
     Не вступит, никакой другой обузы
     Не примет от мужчины, кроме той,
     Единственной, воистину блаженной:
     Жалеть, любить... быть самою вселенной
     Для всех, сверкнувших искрой золотой
     На чёрном небосклоне... Сбился с круга –
     Она не только мать, она подруга,
     Она же родила мир этот весь,
     Она его собою утоляет,
     Владеть, принадлежать – не позволяет.
     Все одиноки, одинаки здесь...
     ***
     – «И я, как все? И Никодим с Донатом?..» –
     Я перебил вопросом глуповатым
     Ее простую, будничную речь,
     Пронзительный и тёмный взгляд скосив свой,
     Она лишь усмехнулась на спесивый
     Вздор дикаря... Стряхнула с хрупких плеч
     Тяжёлую, почти до пола, косу,
     И, безучастна к дикому вопросу,
     На голове неспешно заплела.
     Так странно в этой худенькой, прозрачной
     Почти девчонке сочетался мрачный
     Взгляд с детскостью её... Она была
     Светла, светла!.. Иль это мне казалось?..
     – «Вот, вырвалась... Да памятка осталась –
     Точно заминки не было, она
     Продолжила всё так же просто, ровно –
     «Дань» выплатила...  Ну, а то, что кровно,
     Так тем добрей урок, чем злей цена.
     Все одиноки... жалко всех до боли!..
     А вот меня – не смей жалеть. По воле
     Своей, а не чужой, не чьей-нибудь
     Я этот путь избрала... Кстати, вот уж,
     Мне нынче и попутчик...  Ведь проводишь
     На рынок, в город?.. Ну, так не забудь,
     И отдохни пока, я ненадолго,
     Лишь в баньке приберусь, поди, наволгла,
     Пока вы толковали там, с утра
     Попарилась я славно. Завтра гости.
     Да ведь и ты не прочь попарить кости?
     Вот с ними и попаришь...  Ну, пора,
     Уже остыла каменка, должно быть.
     Ополосну, полки прочищу, копоть
     Кой-где сниму...Гость не простой у нас!
     А ты дождись...»
      ***         
     Сквозь инея опушку
     Я на задворках разглядел избушку:
     Ещё дышала, тоненько курясь
     Дымком прозрачным, синеватым, тонким…
     «Так вот в чём суть, вот почему Настёнка –
     Я засмеялся про себя – такой
     Предстала мне впервой, и у зерцала
     Себя так безоглядно созерцала,
     Вот почему застал её нагой! –
     Голубка не успела с пылу, с жару
     Переодеться!.. Повезло, пожалуй,
     Да нет, определённо повезло!
     А хороша!..  И впрямь необычайна...
     Нет, не поверю в случай. Неслучайно
     Так просто нас и радостно свело...
     ***
     До рынка городского от местечка
     Путь был неблизкий, слава Богу. Речка
     То в зарослях плутала, то в поля
     Завиливала… Мы её держались,
     И, странно исповедуясь, сближались
     Всё более и более, деля
     По-братски горести, воспоминанья,
     Неуловимо схожие... Скитанья
     Свои поведал я, она в ответ
     Судьбу свою сиротскую, мытарства
     В чужих домах, все самодурства, барства
     Припомнила, все меты горьких лет
     Без мужа, без семьи, без отчей хаты,
     Оттяпанной законниками  – хваты
     Всегда найдутся! – Без гражданских прав
    (Все метрики посгинули в притоне)...
     Не добры люди – злыдень, вор в законе
     Привёл к попу, в картишки отыграв
     Девчушку у заезжих сутенёров, –
     Изот, смутьян и нехристь, дикий боров,
     А надо же, один и пожалел.
     Здесь только и вздохнула, огляделась,
     Ума поднабралась да приоделась...
     – «Я не ропщу, так, верно, Бог велел –
     Всё то пройти… И не озлилась, видишь?
     Обиды не таю… а коль обидишь –
     Аукнется, попомни!..» –  Тут она
     Как бритвой, из-под шали, чёрным глазом
     Сверкнула...  И смутилась как-то разом...
     И тут же приласкалась, смущена:
     – «Ну, не серчай, не надо... я же вижу,
     Ты не обидишь, правда...»
     – «Не обижу?!.
     Девчоночка, кровиночка моя,
     Родная!..» – В полость шубки зарываясь,
     Я бормотал и плакал, задыхаясь
     От нежности и боли бытия,
     От страшной безысходности, и – счастья
     Хотя б в одной родной душе участье
     Принять и, если нужно, умереть...
     Прильнув ко мне, она не прерывала,
     Блаженно губы тёплые давала
     И не хотела сладких слёз стереть,
     Счастливых слёз, катившихся с морозных,
     Горячих щёк, и перелившись в слёзных
     Ручьях-потоках, навсегда уже
     Роднились наши души – до предела,
     Где ни души, ни памяти, ни тела,
     Лишь свет на запредельном рубеже...
     ***
     ...река, петляя, вышла наконец-то
     В просторный лог, где старый, неважнецкий
     Перилами чернел дощатый мост.
     – «Ну, вот и «смычка» наша. Здесь до рынка
     Рукой подать... Кружная есть тропинка,
     А есть и напрямик, через погост, –
     Не страшно?..»  Я осклабился: Решиться
     На непокой, на смуту, и страшиться
     Покойничков? Конечно напрямки!..
     ...заброшен был погост. Черны, морозны,
     Поскрипывая, снег роняли сосны,
     Похрустывали под ногой сучки.
     «Не косточки ли?..»
     Суеверий корни
     Поглубже всё ж, подумалось, упорней
     Продрались в кровь, чем дюжие крыжи
     Христовой веры... Прадеды и деды,
     Как знать, вопят из тьмы:
     – «Почто бездетны
     И правнуки, и внуки?.. Вот скажи,
     Ты отчего бездетен?.. А подруга
     Твоя зачем пустынна?.. Аль из круга,
     Очерченного пращурами, вон
     Решились выйти, нас предать, и вскоре
     Совсем забыть?.. О, горе вам, и горе
     Нам, скорбным, вас поставившим на кон...»
      ***               
     Я забко передёрнулся, Доната
     Вдруг вспомнил почему-то, виновато
     В себя всмотревшись… вспомнил, как в ту ночь
     Он что-то причитал (казалось бредом)
     О том, что это молчаливый предок
     В нём хочет выговориться, превозмочь
     Безмолвье, тьму корявых поколений,
     И вот теперь он сам его велений
     Не в силах превозмочь… «И вот, и вот…
     (Донат развёл растерянно руками)
     Вот, говорю... А почему стихами?
     Не знаю... ИМ так надо... И ревёт,
     Ревёт, как из дремучих древних штолен
     Во мне  ИХ  рёв, и я уже не волен…
     Поверь, я не оправдываюсь, но,
     ОНИ–ТО, предки, корчатся, безмолвны!..
     И, тёмные улавливая волны,
     Я чувствую – так мне повелено...»
    
     Тогда я не придал значенья бреду
     Донатову, да ведь и цель не эту
     Преследовал тогда, но вот теперь
     Вдруг понял, что хотел сказать он этим,
     Ведь он не современникам, не детям –
     ИХ  голосам открыл собою дверь!
     Недаром же мне чудилось рыданье
     В его словах, а может, оправданье
     Жестокой неотмирности его,
     Презрения и жалости к родному
     Отцу и дому, ко всему земному,
     Или к нему взывало родово?..
     ***
     ...я вдруг остановился, взял за руку
     За мной безмолвно шедшую подругу:
     «Скажи, ты молода и хороша,
     Я понимаю всё, я принимаю
     Зарок твой... одного не понимаю,
     Неужто не заплакала душа?..
     Пусть даже не душа, но в недрах нечто
     Таящееся, женское, извечно
     Зовущее довоплотить миры
     Еще одним блаженствующим ликом,
     Еще одним скаженным, детским криком,
     Неужто это нечто, до поры
     Молчавшее в тебе, не затомило
     Души и плоти, и ночная сила
     Кровей не потревожила?.. Пойми,
     Я это не из праздности, иль хуже,
     Корысти… Но ведь речь здесь не о муже
     И брачной кабале... И, чёрт возьми,
     Ребеночка неужто не хотела?..»
     Она остановилась, поглядела
     В глаза мои спокойно и темно,
     Так отрешённо, что мороз по коже
     Прошёл от осознанья, что, похоже,
     Здесь всё бесповоротно решено,
     Давненько решено... И – засмеялась:
     «Нет, не хотела... Знаешь слово Жалость?
     Вот то-то... Только жалость не к себе, –
     К душе… К той, нерождённой, и на муки
     Здесь обречённой, обречённой скуке
     И  тьме, произрастающей в судьбе,
     Сквозит та темень зернью в сердцевине
     Плода на свет: крыжовника ли, дыни,
     Простых ли человечков... Только тут
     Они смешно поделены полами.
     Смотри-ка: два слепца, два бедолаги
     Соединятся – третьим зацветут...»
     Она захохотала: «Правда, дико?
     Две дольки рассечённых... А, гляди-ко,
     Ведь это нужно было!.. Но кому?
     Зачем томятся два несовершенства?
     Блаженства ищут?  Кабы те блаженства
     Передавались третьему, тому,
     Ради кого всё это и вершится,
     Так ведь он тоже, тоже сокрушится,
     Когда созреет... Боже мой, едва
     Я не лишилась разума, всё это
     Когда-то осознав, ища просвета
     В дурных потёмках крови... Чёрта с два!
    
     Ну, детство, старость – там хотя бы чисто...
     Ты замечал ли, кстати, как лучится
     Лицо младенца, или старика? –
     Одним и тем же светом!.. Замечал ли
     Что люди на вопрос твой отвечали
     «Как жизнь?..»  Припомни. Ведь наверняка,
     Ребёнок: «Хорошо». Согнав тревогу:
     «Бог милует... Спасибо… Слава Богу» –
     Ответит старость.  Ну а зрелость что?
     Без вздоха, выдававшего бы тяжесть,
     «Как жизнь? Да ничего, ответит, так уж...»
     Что ничего? Ведь это же – ничто!
     Тьма, пустота!.. И – скука... Слышишь слово?
     Темно и плохо. Скученно...  И снова
     Прислушайся: вот – «Хорошо». Здесь Хорс,
     Бог солнца брезжит, коло хоровода,
     И колесо – суть солнце... Вот природа
     Младенца, старика... А чуть возрос,
     Налился зернью, наклубился страшной
     Энергией – пошло!.. Дурной и зряшной,
     Кромешной силой изойдёшь... Ведь вот,
     Скажи, куда идёт она, откуда,
     Энергия взбесившегося блуда?
     Пронзительные высвисты пустот!
     Тьма, пустота и скука в ненасытном
     И самом сочном, самом ядовитом
     Отрезке жизни укоренены.
     Хваленая любовь? Как бы не похоть
     И зуд всех перетрахать, перегрохать,
     Болезненная одурь, бред весны
     И лета...
    
     Ну, пришла, положим, осень –
     Тяжёлый урожай на землю сбросим,
     И что в итоге? Лучше ли плоды
     Своих семян? Хотя бы их подобья?
     Так нет же, – хуже!.. В бешеной утробе,
     Похоже, поразладились лады...
     Разбрызгиванье семени, затменье
     Любви и нежности, поползновенье
     Кровавой тьмы, предвестницы войны…
     Граница пола – вот первограница
     Войны и смуты, вот где коренится
     Игла и жало, корень Сатаны...
    
     Ты, милый друг, не думай: нахваталась
     Какой-то мути, вздору начиталась
     И чернокнижием охмурена...
     Я опыт поиметь, и не отчасти,
     Имела в жизни время... и несчастье,
     А попросту, была обречена:
     Обречена всё осознать на шкуре –
     На собственной!.. Уж силу этой дури
     Я ощутила у самцов – залить
     Весь мир, всё затопить, как будто скверной,
     Непреткновенной, озверевшей спермой,
     Любой ценою похоть утолить!..
     ***
     А знаешь ли, что Никодим в раденьи
     Однажды возопил? «Се – наважденье!
     Блуд, блуд и блуд, вот всё, что мы творим,
     Вот, что узрел Христос, и ужаснулся,
     И от людей, от мира отшатнулся,
     И пригрозил Пришествием вторым.
     Он людям нёс любовь, а те, гориллы,
     Всё в блуд и похоть пересотворили.
     Как молвить слово нежное? Оно
     Воистину, как то зерно на камне,
     Не прорастёт любовию, пока мы
     Не подготовим почву под зерно.
     Вот, ждём, готовим... Только я порою
     Страшусь: а чем Пришествие второе
     Мы встретим?  Упованием на Суд?
     А где Преображенье, где усилье
     Самих людей?.. Они зерно взбесили.
     И забродил, запенился сосуд...»
     ***
     Мы с Никодимом много толковали
     Об этом, без него бы я едва ли
     Ответствовать могла тебе вполне,
     Но коли уж спросил, пусть ясно будет:
     На том стою, и кто меня осудит?
     И что мне пересуды обо мне?
     Я всё тебе сказала и решила...
     А жалость – разве грех? Я не грешила.
     Грех – распложать несчастных, разводить
     Кровь сукровицей... Прорва бродит в жилах!
     Но, качества стяжать уже не в силах,
     Мы принялись количество плодить.
     Куда? Уже и так мутит планету
     От этой бледной спермы!.. Или нету
     Спасенья от неё? Да и на что
     Все эти гены вьются из кромешных
     Глубин и бездн?.. Да и на что нас грешных
     Всевышний держит?.. Что-то здесь не то.
     Запутались мы все...
     ***
     Однажды странный
     Мне снился сон: огромный и туманный
     Протянут в бездне, где концов-начал
     Не разглядеть, какой-то сложный кабель...
     Смешно тебе, наверно? Тёмной бабе ль
     Об этом рассуждать?..»…
     Но я молчал.
     Я слушал, любовался осторожно
     Её лицом, глазами... Так тревожно,
     Так вдохновенно-горестно они
     Светились, устремлённые сквозь нечто
     И сквозь меня, и сквозь меня, конечно,
     В таинственную даль уведены...
     Нет, я не смел прервать её нездешний,
     Задумчивый, проникновенно-нежный,
     Печальный голос...  Тихо, не спеша
     Мы шли. Я сбавил шаг. Но мысль мешала,
     Что не успеть до рынка ей, пожалуй,
     Сказать всё то, что вспомнила душа...
     ***
     – «Огромный, тёмный кабель по вселенной
     Протянут... А внутри его, как пленный,
     Теснится, дышит, множится, живёт
     Весь род людской, извитый в миллиардах
     Жил разноцветных, в генах, капиллярах,
     Какой-то мировой кровопровод!
     И вот что страшно, если там, в условном
     Истоке он идёт плетеньем ровным,
     Распределён по руслам и цветам,
     То здесь, поближе к нам, поближе к устью
     (Условному опять) он мутной густью
     Распущен по излогам тут и там:
     Всё путается, пенится, дробится,
     И всё растёт тревога – как пробиться
     К Всевышнему, как связь держать, и Весть
     Нести Ему в таком кровосмешеньи,
     Где генный код под гнётом распложенья
     Нарушен, спутан, истемнён?.. Бог весть,
     Что слышит Он... Ведь мы кричим – не слышит
     Как тут бунтует, множится и дышит
     Бесформенная масса: спутан код,
     Нарушен номер, в стоязыком стоне
     Щелчки, помехи, точно в телефоне
     Испорченном Он слышит, и вот-вот,
     Того гляди, всё это Он оставит,
     И с горькою досадою надавит
     На чёрный рычажок... – Его черёд...»
     ***   
     Гудел невнятно, волновался рынок,
     Меж туш парных, цветных палаток, крынок
     Сновал безумный, возбуждённый люд,
     И мне – сторонне – показалась дикой
     Вся эта масса, попросту безликой,
     Чему, чему же радоваться тут,
     Бессвязному страстей переплетенью,
     Алчбе и жажде, вечному хотенью
     Еще кусочек к жизни прилепить,
     К нелепой жизни, комковатой, серой?..
     Но, впрочем, виноват, подобной мерой
     Я не хотел бы никого судить,
     Кроме себя, конечно... Только мне-то
     Всегда лишь одного хотелось – света!
     А вот его-то и не стало мне,
     Не стало света мне, Ты слышишь, Боже?!.
    
     И лишь теперь – немножечко, но всё же
     Раздвинулись потёмки, не вполне,
     Но всё-таки раздвинулись: томленья
     И смутные порывы поколенья,
     Я чувствовал, единой волей слив,
     Дав им толчок направленный, мы к цели
     Приблизимся и в свет войдём, мицелий
     Самой идеи в мире распылив...
     ***
     Навьюченные сумками, до смычки
     Мы молча шли тропою... С непривычки
     К делам житейским, ежедневным, вдруг
     Так ясно я представил: век за веком,
     День ото дня согбенным человекам
     Заказано вертеть всё тот же круг,
     Как в штольне лошадям, одно и то же...
     С кошёлками, кто старше, кто моложе,
     От кухни к рынку, с рынка до плиты...
     И для чего все устремленья? Чтобы
     Насытить пещь тоскующей утробы –
     Все подвиги, все жертвы, все мечты?..
     Да можно ль твари этакой плодиться,
     На что?.. Тут, право, впору утвердиться
     В воззреньях манихейских... Но вопрос –
     Откуда он клубится, Чёрный Эрос?
     Ведь не случайно, в разуме изверясь,
     Пошел наш стебель крови в голый рост...
     ***
     – «Передохнем? – Я свесил на перила
     Рюкзак и сумки – славно говорила,
     Да не успела, жаль, я под конец
     Один занятный фактик вспомнил, правда,
     Занятный: про моллюска-аргонавта,
     Слыхала про такого? Сорванец!
     В чем суть? А вот послушай, фактик жуток:
     Гоняясь за моллюсихой, свой жгутик,
     Малюсенький свой членик полнит он
     Таким зарядом силы, столь огромным,
     Что тот, уже в режиме автономном,
     От тельца оторвавшись, жмёт вдогон,
     Летит за ней, сам по себе, отдельно,
     Как за кормой торпеда, жмёт прицельно,
     Покуда не достигнет, не пронзит
     Плоть нежную таким блаженным ядом,
     Таким всеисторгающим разрядом,
     Что в ней и подыхает, паразит...
     Ну, чем не сорванец, чем не оторва?
     Какая-то космическая прорва
     Взбесила этот узел бытия...
     А между прочим, мастер Леонардо
     Считал, и не из форса иль азарта,
     Всерьёз считал, что член – второе «Я».
     Он, мастер, создал атлас анатомный,
     Где показал, что частный, автономный
     Субьект при человеке – член его,
     А в женщине лютует озверело
     Её самодовлеющее чрево,
     И это также – Самосущество...
     ***
     Да, древние недаром замечали
     Что зверь после соития печален.
     Ещё бы! Тлел такой злат-огонёк,
     В мечтах мохнатых теплилась такая
     Надежда неземного, что вникая
     В себя ночного, обхватив пенёк,
     Зверь тосковал и грезил о пролёте
     Дремучей бездны в содроганьях плоти,
     А вышло что? А получилось то,
     Что зверь едва ли вымахнул над лесом,
     Едва ли над собою взмыл, и весом
     Подавлен, рухнул в гиблое ничто,
     Ну, если не в ничто, так в тот, родимый
     Берложий мрак, в хаос непроходимый,
     В ночные дебри, в гнилостный развал,
     В насквозь пропахший сукою текущей
     Валежник свой, сопревший, но влекущий,
     И снова – но лютей! – затосковал...
     Где нежность, где блаженный ритм вселенной?
     Что зверь, что человек – всё плотный, тленный...
     А ведь недаром чует, есть и в нём
     Иное нечто, кроме тьмы кровавой,
     Лучащееся сумеречной славой,
     Догадкой смутной, неземным огнём...
     Однажды, знаешь, я в себе услышал:
     Что это значит: «Из себя я вышел»?
     Что это значит: «Душу отвести»?
     Есть, значит, Тот, внутри меня живущий,
     В меня глядящий, и меня зовущий
     Куда-то выйти, иль совсем уйти?
     И, значит, «некто третий» есть – его-то,
     А не кого-то плотского, кого-то
     Другого, может, «третьего» зовёт
     Какой-то «первый» выйти... Но откуда,
     Из тьмы, из крови, душу из-под спуда
     Освободить, разьять телесный свод?
     А плоть, она, выходит, здесь – «вторая»
     В триаде этой: кровью запирая
     Тех двух, незримых, буйствует – «Не сметь!
     Я главная! Я посредине мира!
     Вам только дай свободного эфира, –
     И выйдете, и это будет – смерть...
     Так кто же мы?..»
     ***   
     – «Кто мы? –
     Настёна строго
     В глаза смотрела... – Обезьяны Бога,
     В трёх лицах, как и Он... Да всё не то!
     Пародия же это, извращенье
     Божественного замысла... И – мщенье
     Кому-то, Кто неведом...  Вот мы кто!
     Мужик ли, баба – вздор... Идёт, пусть глухо,
     Раздел не полем плоти – кромкой духа:
     Чуть покоснее женщина, чуть-чуть
     Прозрачнее, отвязанней мужчина.
     На это все, ты знаешь, есть причина,
     Ты говорил о ней. Теперь забудь.
     Забудь и вспомни: это отчего же
     Бездетен гений мира?  Не расхожий
     «Талант» и «Гений», не поэт и вождь,
     А истинный – вот как Христос, как Будда...
     Смотри: как будто люди, и как будто
     Не очень люди... Ну-ка, потревожь,
     Пошевели-ка памяти глубины,
     А ну, какие выплывут картины
     Из антологий мировых? Одни -
     В глуши своей блаженствуют безгрешно
     Старушки, старички... Ну, есть конешно,
     Другие... но блаженны лишь они –
     Пульхерии, Бавкиды, Филимоны,
     Так хороши, светлы и умилённы,
     Что поневоле выступит слеза,
     Когда иные, «яростные» лица
     На фоне их блеснут – самоубийца,
     Герой-любовник, мститель и гроза...
     Там страсть кипит, струится кровь, и пламя
     Окрест всё пожирает: меж полами
     Идёт-гудёт «священная война» –
     Давай, вали всё в жертву ей, ведь это
     Кровь веселит, а не струенье света
     С высокого, святого полотна...
     ***
     А может, гений оттого и гений
     Что чарам чужд соитий, средостений
     Души в давильне крови и тоски?
     Чужд измельченью мира золотого
     Разбрызгиваньем семени святого
     На мизерные, бледные мирки?..
     Он  свет, а не послед, стопою бренной
     В мирах не наследит он, по вселенной
     Шаги его прозрачны и легки,
     Он сам в себе руду переплавляет,
     Наследников и школ не оставляет
     Всем чаяньям и вздохам вопреки,
     Единосущен мир его, нетленен,
     И он в нём целокупен, самоценен,
     Вполне самодостаточен, чтоб в блуд
     Не соскользнуть, как в сладкое болото,
     И там не расплодить ещё кого-то,
     Ещё, ещё!.. Поглядь – и там, и тут
     Уродливые, бледные подобья
     Ползут из топи, смотрят исподлобья,
     Ища своей причины среди мха,
     Ища чего-то цельного, такого,
     Что их в одно собрать могло бы снова,
     Как будто вовсе не было греха,
     Но грех-то – был! И Человек-Причина –
     Тот, цельный Лик, он сам теперь личина,
     Он сам теперь один из тьмы, из тех,
     Кто ищет. И кого же? Да себя же!
     И, ужас осознав своей пропажи,
     Винит не свой, но чей-то дальний грех...
     Смотри: Адаму с Евой до паденья
     Неведом был огонь деторожденья,
     А ведом был лишь цельный, купный свет,
     Они тогда-то гении и были...
     И пали, и в осколочки разбили
     Свой Образ... И осколочков-то нет...
     Мы – след, мы тень осколков этих дивных.
     Недаром же в умишках примитивных
     Порой догадка грозная мелькнёт
     И – канет, точно в омут... Лишь поэтам,
     Наверное, дано сказать об этом,
     У них не столь тяжёл забвенья гнёт...»
      ***         
    – «Поэтам?!. – Здесь уже я не сдержался,
     Захохотал... И, устыдясь, прижался,
     Прижался, виноватясь, к ней, родной,
     Наивной, и, обиду половиня,
     Польстил: «А ты, гляди, философиня!..
     Прости, но разговор я знал иной,
     Совсем иной – с Донатом. Он обиду
     Не затаил тогда, и ты ей виду
     Не подавай, я, правда, не со зла...
     Мне странным  показалось: так похоже
     Сложился разговор... Одно и то же
     С Донатом ты сегодня изрекла.
     Вот только ты и вправду о рожденьях,
     А он своё – о творческих виденьях,
     О распложеньях образов и снов
     Единосущна мира, о дробленьи
     Единого, в итоге – преступленья
     Всех горних, да и дольних всех, основ.
     Стихи ведь – те же дети. Но – из Слова,
     А не из крови... Вроде бы, худого
     Здесь ничего и нет. Но посмотри:
     Горел стручок, на солнце вызревая,
     Божественные ядра наливая,
     Зелёные, как в листьях фонари,
     Он только вызревал ещё, но где-то
     Уже таилась Вора, иль Поэта
     Тень хищная – не дав созреть зерну
     И пасть, и встать великим вертоградом,
     Тень проросла сквозь изгородь, и хладом
     Остановила Вечную Весну,
     И репнул, не дозрев, стручок, и зёрна
     Иссохнув, покатились вниз покорно
     В разинутые, алчущие рты,
     И захрустели на зубах, и крохи
     Пошли пересыпать века, эпохи...
     Вот так и Слово репнуло...
     ***
      А ты –
     «Поэт! Поэт!..». Да посмотри что ныне
     Осталось от поэта: дух гордыни,
     Да дерзость, да тщеславия позор...
     Донат, тот ладно, шибко не гордится,
     А посмотри во что иной рядится
     И что внутри иной скрывает вор:
     За пустотой – метафор мелочишку
     Ворованную, а поймай воришку
     На слове, ведь признается, подлец:
     Да, грешен, воровал, но возвращаю
     Всё людям, мол, и впредь, мол, обещаю
     До донышка чужой раздать ларец,
     Накопленный всем миром… и не стыдно!..»
    
     Настёна улыбнулась.
     – «Да, уж видно,
     Тебя не переспорить здесь... А всё ж,
     Не он ли, всю гордыню прочь откинув,
     Создал могучий образ Андрогинов?
     Ну, кто, как не поэт?»
     – «И это ложь!
     О них есть древний миф...  Но ты откуда
     Про этакое слыхивала чудо?»
     – «Да всё оттуда... баял Никодим.
     Не в этом дело, просто я хотела
     Напомнить о гигантах тех: два тела,
     Два духа, мощно слитые в один,
     Четырёхруки и четырёхноги,
     Ходили колесом они, и боги
     Могущества такого устрашась,
     Однажды рассекли их, неповинных,
     И с той поры в тоске о половинах
     Они живут, горюя и крушась.
     Ведь их не просто, бедных, разлучили –
     В народах, в поколеньях заключили,
     Теперь поди, сыщи родную ту,
     Единственную в мире половинку...
     Да где там половинку – четвертинку,
     Осьмушечку найти невмоготу!
     Пораспложались, спутались с чужими...
     И по сей день дробятся... А ведь жили
     В гармонии, в таком ладу с собой,
     Что не искали страсти утоленья
     В самодробленьи, в саморасщепленьи,
     Они ведь жили гениев судьбой,
     В такой любви, что кажется и ныне:
     Совсем не от тоски, не от унынья
     Воистину влюбленные порой
     На жизнь свою накладывают руки –
     От довременной, светоносной муки,
     От горькой невозможности второй,
     Единственной своей сыскать частицы...
     И если вдруг привидится, помстится,
     Что вот она сверкнула, обожгла
     Его, но он немил ей отчего-то, –
     В восторге чистом жертвенного взлёта
     Он предпочтёт спалить свои крыла:
     Уйти, исчезнуть, самоустраниться,
     Но только чтоб не смела исказниться
     Виной отказа милая!.. Он столь
     Страшится нежность подменить соблазном,
     Пустым прельщеньем, искушеньем праздным,
     Что слаще претерпеть любую боль
     И даже смерть... Когда-нибудь, быть может,
     Когда их светлый дух опять встревожит,
     Счастливей будет встреча, а теперь...
     Теперь: вот главный подвиг искупленья
     Взаимной слепоты – шаг удаленья,
     Уйти, и притворить тихонько дверь...
     ***
     Не странно ли тебе, что я, шлюшонка,
     И, в общем-то, пропащая душонка,
     Да-да, не суетись, не хлопочи,
     Как будто я сама не знаю меры
     Своей, такие странные химеры
     Ношу в себе?.. Нет, лучше помолчи.
     Сама скажу. И повторюсь, пожалуй:
     С кем пожелаю – лягу!.. Только жалость
     Ведёт меня и держит на земле.
     Я знаю, это свыше мне положен
     Такой вот путь... И ты меня не должен
     Винить в распутстве, глупости и зле.
     Я, может быть, хранительница мира,
     Мать и жена – для всех, мне нет кумира,
     Все – дети мне, но вот плодить на свет
     Ещё иных для новой, горшей муки –
     Нет силы!.. И запомни – нет разлуки
     Тебе со мной.  Разлуки в мире нет.
     Как хочешь, понимай...»
     ***
     – «Я понимаю!
     Родная ты моя, всё принимаю
     В тебе!.. Ещё не знаешь ты сама
     Как это всё мне близко – до кровинки,
     До самой сути!.. Вот, мы – половинки,
     Не узнаёшь?.. Смотри, какая тьма
     Кругом!.. А мы одни с тобой на свете,
     И светимся, как маленькие дети
     В огромном, тёмном мире – мы одни,
     Одни с тобой мы светимся, родная!..
     Узнаешь завтра ты, и я узнаю
     Родные ли с тобою нам они –
     Те, гости наши завтрашние... Много
     От них зависеть будет... И дорога,
     Возможно, скоро ляжет нам... Пойдёшь
     Со мною, с нами, если сладим дело?..»
    
     Она в глаза спокойно поглядела,
     Задумчиво...
     – «Дороженька?..
     Ну что ж...»
               
    
     Семнадцатая глава
         
ПЕРВАЯ СИЛА.

    
    Дела неладны, факт. И вот, на сходе
    Однажды мы решили, чтоб не всяк
    Отныне доступ к нам имел босяк,
    А главное, чтоб при честном народе
    Отныне каждый новый кандидат
    Нам представлял (как бы на власть мандат)
    Залог своих доходов и воззрений.
    Да-да, на жизнь воззрений, на пути,
    Которыми отныне нам идти
    Всем вместе…
    Вот где клятв и уверений
    В намереньях благих и всеблагих
    Наслушались мы! Бог ты мой, каких
    Благ не сулили нам в той заварушке,
    Когда, сойдясь, решили мы впервой
    Дать полный ход системе вечевой
    И всенародно выслушать присушки,
    Заплачки претендентов...  Бог ты мой!
    Кто козырял друзьями и сумой,
    Кто пересмотром власти и судейства,
    Кто запуском свобод всего, что глаз
    Окинуть мог... И начинало нас
    Уже мутить от лжи и фарисейства,
    Но тут, судьбу поставивши на кон,
    Взял слово и взошёл к трибуне Он,
    Наш нынешний глава, а в те поры-то
    Ещё недавний житель... Мещанин
    Зажиточный, но, в общем, гражданин
    Обычный...  Разве замкнутый... Открыты
    Всем нараспашку, знамо, дураки
    Да дети только. Умный береги
    Слова свои, дела держи в секрете,
    Хотя б до срока. Подоспеет срок,
    Здесь и давай, и покажи свой прок…
    ***
    И срок настал, и он в своём ответе
    Не оплошал. Какое там! – Из всех
    Один сумел надежду на успех
    Вселить нам в души... Странно, что мы знали
    О нём? Да ничего почти. – В годах
    Не старых. Не болтун. Не вертопрах.
    Судьба его подвигнула, жена ли
    В столь тихие места? Ходил слушок
    Меж баб: пережила сильнейший шок
    Супруга, мёртвым первенца родивши,
    И помрачилась, и обет дала
    Молчания. От мира отошла.
    Затворницей живёт, монашки тише.
    Да, что-то, знать, и вправду там стряслось,
    Коль никому из нас не удалось
    Лица её, закутанного в чёрный
    Монаший плат открыто разглядеть;
    Стол сладит, самовар, и вновь сидеть
    Уходит молча в угол закоморный.
    А что да как – хозяина пытать
    Нехорошо... Свой крестный отстрадать
    Путь на земле не попусту положен
    Всем нам, положен свыше, и уж тот,
    Кто в силах – крест свой молча понесёт,
    Который послабее, тот возропщет.
    Ну, наш – скала.! Такой, казним судьбой,
    Ни плачем не возропщет, ни божбой.
    А ведь совсем не стар, едва ль за сорок.
    Всегда подтянут, строг, серьёзный вид...
    Сперва подозревали – норовит
    Подмять тут кой-кого, мол, новый ворог
    Нагрянул тароватый – с молотка
    Пойдёт теперь скупать наверняка
    Дела у горемык, кто сел в банкротах.
    Ан просчитались. Не временщиком
    Повёл себя. С прицелом мужиком.
    Смекнул, что на расхлябанных широтах
    Среди пороков корневой порок
    Нехватка переправ, мостов, дорог,
    Что здесь-то и стянуть бы главный узел,
    Великие пространства увязать
    Тугим арканом...
    ***
    Вроде, грех сказать,
    Но этакую ширь и я бы сузил.
    Я понимаю, целостность страны,
    Пространства… Не зазря ж они даны!
    Мистическое что-то есть в просторах
    И рубежах...
    Был сон такой: лечу
    Над Родиной и памятно черчу,
    Как в атласе,  границы... Часть которых
    Размыта странно... И во мне тогда
    Всё взвыло – часть души отняли!..  Да,
    Здесь тайна...
    
    Но вот партию сырья
    Доставить в отдалённые края –
    Намаешься! Знаком не понаслышке.
    Там затопило брод, там развезло
    Дорогу непогодой, как назло
    Мост разобрали старый на дровишки,
    А новый не поставили. Беда…
    Вот так сидишь и едешь в никуда.
    Не то Европа: малые просторы
    Ухожены, увязаны, там знай,
    Товар туда-сюда бери-гоняй,
    Вот и гоняют, и воротят горы.
    А мы все разговоры говорим,
    А мы в болотах троп не проторим.
    Мечтательный народ!.. Такой уж, право,
    Задумчивый, что зло порой берёт:
    А взял бы кто в хороший оборот
    Такой народ, чтоб чертова отрава
    Мечтательности с потом вышла вся!..
    И ведь не раз пытались. А нельзя.
    Возьмёшь в ладонь – перетечёт в другую,
    А там опять... Послушна, а всегда
    Неодолима. Это как вода,
    Ну как отформовать ее, такую?
    Тут не отформовать, не замесить.
    Вода и есть вода, её  п р о с и т ь
    Самой пролиться много благодарней,
    Чем понуждать... Но ведь смотри, ведь есть
    Такие среди нас самих же, здесь,
    Кто сам большой, кто без нужды угарной,
    Дурь осадивши, со младых ногтей
    Старается для сердца, для людей,
    Вот эти – крепь людская.  Из таковских
    И наш радетель...
    ***
    Года не прошло –
    Подряды взял. План разметнул. Зело
    Масштабно развернулся. Меж покосов
    И пашен сопредельных положил
    Сеть грейдеров, подьездов, русел, жил,
    Соединивших пастбища с рекою,
    Зареченские дали через дол
    И взгорье на соседние повёл
    Губернии дорогой, да такою,
    Что непогодь и хляби нипочём,
    Словно раздвинул, растолкал плечом
    Дремучие просторы вековые...
    Конечно, всё в заделе, всё пока
    На развороте, но уже рука
    Хозяйская видна, все деловые
    Ухватки налицо. Пускай не в год,
    Но в два, пусть даже в три – такой смогёт!
    Спокоен, деловит, несуесловен,
    Такой, понятно, вздорной болтовни,
    Глаголанной публично в эти дни,
    Стерпеть не мог...
     ***               
    Конечно же, условен
    Здесь пересказ той речи, но уж суть
    Я донесу, пожалуй, как-нибудь:
    – «Дозвольте – обратился он к собранью,
    Взволнованному пылом бунтаря,
    Взывавшего срывать все якоря,
    И циника предшествовавшей бранью,
    Дозвольте, горожане, уж и мне
    Иметь  с в о ё  сужденье...»
    (В тишине,
    Внезапно подкатившей, стало ясно,
    Что именно вот он, такой, как он,
    Сейчас найти способен верный тон
    И утвердить то  НЕЧТО, что согласно
    С душою не единого, не двух,
    Но выразить какой-то общий дух,
    Давно витавший в смуте, в предгрозовье
    Растерянной общины, ухватить
    Крепёжную, невидимую нить,
    Навершье увязать и понизовье)…
    ***
    Был, помню, летний, тихий вечерок,
    В густой листве гулявший ветерок,
    Сквозил в рядах. Отличная погода
    Позволила на площади в те дни
    Вести собранья наши, и они
    Шли при большом стечении народа.
    Сходились все на площадь: старики,
    Домохозяйки, дети... Вопреки
    Порядкам прежним не одним лишь гласным
    Давали слово здесь. Решили мы
    В сей раз привлечь все мненья, все умы
    И кончить с положением опасным,
    С разбродом и шатанием. Пора.
    Довольно затрапезного добра
    Перевидали мы, пора и дело
    Помалу обновлять, а для того
    Возьмём-ка, для начала, у всего
    Народа спросим: на кого тут смело
    Ответственность могли бы возложить?
    Ну, тут она пошла круги кружить,
    Вся наша краснобайщина!.. Однако,
    Как выяснилось, в этом был и прок –
    Уставшим от глаголанья, урок
    Он дал в тот самый срок, как будто знака
    Какого ждал. И выждал... И умолк
    Соборный гул...
     ***
    – «Дозвольте мне свой долг
    Исполнить. Долг гражданский и сердечный.
    Здесь много что кричали о вреде
    Бесправия. Молчали о беде
    Всеправия свободы бесконечной...
    Обязанность и право – два столпа
    Собора всегражданского. Толпа,
    А если быть точнее,  все мы множим
    Нелепости, галдя лишь о втором.
    Но я поставлю наш вопрос ребром:
    Права не соблюдаются. Положим,
    Нет вовсе прав. Бесправен индивид.
    Обрушится ли зданье? Устоит!
    Да, стянуто каркасом, обручами,
    Железами, но зданье-то, что сам
    Возводит человек, ничьим слезам
    Не веря – головою и плечами
    Всё ж в небеса упрётся... Да, суров
    Мир на слезе. Но есть ли средь миров
    Иной, бесслёзный? Здесь, во всяком разе,
    Нам достоверных знаний не дано.
    Здесь важно что? Вот здание. Оно
    Стоит. Пусть на слезе, крови и грязи,
    Но всё ж таки – стоит! Среди химер
    Стоит себе, и всё!
    Ещё пример:
    Похерили обязанности, скопом,
    Все к дьяволу спроворили – гуляй,
    Кути и пей до чёртиков, валяй
    Какого хочешь Ваньку, хоть галопом
    Пляши нагой, хоть заведи сто жён,
    Хоть разведись с двустами – твой рожон!
    Обязанностей нет. Есть только право.
    Представили? Нет первого столпа
    У здания. И что его судьба?
    Дом рухнет. Ну а влево или вправо –
    Куда как любопытственно!..
    ***
    Я что
    Хотел сказать примерами? А то,
    Что по святому праву первородства
    Обязанностям следует вручить
    Венец первоначалия... Учить
    Азам я не хотел бы. Но сиротства,
    Казнимости виною на земле
    Мы отрицать не вправе!.. Да, во зле
    Однажды уличён, весь род греховный
    Здесь искупает древние вины.
    Какие здесь права ему даны?
    Апостол Павел, пастырь наш духовный,
    Недаром говорил: «А если вам
    Воздать не по Закону – по правам,
    Остлся б хоть единый жив меж вами?..»
    Он знал, что говорил. Когда неправ
    Весь грешный род людской, каких же прав
    Востребовать он вправе?.. Мы правами
    Увлечены, не помним ничего,
    Ни милости Господней, ни Того,
    Кто послан был нам всем во искупленье.
    Давайте же отсюда и начнём:
    Обязанность и право – всё на Нём,
    Дарующем возможность исцеленья,
    Надежду на спасение... А как
    И что мы строим – храм, загон, барак,
    Уж это нам решать, и здесь мы вправе,
    Соизмеряясь небом, дать благой
    Предел земным свободам… А какой?
    Вот это и обсудим, не лукавя.
               
    
Глава восемнадцатая

    СИЛА ВТОРАЯ.
    
 – «Что ж, отче Никодим, красно, не спорю…
Горазд умы прельщать… Умеешь горю
Чужому влезть в нутро... добро, добро...»
Он потирал руками в предвкушеньи
Не столько после баньки угощенья,
Сколь наших ков, расставленных хитро
Попом лукавым в баньке, да в истоме
Предбанника
(Я был всё время в доме,
Чтоб не мешать дружкам между собой
По-свойски разобраться), и покуда
На стол Настёнка выставляла блюда,
Продумывал, готовил «главный бой»:
Под стопочку, да под пельмень с ядрёным
Огурчиком уже не столь мудрёным
Покажется наш сговор – думал я.
И не ошибся...
***    
Благостно, вальяжно
На кресле развалясь, теперь он важно
Витийствовал о кознях бытия,
О бренности его и о ничтожных
Душонках, им же купленных, подложных,
– «Все дрянью дрянь кругом!.. Один лишь ты,
Один ты, отче, чудо-человече,
С тобой одним вести утешно речи,
Ты – человек! Живёшь без суеты.
А то всё мельтешенье, голошенье,
Ради гроша – поверишь? – Униженье
Снесут любое... Хоть один бы кто
Насупился, взбрыкнул... Так нет же, гады,
Всё, что угодно, вылижут, и рады,
Валютки только посули... А что?
И посулю. И дам, когда в охотку,
А там и позаткну любую глотку
Всё тем же баксом грёбаным... Теперь
Такая масть пошла,  рубля не ценят,
За бакс, поганцы, имя переменят,
Страну и шкуру, маму, верь не верь,
Спокойно продадут... Но, право слово,
Я и поныне не пойму такого:
Как можно мать родимую продать?
Да и кому? На ней, должно быть, проба
Проставлена?.. Иль что-то здесь особо
Мистическое скрыто?.. Что гадать,
Ты, отче, знаешь всё, и в манускриптах
Знаток известный, в разных там египтах,
Ассириях да грециях, ответь,
Откуда эта чушь пошла?..»
***    
– «Ну, сила! –
Аж взвился Никодим – да ты, Данила,
Считай, что сам ответил... ай медведь!
Дремучим притворяешься, иль точно
Не ведаешь?»
– «Клянусь! – (Данила сочно
Захрумкал огурцом, махнув стопарь),
Давай, отец, внедряй свою науку,
Послушаем да поразгоним скуку,
Давай, отец, мозги словцом припарь…»
И Никодим, польщённый откровенно,
Разлыбясь, начал:
– «Дело это, верно,
Старинное... не выдаю за факт,
Но смею полагать... – В Египте древнем
Не токмо, вишь, царям или царевнам
Положен был свой склеп иль саркофаг, –
Искусство бальзамированья было
На высоте! Их яма не манила,
Хранили мёртвых там в родных домах,
Для всех, чьи состоянья также круглы,
Их мумии, как золотые куклы,
Фамильным достояньем были, прах
Имел хожденье в качестве залога
У местных выжиг... Много, братцы, много
Забавного творилось в те века...
Где нашего, однако, интереса
Предмет? А вот он самый – коль повеса,
В ломбард стащив старуху, старика,
Да и родную мать в заклад спроворя,
В срок не сумел их выкупить, и с горя
В разгул пустился пущий и раздрай,
Вот тут-то ростовщик и брал за горло:
– «Мол, вижу, бедолажка, что припёрло...
А ты, мол, мать родимую продай –
Совсем продай. Отличная работа!
Румянец как живой, и позолота
Почти не облупилась, я уж ей
Купца найду. В хорошие, мол, руки
Маманя попадёт!.. И плюнь. Со скуки
Не сохни. Вот талан – тоску залей...»
И шёл, и пил в каком-нибудь притоне...
А про него молва росла, долдоня:
«Такой, сякой!.. Такой и мать продаст!..»
               
Ну что, как толкованье? Не фривольно?..»
   
– «Ай чёрт! Ай молоток!  – Вскричал довольно
Данила – спору нет, горазд, горазд...
Как версию, берём?..» – Он властным взглядом
Обвёл застолье наше...
***    
Мы с Донатом
Рядком сидели, молча, на другом
Краю стола, а Сам он, «Бонапартой»,
С попом в обнимку, со своим «Личардой»,
С Изотом – во главе...
Мне был знаком
Подобный тип. Не так, чтоб очень близко,
Но всё-таки...
Надвинутые низко,
Словно к земле придавленные лбом,
Густые брови над глазами цвета
И выраженья смутного... Мне это
Одно сказало б много о любом
Другом – порочном типе, воре, даже
Убийце... Только что-то здесь в типаже
Выламывалось из границ... Но что?
Масштаб, наверно. Барство в развороте
И плеч, и слов насмешливых – навроде
Всё знает человек, и знает то,
Чего никто не ведает... Наверно,
Власть над людьми и деньги могут скверно
Подшучивать, сам образ извратив,
Пародию слепив на романтичный
Злодейский штамп, уже не демоничный,
Вполне провинциальный примитив…
Наверно... Только здесь иное было.
Иное... Ну, конечно, стать и сила,
Подчёркнутые шрамом у виска,
Главы посадка – гордеца, титана!
Но что-то там, внутри, мерцало тайно...
И я внезапно понял что – Тоска.
Зелёная и тихая, такая
Запущенная, мутная, глухая,
Что страшно стало мне – как жить-то с ней?
И от чего она, от пресыщенья?
Тогда зачем банальное общенье
С провинциальным идолом?.. Верней
Здесь было б усмотреть иные корни:
Тоска всегда жила в нём, точно в горне
Огонь подспудный, ждущий лишь мехов,
Но власть и деньги жажду разбудили,
И вот меха вздохнули, заходили,
И проняла тоска до потрохов...
***
Да я и сам не так же ли однажды,
Испив глоток, вдруг осознал, что жажды
Стиринным бытованьем не избыть?
И вдаль пошёл, тоской своей ведомый,
И голос Тот, безверхий и бездонный,
Не забывал то жечь, то ознобить...
А может, и Данила, и Данила
Из тех, кого тревожно поманила
Неведомая силища?..  Бог весть...
Тем лучше. Тем вернее будет спайка...
    
А вообще хорошенькая шайка
Наметилась. Сумею ль их завесть?
Да нет, не то! Суметь – необходимо.
А что до странной дружбы... Никодима
И впрямь занятно знать: всесведущ, дюж.
Скорее же всего здесь и не нужно
Гадать особо, – искренняя дружба
Двух одиноких, неспокойных душ...
***    
Изот... Ну, этот, правда, не речистый.
Сидит, молчит. Порою взгляд свой мглистый
Подымет, стол окинет и опять
В себя уходит, точно полусонный
Хрестоматийный страж на бастионной
Полночной службе: только бы поспать.
Ан нет, не спит. Огонь вполне бесовский
Порой сверкнёт в оглядочке, столь жёсткой,
Что ясно и без слов – отменный страж.
Куда как зорок. Службу знает крепко.
Когда еще знакомились, так цепко
Всмотрелся, оценил весь антураж.
Всё вычислил. Все просветил мгновенно...
А, впрочем, небольшая перемена
В дому: Донат и я... Доната он
Встречал и прежде. А на мне подольше
Взгляд задержал. И вычислил. И больше
Не обращал вниманья, поглощён,
Казалось, вековой какой-то думой...
Весь облик его тяжкий и угрюмый
С Данилою разительно был схож:
Почти такой же рост, и так же крепок,
Костист, как будто страшный, мёртвый слепок
Был кем-то снят с хозяина... Ну что ж,
Такой нам пригодится. В деле нашем
И костолом не лишним будет, стражем
По крайней мере сделаем... Хотя,
Как знать, быть может, всё и обойдётся,
И миром порешим...    
Ну а придётся
Вступить в борьбу – один такой шутя
С десятком сладит... Впрочем, будет видно.
***
Признаюсь, даже чуточку обидно
Мне стало: как вошли они, тотчас
Настёнка вкруг него захлопотала,
Залепетала что-то, зашептала,
Вся засветилась, словно бы про нас
Забыла вовсе... Ласковое что-то
Молчун ей пробурчал, вполоборота
Обнял, поцеловал, и прахоря
Отбросив, к нам вошёл, сел истуканом...
Она и вьётся вкруг него, и станом
Осиным изгибается, даря
Закусочками, водочкой, поближе
Приборы подвигает: мол, прими же,
От чистой, мол, души, от сердца, мол...
И вспомнил я, она же без утайки
Сама всё рассказала! – Он у шайки
Отбил её, он в этот дом привёл!
И – отлегло в душе...
***   
А ведь, поди-ка,
Неужто я ревную? Это дико –
Дурной страстишке волю дать теперь,
Особенно теперь, когда так близко
У цели мы, когда мы страстью риска
Повязаны... Давай-ка, брат, умерь,
Умерь свой пыл. Она – сестра. Родная?
Любимая? Любовница?..  Не знаю.
А вот вести себя пора не так,
Как у людей заведено от века.
Понятно, что не только человека
Ты видишь в ней, и правильно… Чудак,
Чего тут городить? Она сама же
Растолковала всё тебе, и даже
Условие поставила, с твоим
Согласное вполне. Сейчас задача
Не разобщать, а соглашать, иначе
На мировых ветрах не устоим...
***    
Всё. Решено! Спокойно, без эмоций
Следим за ситуацией... Негоций
Чураться не резон, и стол весьма
Недурно слажен… разве что немножко
Однообразно – мясо да картошка,
Пельмешки да соленья… Да сама
Хозяюшка застолия, водчонка.
Попользуем. Попользуем и тонко
В беседу вникнем. Время подойдёт –
И речь возьмём, и в русло речь направим,
А там акценты нужные расставим.
Чутье, надеюсь, здесь не подведёт...
Давай же, отче, тешь гостей, занятно
Витийствуешь!.. Пока что непонятно
Как этот лиходей иль асмодей
Такую силу взял, такую стаю
Взял под крыло?..
Но ничего, считаю,
Само всё прояснится. Попоздней.
               

   
Девятнадцатая глава


 ПЕРВАЯ СИЛА

    
     Свобода!.. Слово лестное уму.
    А многие ли, выкликая тьму
    И демонов, таимых этой тьмою,
    Задумались о том, что за стеной
    Законов и запретов мир иной,
    Мир хаоса клубится, что самою
    Свободой этот хаос и рождён,
    И только ждёт, и подмывает он
    Слепые русла крови, гложет стены,
    Взведённые терпением, трудом
    И опытом всех предков, точит дом,
    Где только и возможно выжить, вены,
    Артерии огнём палит, ползёт
    Сквозь сердце – точит главный наш оплот,
    Наш древний каземат любви и славы,
    И ежели зазор найдёт – беда
    Прорвется в Башню!.. Это не вода
    Затопит рвы, но Смерть подвигнет лавы.
    Огонь и смерть!.. А имя той беде –
    Свобода!.. Но посмотрим как и где
    Она себе истоки пробивает?
    Искусами, прельщением мозгов
    Бездельников, лукавцев, дураков,
    Всех тех, кто не бытует – пребывает,
    Как бы в гостях у тестя, на земле.
    Негоже им, что в холе и тепле
    Самой земле крутиться неподобно
    Весь год, весь век, что стужа и зима,
    Грязь, непогодь и слякоть, жизнь сама,
    Уж коль на то пошло, внутриутробно
    В себе несёт. То есть в судьбе самой
    Несёт знак изначальный и прямой:
    Дан солнцу и теплу срок не бездонный
    На нашей с вами снежной стороне...
    Знак Севера указывает мне
    Суровый путь, быть может, путь студёный,
    Но уж никак не тропку к парнику
    С тропическою гнилью... Нужнику
    (Тут попрошу простить меня покорно),
    С которым жирный быт рискну сравнить,
    Естественно благоухать и гнить
    В лучах, и это даже благотворно
    Для нежной страсти мух или червей,
    Для жадных, пузырящихся кровей, –
    Какой разгул, броженье, ликованье
    Счастливых паразитов всех мастей,
    Бактерий восхищённых!.. И людей
    (Уж коль их таково именованье),
    В час оттепели, – в час их торжества –
    Пропевших миру лучшие слова,
    Заветные!..
    ***
    Но если жизнь представить
    Как жаркий, распложающийся низ, –
    Чудовищно кишащий организм
    Мы разглядим... И ежели не славить
    Его биологическую суть,
    И если беспощаднее взглянуть
    На жизнь, как на помойку мировую,
    То станет ясно: ей наверняка
    Быть должно подморожену слегка,
    Дабы не вызвать язву моровую
    В разумный мир, дабы высокий строй
    Восстать мог над горячечной игрой!..
    Я так скажу вам, братья...» – Тут, помедлив,
    Он оглядел внимательно наш сход,
    И убедился – не скучал народ.
    А вообще-то очень привередлив
    Наш люд к пришельцам, и насторожён...
    Но был он благосклонен нынче, он
    Внимал ему... Вечерняя прохлада
    На город опустилась, сквозь листву
    Поблескивали звёзды. Синеву
    Сменяла тьма. Из городского сада
    Сидельцы по беседкам у пруда
    И те снялись, и те пришли сюда.
    Речь удавалась!.. Удовлетворённый
    Почином, он воспрял, и тут уже
    Рискнул открыть таимое в душе,
    Как в том ларце, до срока затворённой:
    «Когда бы вы решили, что к лицу
    Переселенцу, или пришлецу,
    Конечно, при условии, что сведущ
    И твёрд он – власть, во-первых, я бы ввёл
    Приоритет закона, произвол
    Свобод и прав отбросил бы, как ветошь,
    Весь город подчинивши без затей
    Строжайшей иерархии властей.
    Вершиной властной так бы и оставил
    Градского голову. Но только тут,
    Придав ему значительный статут,
    У думцев полномочий поубавил.
    Второе. Только гласных на собор
    Я стал бы звать отныне, но отбор
    И этих произвёл бы. Многовато
    Блаженных, пустомель, говорунов.
    Урезать – вдвое! Из других основ
    Отсечь совет старейшин. Туговато,
    Неспоро мыслят, действуют... Их прок
    Внучатам на дому давать урок,
    Тут годы их и опыт полюбовно
    Восприняты быть могут, а в дела
    Горячие не след им... Подвела
    Вся жизнь меня к тому, что только кровно
    Порукой дела связанные жить
    В миру достойно могут, и вершить
    Дела способны общие надёжно.
    Отсюда третий вывод, может быть,
    Решительный: не медля застолбить
    Круг горожан почётных. Он, возможно,
    И станет главной крепью, тем звеном,
    Что верх и низ скрепляет... В основном
    Здесь должен быть представлен слой торговый,
    Ремесленный, кто трудовым рывком
    И сметкою поднял себя, на ком
    И держится уклад многовековый.
    Вот три основы властные. Опричь
    Не будет никаких отныне. Стричь
    И брить, как говорится, будут эти
    И только эти властных три руки.
    Ещё. Порядкам прежним вопреки,
    Ни о каком общественном совете
    Не может речи быть... Скажу ясней:
    Власть отдана главе градскому? С ней
    И только с ней считаются отныне
    Пожарная дружина, комендант,
    Акцизные, управа...  Если дан
    Такому кругу ход, послушной глине
    Быть должно уподоблену всем тем,
    Кто этот ход и дал... Я лишь затем
    Об этом говорю теперь нескромно,
    Чтоб наперёд попрека не снискать –
    Явился, мол, вертеть да помыкать
    Бесправным населеньем вероломно.
    Но, деспотом сочтя меня, князьком,
    Припомните, он лучше вам знаком, –
    Ваш прежний голова... Ленцой, корыстью
    Его не попрекну. Но весь хаос,
    Махрово распустившийся, возрос
    Не при его ль правлении?.. Смирись я
    С порядками бывалыми, доход
    Я личный лишь умножил бы, да вот,
    За общество обидно, за толковых
    Работников... Ведь можем, чёрт возьми,
    И воротить дела, и быть людьми,
    Но вязнем, вязнем в сатанинских ковах...
    А чьи вины?  Тут сложные вины.
    Свобода – вот болото Сатаны,
    Оттуда он и правит бал туманный,
    Вот где искать нам надо корень бед...
    Не против я предшественника, нет,
    Он человек порядочный и... странный.
    Не взяточник, не плут, не чинодрал,
    Приятный человек, но... либерал...»
    ***
    Да-а, как тут ни крути, а надо, надо
    Признать: был благодушен Пров Кузьмич.
    Теперь спроси – не сразу и постичь
    Как мы могли избрать его когда-то?
    Однако же, избрали... Всяк в душе
    Прикидывал, однако, – с ним уже
    Я развернусь! При нем уже на воле
    Крыла расправлю!.. Только вот крыла
    Расправили другие, и пошла
    Вся эта свистопляска... Но уж коли
    Такое пережили мы, теперь
    Сам Бог велел открыть другому дверь,
    Совсем другому, и ведь вот – открыли,
    И вот живём, усердствуем... Орлом
    Взмыл новый наш глава. Он поделом
    Воздал тут кой-кому, подрезал крылья,
    Всю нечисть поразмёл и наперёд
    Надолго заказал беспутным ход.
    Избрали мы его... тогда ж избрали.
    При малом противленьи меньшинства
    Права на власть вручили...
    ***
    Года два
    Смутьяны никого не задирали,
    А ныне разговорчики пошли,
    Мол, ни к чему они не привели,
    Драконовские меры, малой шайки
    И той уже не в силах повязать.
    Где логика, где власть!?. Что тут сказать?
    Я сам считал, что лучше без утайки
    Дом окружить, всех взять, и на миру
    Открыть их потаённую игру.
    Однако ж, план, секретно утверждённый
    Самим главой, был тоньше и хитрей.
    Что толку, мол? Возьмёшь их, как угрей,
    И выпустишь... Суд непредубеждённый
    Не сможет их виновность доказать.
    И в чём она?  Тут надобно вязать
    Помельче сети, надобно сторожко
    Намеренья их выведать, тайком,
    Окольно окружить, узнать в каком
    Преступном направлении дорожка
    Туманная намечена… Умно
    Задумано, нет слов. Но суждено
    Отныне, видно, план переиначить –
    Мы узнаны в намерениях! Сбор
    Пора трубить. Сегодня же! Упор
    На гласных сделать, переобозначить
    Подозреваемых. Чего уж тут скрывать?
    Преступниками надо их назвать
    И точка!.. За почётных, в коем круге
    Я сам не из последних, я могу,
    Пожалуй, поручиться... Обегу
    Их тотчас же. И дело не в испуге. –
    Сплотиться надо загодя!..
    Итак,
    Черёд для сборов. Время для атак.
               
    
            Глава двадцатая

          СИЛА ВТОРАЯ.


      – «Ну, как вам версия?» –
     Данила властно
     Всех вопрошал. Особенно пристрастно,
     Мне показалось, вопрошал меня.
     (Успел, конечно, раззвонить расстрига
     Кто главный здесь, чья это здесь интрига),
     Так вопрошал, как бы кого дразня.
     Ну что же, вызов принят...
     – «Остроумна.
     И все же недостаточно безумна,
     Чтобы на истину претендовать.
     А вообще-то я из всех теорий
     Здесь предпочел бы связку аллегорий
     Духовного порядка... Толковать
     Здесь нужно так, что невозможно веру,
     Отечество продать, как и химеру,
     Фантазию и прочее…  И здесь
     Речь об измене, а не о продаже.
     Продать, читай – предать. Я мог бы даже
     Примеры понагляднее привесть,
     Поярче и пообразней… Но, право,
     Грех тратить время, мудрствуя лукаво,
     Ведь ты хотел иное мне сказать,
     Совсем иное… Что-то же томило
     Тебя в предмете этом, а, Данила?..
     Позволь концы для ясности связать...»
    
     Всё стихло за столом. Изот, как Будда,
     Сидел недвижно...
     «А не шибко ль круто?» –
     Как будто говорил, прищуря бровь,
     Расстрига, но молчал. Донат тихонько
     Толкал ногой – давай, мол, жми!.. Настёнка
     Кивнула чуть заметно: «Только дров
     Не наломай...». А «Сам» лишь веселее
     Глядел в глаза мои, азартней, злее:
     Мол, коль вязать умеешь, так вяжи...»
     И я рискнул.
     ***
     – «Итак, представим вместе:
     Приходит некто в гости, честь по чести
     Отмякнуть, оттянуться от души, –
     Богатый человек. Что не скрывают.
     И вдруг его внезапно подбивают
     На странную афёру... Да притом
     Кто подбивает? Не хозяин места,
     А некий тип, о коем то известно,
     Что лишь вчера попал он в этот дом.
     Представили?.. Теперь ответь попросту:
     Что надо аферисту и прохвосту,
     Почти что побирушке, без гроша
     В тот дом проникшему, чего ему тут надо
     От воротилы щедрого? Понятно,
     Известно что, конечно, барыша.
     Ведь вот расклад!.. И я не укоряю
     За недоверье. Больше – одобряю
     Такую осмотрительность! Вопрос
     О круговой продажности приемлю
     Как есть... Я повидал людей и землю
     И был бы сам не так беспечно прост,
     Когда б имел намеренья земные,
     Тем более – богатства!.. Но иные
     Меня волнуют дали, миражи,
     Я поделюсь, коли придёт охота...
     Но ты скажи, скажи теперь – я что-то
     Расшифровал неправильно? Скажи...»
     ***
     Я шел ва-банк, «на ты», без одиозной
     Учтивости к персоне, столь серьёзной,
     Что все вокруг, молчание храня,
     Вникая в спор, как бы благоговели,
     Но сам он пёр – я видел – прямо к цели,
     С улыбочкою глядя на меня:
     – «А и скажу! Ты прав. Какого ляха
     Я должен верить всякому, чья ряха
     Не брезжила мне даже и во сне?
     Порукой Никодим, я не прижимист,
     Но всё-таки проверочку на вшивость
     Устроить не мешало... И вполне
     Мне этого достаточно. Людишек
     Ты понимаешь, вижу. А излишек
     Клятв, уверений вовсе ни к чему.
     Тут главное – масштаб и бескорыстье
     Задуманного дела... Соберись я
     И впрямь встряхнуться, лучше к твоему
     Примкну безумству, чем к надёжной, пресной
     Земной возне, давно неинтересной,
     Давно меня не трогающей... Здесь
     Откроются, быть может, горизонты
     Иные... Но представил лишь резон ты,
     А вот теперь подробный план свой весь
     Раскрой нам, нам грешным... Отче мне лишь кратко,
     Верхушки набросал, а где подкладка
     И самое ядро? Давай уж, брат,
     Начистоту... Мысль может быть прекрасной,
     Но если это вирус, да опасный?
     Попустишь, будешь сам потом не рад.
     Давай, брат, время терпит. Без зевоты
     Размаракуем дело, все темноты
     Без суеты просветим… Всё равно
     Здесь сущие, как вижу, не случайны,
     Так, значит, не должно и малой тайны
     Стоять меж нами, если – заодно...»
     ***
     Ну что ж, видать не зря я гнул и гробил
     Судьбу и время. Час, похоже, пробил.
     Теперь не оплошай, издалека
     Начавши путь, даст Бог, придём к искомой,
     Давно мерцавшей точке, мне знакомой,
     Но им ещё неведомой пока..



Двадцать первая глава

     ПЕРВАЯ СИЛА

    
     Итак, на штурм!.. Всех слобожан, посадских
     (Из горожан почётных) всех, кого
     Наметил, обежал, ни одного
     Вопроса впусте, шуточек дурацких
     Ни в ком не встретил. Понимали все:
     Мы заодно, мы в неком колесе
     Заверчены неведомой, и тем-то
     Особо страшной силой... Ждать вестей?
     А ну как хруста собственных костей
     При обороте вероятном?.. Темпа
     Терять нельзя. Все понимали, срок
     Отпущенный истрачен. И не в прок.
     Мы – просчитались...
     Кабы я один!
     Как выяснилось, многие престранный
     Взгляд на себе ловили сквозь туманный
     Поклон при встрече...  Некий господин
     Весьма учтивый (дьявола примета)
     В плаще до пят, в очках под шляпой (это
     Зловеще отмечалось), на ходу
     Раскланявшись в толпе, с полузаметной
     Усмешечкой, как будто бы ответной
     Улыбки и не чает, на виду
     У всех, паршивец, змеем изовьётся
     И так бочком, бочком, глядишь, завьётся
     В заулочек извилистый... Вдогон
     Припустишь, поочухавшись... Да где там!
     Тебе ж навстречу – он. По всем приметам –
     Он самый! Час спустя, как фон-барон
     Идёт, не узнавая, воротя
     Надменно рожу – он же, он!.. Хотя,
     Как будто и не он... Уже иная
     Одежда, стать, и шаг совсем иной...
     Ни шляпы, ни очков... Стоишь, чумной,
     Как быть, что предпринять теперь не зная.
     Да, многих так морочили...
     ***
     И мне
     В сравненьи с ними простенький вполне
     Достался экземпляр – в одном уборе
     Лядащеньком... и как они его
     В свой круг ввели?.. А ведь за своего
     У них Донатка, точно. Я в дозоре
     Не раз его у меченых ворот
     Воочью зрел… Загадочный народ!
     Но, впрочем, Бог с ним...  Или чёрт (не к ночи
     Помянут будь), важней, что не один
     Тот оборотень (или господин)
     Встречался нам, учтивостью мороча,
     Но разные – по росту, по плечам,
     По выправке и прочим мелочам,
     Определённо разные. Артисты!..
     Как можно за какой-то час-другой
     Преобразить себя, причём с такой
     Естественностью, точно аферисты
     Всю жизнь учились этому...
     ***
     А вдруг
     Они и впрямь артисты, и вокруг,
     Не на подмостках, а в самой натуре,
     В театре жизни ставят свой спектакль,
     Так, просто, потешаясь?...
     Кабы так,
     Откуда взяться тошнотворной дури,
     Нас всех обволокнувшей?.. Ты смотри,
     В бессоннице, в тревоге до зари,
     Самим себе порой не признаваясь,
     Томимся... что ни полночь, то мутней,
     Тошнотней неизвестность. Этак с ней
     И спятишь, безразличьем прикрываясь.
     Нет-нет, исподтишка здесь взведены
     Рогатки, не иначе, Сатаны!..
     Мы, в этом окончательно уверясь,
     Решили не откладывать. Сейчас,
     Точней, сей вечер – прямо, без прикрас
     Обьявим Голове, что эту ересь
     Терпеть не в силах дале. Большинство
     За штурм без промедленья! План его,
     Как потактичней бы?.. Ну, в общем, это,
     План исчерпал себя. Сегодня ж в ночь –
     Пусть время сам назначит – истолочь
     Намерены воров. И лишь совета
     Пришли его просить: как быть с ворьём,
     Давить на месте, или брать живьём,
     Судить по всем законам, что, конечно,
     Опаснее и хлопотней… Улик,
     Глядишь, не станет... умный вор двулик,
     Известно дело. Да одно утешно,
     Пример, коли процесс удастся тот,
     Другим ворам надолго отобьёт
     Охоту... в общем, порешили споро:
     В шесть вечера, своих предупредив,
     У Головы весь городской актив
     Собрать без отлагательств. Прокурора,
     Исправника, пожарника, судью,
     Всех на вечерю тайную свою
     Созвать... Ну, прокурора (всё ж соседи)
     Я взялся предуведомить...  Зайти
     Затем в собор (он тоже по пути)
     Благословенья испросить в беседе
     И в ней же Силуана испытать
     На сей предмет – умеет отче дать
     Совет разумный. Он не скажет вздора.
     Не раз меня на дело вдохновил...
     Толковый поп! С тех пор, как заменил
     Блаженного отца Илиодора,
     Во многом обновился наш приход.
     Всё больше крепкий, молодой народ
     На проповеди, затаив дыханье,
     Стоит, внимает огненным словам...
     И не случайно, доложу я вам,
     Есть, есть к чему склонить своё вниманье...
    
               
    
    
     Глава двадцать вторая

           СИЛА ВТОРАЯ.


     – «Мне сон когда-то снился...  Некто в Белом
     Стоит над обнажённым, скорбным телом
     Болящего, задумавшись, стоит,
     Как будто делит мысленно весь остов,
     Весь организм его на светлый космос
     И тот, который мрак в себе таит:
     В одном кишат и зыблются микробы,
     Как споры чёрных звёзд, из чьей утробы
     Инфекция клубится и ползёт
     На ту, другую часть его, пока что
     Не тронутую сумраком, и каждый
     Из двух миров свой тайный смысл несёт.
     За каждым свой расчёт, свои резоны.
     Тут – устоять, там – охватить все зоны
     Ещё не поражённые... Но кто
     Судья в той смертной тяжбе? Некто в Белом?
     Но он не вправе рассуждать, он делом
     Врачебным озабочен, и про то,
     Что где-то там, на небесах, возможно,
     В сей самый час вершится непреложно
     Судьба больного, он не должен знать,
     Его задача – вражью смять когорту
     Атакой антивирусов, и к чёрту
     Поверженное воинство изгнать.
     Но там, где знают Сроки, там, быть может,
     Уже решили Всеблагие: прожит
     И замкнут точно в сроки путь земной.
     И если в этом смысле вирус Благо,
     Промысленное свыше, бедолага
     В халате белом – цвет меняет свой.
     Теперь он «чёрный ратник»  в том, верховном,
     Непостижимом знанием греховным
     Неизьяснимом смысле, он сейчас
     Враг рода человечьего, покуда
     Вершит своё, не проницая чуда,
     Ниспосланного, может быть, для нас
     Как вирус, как намёк на то, что сроки
     Настали нам сойти с земной дороги,
     Очистить землю от греха и тьмы,
     Сгустившейся в несметной биомассе
     Двуногих, в их мозгах, крови и мясе...
     Такие – оскорбляем землю мы!..
     ***
     Сон, или притча-сон?.. Там, заэкранно,
     Как бы в немом кино, мне кто-то странно
     Озвучивал его и двигал свет
     То на фигуру в Белом, то на ясный,
     Великолепный космос, несогласный
     С бесчинством нашим... И я понял: нет,
     Нет Человека на земле в нетленной,
     Высокой ипостаси, есть – томленье,
     Есть Замысел о Человеке, он
     Лишь в чаяньях живёт, в предположенье
     Что где-то ждёт его Преображенье,
     Что будет он чудесно обновлён.
     Как? А спроста. – Словцом, волшебной фразой,
     И станет он зелёной светорасой,
     Вдруг осиянной светом, напрямик,
     Всей жадной кровью к солнцу подключённый,
     И весь свой прежний облик – злой, кручёный,
     Избудет в ней и позабудет вмиг.
     Теперь ему убоины не нужно,
     Теперь он друг всему живому, дружно
     В ладу с землёй и с братьями живёт,
     Купается в ручьях, в потоках света,
     И с ним вздохнула, расцвела планета...
     ***
     Красивый вид? Конечно… Только вот
     Вопросец есть, зудящий бестолково,
     А что как от него, ну вот такого,
     Каков теперь, уже давным-давно
     Бог отвернулся, и вполоборота
     Прибавил: «А судьбу сего народа
     Отдать в его же руки решено...» –
     Ну, что тогда? Тогда, я мыслю, скудный
     Оставлен выбор нам: самим свой трудный
     Путь покаянья, очищенья путь
     По скрупулам пройти, путь становленья,
     К чему, увы, не вижу ни стремленья,
     Ни силы в человеке, иль – свернуть,
     Совсем свернуть с планеты. Что реально.
     О чем я и хотел теперь детально
     Поговорить и план представить свой...»
               
               
    
     Двадцать третья глава

     ПЕРВАЯ СИЛА.

   
     Есть, есть к чему склонить своё вниманье. –
     Учён, всеведущ. Главное же, суть
     Из пут умеет выпростать, и будь
     Несведущ вовсе ты в духовном слове,
     Так ясно пред тобою развернёт
     Картину мира, так прочертит ход
     Истории родной, что будто внове
     На свет родишься: вот в чём был секрет
     Провалов исторических и бед!..
     Он духовник взыскательный, к нему
     Зайду… Лишь посещу сперва соседа.
     В больших чинах сосед! Конечно, это
     Не повод поверять, словно куму,
     Все планы, но сказать:  мол, так и так,
     Ждём в шесть, что, разумеется, не всяк
     Об этом должен ведать, ждём приватно –
     Сказать необходимо... Вообще,
     Хоть и сосед ближайший мне, вотще
     Попытки были сблизиться... Понятно,
     Такая должность, будь настороже.
     Он прокурор недавно… Тут в соблазнах
     Увязнуть просто, в подольщеньях разных,
     А там и слухи поползут уже,
     Гляди-ко, мол, якшается и с тем,
     И с этим, а сажали не затем
     На должность новичка, чтобы меж службой
     Впал в кумовство, с полгородом водясь.
     С соседями – тем паче...
     Отродясь
     Я к людям не навязывался с дружбой,
     Особенно к чиновным...  Нелюдим?
     И что же. На крылечках посидим
     Вечерней зорькой, молча перекурим,
     И так же распрощаемся, едва
     Кивнув друг дружке...  И на что слова?
     Всё ясно и без слов... А то, что хмурым,
     Как и хозяин сам, глядится дом,
     Сад одичавший с брошенным прудом, –
     Не по-хозяйски это всё, конешно.
     Да ведь и прежний (знатного купца
     Наследничек) хозяин без конца
     Отсутствуя, лишь бражничал кромешно,
     Проматывал накопленное впрок
     Отцом, усадьбы, дома не стерёг,
     Лишь псов голодных поразвёл в округе:
     С цепи сорвавшись, псарню разнеся,
     Ночами выли – страсть! Округа вся
     Тряслась от страха... Особливо суки,
     Недавно нарожавшие, страшны...
     Так мы их всех, виновных без вины,
     И порешили миром... А по чести
     Облаву на таких бы вот сынков
     Устроить, не на псов, – на мозгляков,
     Отцовы разоряющих поместья.
     Да что поместья, – память об отцах!
     Да вишь, закона нет... Уж мы в сердцах
     Решили, было, прав лишить наследных
     Поганца... ан, хранила стервеца
     Судьба: как раз нашёл себе купца,
     Да и какого! Явно не из бедных:
     Рядились недолгонько. Утром встал,
     Гляжу – хозяин новый... Он и стал
     У нас теперь законником первейшим.
     Конечно, не хозяин...  Но уж здесь
     Причина, как-никак, а всё же есть –
     И одинок, и делом тяжелейшим,
     Всё занят, а семьёй обзаведясь,
     Как знать, когда ещё наладит связь
     С мирским укладом... Впрочем, без особой
     Надеждишки на то – ни с кем из баб
     Не водится.  Мужскою, что ли, слаб
     Силёнкой? Ни с одною ведь особой
     Из наших не встречал его никто,
     Всё сам да сам...  Нет, что-то здесь не то...
     ***
     А может?.. Подозрение, конешно,
     Нечистое... но всё-таки... А вдруг
     Из этих он, кому сердешный друг
     Не баба, а мужик?..  Уж так сердешно,
     В обнимочку с каким-то мужиком
     Однажды он под вечер прямиком
     Прошествовал домой к себе, не видя
     Меня, соседа… Рассмотреть лицо
     Я не сумел во тьме, но утром выйдя
     Из дома на крыльцо – опять, гляжу –
     Всё тот же…  Удаляется... Скажу,
     Что я всеръёз вопросом этим крайним
     (Но только в толкованьи, так сказать,
     Бескрайнем) озаботился... Вот взять
     Китай, к примеру. – Или презираем
     Европою, иль ненавидим за
     Подкрадчивость, змеиные глаза...
     Но кроется за этим всем подспудно
     Страх. – Голый страх, что жёлтые кровя
     Однажды хлынут, всех передавя
     Своею биомассой... И нетрудно
     Прогрессию рождений подсчитать,
     Чтоб сдуру вдруг простым расистом стать,
     Чтоб втайне помышлять – когда б холера
     Хотя бы половину вас взяла!..
     ***
     Но есть ведь и вселенские дела,
     Есть взгляд иной...
     Представь, что атмосфера
     На землю поглядела, отстранясь, –
     Она возненавидела бы нас!
     Нас, дышащих угарно и плодящих
     Самих себя всё жарче, всё жадней...
     Тут поневоле согласишься с ней
     И сил, нас деликатно изводящих,
     Теперь, пожалуй, с гневом осудить
     Не сможешь, – ведь могла бы изводить
     И не в таких количествах, однако!
     Подумаешь, всего-то и дала
     Холеру, спид... Спасибо! А могла
     Такая засосать нас всех клоака –
     Паси Господь... И вот что мне пришло
     На ум: и спид, и это, то ли зло
     Для нас, то ли добро для всей природы,
     Всё это наважденье из себя
     Исторгнула Планета, невзлюбя
     Нас, грешных: однополые уроды
     Не в силах распложаться, это факт,
     А значит – меньше войн. Гуманный акт!
     Благословить бы однополых милых...
     А не могу, противится душа.
     Не осуждаю, но и куража
     Содомского благословлять не в силах...
     ***
     А впрочем, не напрасен ли укор?
     Что из того, что странен прокурор?
     Законник – крепкий. Люди толковали,
     Статью любую, подзаконный акт
     По памяти, дословно шпарит, так,
     Точно коллег изводит, и едва ли
     Не этим лишь исхлопотал себе
     Местечко подходящее в судьбе.
     Считаю, чепуха. То конкуренты
     Несут окольно, всё, конечно, вздор.
     Где вызубрил? Зачем?.. Он прокурор,
     А здесь слова и выводы конкретны –
     На твёрдом знаньи правил и статей
     Основаны, и никаких затей.
     Закон. И ничего поверх закона.
     А то, что мелят злые языки,
     Известно дело...Слухам вопреки,
     Ведёт себя на редкость непреклонно.
     Уж тут не подкопаешься. Порок
     Всегда наказан будет. Срок так срок,
     Без всяческих поблажек... Нам такого
     Лет десять бы назад, глядишь, чумы
     Сегодняшней и не знавали б мы...
     Но ничего, возьмём их, он толково
     Вины их все докажет, до одной...
     Но что это такое? Выходной,
     А двери на запоре... Неурочной
     Работой занят?.. Экий фармазон!
     В присутствие податься?.. Не резон.
     Пускай корпит... Потом, когда порочный
     Круг разомкнём, уже своё словцо
     Тяжёлое он бросит им в лицо,
     Ну а пока... Пока дорога к храму:
     Увидеть Силуана самого,
     А, может, и послушницу его –
     Иринью... не для сраму, не для сраму,
     Нет-нет, не до того теперь, совсем
     Не до того...
    

Глава двадцать четвёртая
               
          СИЛА ВТОРАЯ.

    
     Я оглядел застолье. Терпеливо
     Внимали, черти (не прося долива
     «Живой водички», речи круговой),
     Настёнка, словно в песне стародавней,
     Сидела, подперев рукою плавной
     Иконный лик. Изот – скалой скала
     Темнел, как влитый... Но в тяжёлом взгляде
     Как будто просыпалось что... Да ради
     Хотя бы только этого была
     Не зряшною попытка!.. За Доната
     Я был теперь спокоен, как за брата,
     Мы и сидели с ним к плечу плечо.
     Ну, Никодим, актёрская натура,
     Скрестивши руки на груди, столь хмуро
     Вперял в меня свой взор, столь горячо
     И пристально – «взыскательно», что, ясно,
     На публику работал. И прекрасно.
     Всерьёз меня заботил здесь сейчас
     Лишь «Асмодей», хозяин положенья...
     Откинувшись на кресле, выраженья
     Он явно не менял ни губ, ни глаз,
     Сидел себе, свободен, независим
     От «всяких там» химер, фантазий, истин,
     Что как бы и подчеркивалось всей
     Его фигурой, но и в благодушьи
     Уже читалось: «Засеваешь души
     Соблазнами? Ну, сей, пожалуй, сей...»
     Что ж, знак не самый скверный. И, пожалуй,
     Здесь мы засеем клинышек свой малый,
     Авось, немалым будет всход... Итак,
     С чего начнём? Уверим понемногу,
     Что ни себе, ни космосу, ни Богу
     (Тому вся жизнь залогом) я не враг.
     ***
     – «Я не самоубийца. Знаю меру
     Подобного греха. Отцову веру
     Хотя не исповедую, но чту.
     И план подробный самоустраненья
     Даю затем, чтоб не было сомненья –
     Я к самоискуплению веду...
     Что на земле осталось от Эллады?
     Развалины. Но храмов колоннады,
     Обломки мощных мифов говорят
     О славе, о могуществе, о духе
     Самой культуры древней… А разрухи,
     Упадка избежал бы кто навряд.
     Но как они сияли звёздной славой!
     Дай Бог такое всем...  И жрец лукавый
     Не в силах был Египта попасти
     От разоренья. Свитку время – свиться.
     Но эти пирамиды, эти сфинксы,
     Все эти чудо-камни во плоти
     До нас доносят дух самой эпохи.
     Немного? Я не спорю. Это крохи.
     Но все-таки остались же они!
     А что от нас останется? Руины
     Реакторов, кладбища-исполины
     Урановые, доменные пни?
     Куда как восхитительно!.. Позором
     Покрыть себя готовы перед взором
     Времён грядущих, всех, кто посетит
     Планету нашу бедную, быть может...
     Тревожит нас? Какое там тревожит,
     Да хоть потоп! Над нами не дождит.
     А мы-то ведь немало что достигли...
     А мы не только лабиринт воздвигли,
     Мы в генные шурфы проникли, мы
     Открыли бездны тайн, часть из которых
     Весьма бы пригодилась нам при сборах,
     Когда удастся лучшие умы
     В одно сплотить, нацелить на глобальный,
     На главный подвиг: разверстать детальный
     План общей консервации земли. –
     Не в том, конечно, виде безобразном,
     В каком она теперь, но лишь в согласном
     С преданьем, то есть в том, какой нашли
     Её когда-то пращуры, впервые
     Шаги, как оказалось, роковые
     По суше пролагая...
     ***
     Из воды
     Едва восстав и шумно отряхнувшись,
     Чудовищная хищь, в ряды сомкнувшись,
     За доблестные принялась труды:
     Лес вскорчевали, мамонтов побили,
     Руду расколдовали, раздолбили,
     Как плод запретный, смутное ядро
     Первоначал... И с круга, с вечной тверди
     Вразнос пустили время, время смерти...
     За дело, в общем, принялись добро.
     Итог известен. Слишком. От глумленья
     Над всем живым, от перенаселенья
     Планета задыхается... Наш долг
     Вернуть ей облик свой первоначальный
     Пред тем, как отгостим здесь, где печальный,
     Последний скрежет наконец бы смолк...
    
     Итак, задача разума, доселе
     Прельщаемого смертью, – к новой цели
     Перенаправить зыбкий вектор свой,
     И, может быть, в истории впервые
     Нацелить на дела, дела живые
     Весь трудный опыт многовековой –
     Все знания, весь опыт... Здесь, во-первых,
     Конечно же, биологи. Резерв их
     Скрывается, надеюсь, не в одной
     Кошмарной сфере перемены кода,
     Резерв их – изначальная природа
     Всей жизни мира, в том числе земной, –
     Вот где, надеюсь, главное их поле,
     А человек, конечно же, тем боле,
     Как вид, как особь в центр поставлен тут.
     С него-то и начнём...
     ***
     Все виды спермы,
     Все группы крови, тканей, эпидермы,
     Весь костно-роговичный институт
     Здесь должен быть разобран подетально,
     Порасово и понационально
     Рассортирован,  выделен в свои
     Подклассы и подгруппы, дабы каждый
     Знал нишу для себя, когда однажды
     Свой круг очертит в плотном бытии.
    
     Как знать, а вдруг возможности науки
     Расширятся, и донорские муки
     Здесь будут ограничены всего
     Лишь каплей крови, взятою ретортой,
     Той каплей, можно будет из которой
     В грядущем воссоздать все естество?
     Тем лучше, если так, я не биолог,
     Подробностей не знаю. Знаю – долог
     И кропотлив глобальный этот труд,
     Труд по стяжанью сущего: не только
     Наш род людской, любую тварь, поскольку
     Живая, по разрядам разберут -
     Всю фауну и флору до былинки,
     До зернышка, до дышащей пылинки
     Учтут и вычислят, поставят в ряд
     И так законсервируют, что буде
     На то резон и воля, светолюди –
     Те, из других времён и далей, люди
     Всё это снова жизнью озарят.
     Но то – их воля. Наш удел потуже:
     Не лучше, а как есть (но и не хуже
     Чем есть) себя на их оставить суд,
     Пускай они решают, коль планету
     Всё ж посетят: а стоит ли всю эту
     Жизнь вновь спасать?..   
     Как знать, а вдруг спасут?
     А вдруг они оценят этот подвиг
     Самоухода? –  Если уж не под век,
     Не под завязку судную все мы
     Решились дотянуть, планету гробя,
     И не самих себя – свои подобья
     Им вверили, так  мы ли чада тьмы?..
     ***
     Уж кто был чадом тьмы, так это гений
     Безумья: человечьих воскрешений,
     Роль демиурга, даже и Творца
     Взваливший на себя в глухой гордыне...
     Но Федоров-то гений был! А ныне
     Тот ключ в руках любого шельмеца,
     Генетика, торговца трансплантантом...
     В итоге что мы видим?  За мутантом
     Ползёт мутант, как заводной Кащей,
     Нечахнущий ни в смерти, ни в зачатьи,
     Все прочие – ходячие запчасти,
     Мешки мозгов, суставов и хрящей…
    
     Нет, здесь уже не нам скрипеть мозгами,
     А разум для того нам дан, чтоб сами,
     Всё осознав, могли сойти на нет,
     Чтоб и земля, планета голубая,
     От нашей лжи и скверны погибая,
     Без нас бы обрела иммунитет.
     Здесь, кажется, вопрос весьма уместен –
     А Божий Дух? Но Дух, он повсеместен,
     Я убеждён, что в каждой клетке Он,
     В молекуле и атоме волшебно
     Горит, живёт...  И разве же потребно
     Взывать о Том, Кто в нас пресотворён?
     Он воплощён в поэмах, красках, звуках,
     Да в тех же самых знаниях, науках,
     Которые на службу взяты здесь.
     Тем более, что банк, или, скорее,
     Его фундамент: книги, галереи,
     Лаборатории – уже всё есть.
     Здесь надо продолжать, лишь расширяя
     И углубляя сферы, претворяя
     Задуманное в полный свой обьём,
     Чего-чего, а времени на это
     Жалеть не стоит... Глупо, без просвета,
     Эпохами в убожестве своём
     Транжирили его на мрак и ужас,
     И вот теперь, пред светом обнаружась,
     Неужто поскупимся?.. Может быть,
     Не годы, а века пройдут, покуда
     Мы толком подготовимся и чудо
     Свершится – мир сумеем возлюбить?..
    
     Чужие все мы здесь, бомжи… И это
     Подспудно чуя, ожиданьем света
     Грядущего живём, былой избыв...
     Жизнь – чёрный промежуток, чёрный поезд
     Меж двух огней, – в тоннель уйдя по пояс,
     Ревёт в тоске, тщась сочленить разрыв.
     Вот здесь-то он и кроется, мой скорбный,
     Мой тайный луч надежды – в той упорной
     Работе отреченья от себя,
     В работе трудной самоочищенья,
     В трудах прощанья с миром и прощенья
     Друг друга, в свет войдём, всех возлюбя.
     Да-да, друзья, такая вот смешная
     Живёт во мне надеждишка... И зная
     Всю призрачность её, порою я
     Все ж думаю: коль всякий так рассудит,
     Греха избудут – все, и нам не будет
     Нужды в исчезновеньи бытия,
     Земля, не тяготясь уже такими,
     Воспримет нас, ведь мы совсем другими,
     Очищенными в свет войдём, и тут
     Воистину она пресотворится,
     Мечта о светорасе: наши лица
     И души новой силой зацветут!..
     ***
     Утопия? Как знать, как знать... Но даже
     В неё поверив, должно прежде наше
     Задуманное дело совершить,
     Чтоб каждый – и душой своей, и телом
     Считал всё это добровольным делом
     И смог бы это ближнему внушить,
     Чтоб матери об этом с колыбели
     Своим младенцам не печалясь пели,
     Чтобы отцы подросткам бы светло
     О том же толковали, и на смертном
     Одре седые старцы, соразмерным
     Всей жизни словом, вычленяли зло –
     Грех похоти, слепого распложенья,
     И своего пред Богом униженья
     В таком существовании... Тогда
     Колене на втором или на третьем
     Простым и соприродным станет детям
     То осознанье своего вреда,
     То знание, вооружась которым,
     Они окинут просветлённым взором
     Весь Божий мир, где зёрнышком они
     Чёрнеют на свету его греховно,
     И вот, всё взвесив, разбирать начнут тихонько
     Все помыслы, дела свои и дни:
     Зуд распложенья в чреслах поумеря,
     Самих себя освободят от зверя
     И явят веку чистое чело,
     Воистину прекрасное в прощальной
     Улыбке и печали, и в печальной
     Улыбке той Господь воззрит светло...
    
     Все ниши, все пробирки и реторты
     Распределят учёные когорты
     По табелям и рангам, весь бюджет
     Вперёд распишут до скончанья века,
     И вот, освободясь от человека,
     Земля вздохнёт, освободясь от бед…»
         


Двадцать пятая глава

ПЕРВАЯ СИЛА.

    
     Ну, значит, так и быть – дорога к храму
     Увидеть Силуана самого,
     А может, и послушницу его
     Иринью… Не  для сраму, не для сраму,
     Нет-нет, не до того теперь, совсем
     Не до того...  А так уж...
     И зачем
     Мне душу растревожила, детишек
     Привадила к себе?.. А ведь меньшой
     Считай, за мамку чтит – со всей душой,
     С любовью подошла к нам, ребятишек
     Своих-то не дал Бог, а тут в дому
     Сирот аж целых семеро, тому,
     Другому не забудь какой гостинчик,
     Обновку хоть какую, покорми
     Меньшого... Ну, со старшими детьми
     Конечно, проще. Да и сами нынче
     Помощники уже, а всё одно,
     Без ласки материнской всем темно,
     И свет в дому не тот, и смех незвонок.
     Радею, как могу… Да ведь дела!
     Работа всё подмяла, всё взяла,
     Ну а ребёнок, он и есть ребёнок,
     Ему и сказку на ночь сочини,
     И приласкай, и даже побрани,
     Всё чует: вот она, рука родная...
     А ежли материнская, тогда
     И грусть не грусть, и горе не беда...
     Иринушка, зачем же ты, чудная,
     Надежду подала, в сиротский дом
     Вошла, всех обласкала, а потом
     Как будто почужела?.. Не корю.
     Бог упаси. Быть может, я виною
     Тому, что ты не стала мне женою?..
     И все-таки тот день благодарю!..
     ***
     Стояло утро дивное. Весна
     На Светлый Праздник выдалась красна,
     Май зеленел, легко влетали птахи
     В церковное раскрытое окно,
     И луч под самый купол, где темно
     И строго Он взирал на нас, во прахе
     Взывающих к Нему, как бы из туч
     Тянули за собой на крыльях, луч
     Во мгле тончайше распустив, и звонко
     Под куполом играли... А она,
     Хотя и в чёрном, вся озарена,
     Парила наверху,  вплетая тонко
     Свой голос в хор чудесный...
     Всей семьей
     Стояли мы на службе, лишь меньшой
     Был на руках моих... И показалось –
     Она к нему, он к ней в какой-то миг
     Младенческой душою весь приник,
     И светлое меж ними завязалось...
     Уже потом, причастием светлы,
     Мы снова повстречались – у ветлы,
     Во дворике церковном, на скамейке,
     Где мы расположились вдоль стола…
     Христосуясь со всеми, подошла
     И к нашей, хоть и праздничной семейке,
     Но явно же сиротской!.. Малыша
     Взяв на руки, прижала, и душа
     Моя затрепетала... Боже правый,
     Уж коли Ты лишил меня моей
     Подруги верной, подскажи вот ей,
     Смиреннице Твоей путь не лукавый,
     Но искренний, живой и тёплый путь,
     Сирот своих в печали не забудь
     И не оставь, смотри же, две души:
     Младенца и смиренной голубицы
     Нашли себя, узнали!.. Из темницы
     Сиротства душу вырвать поспеши!..
     ***
     И Бог меня услышал. Внял мольбе...
     И я, и дети все её к себе
     Отпраздновать день светлый пригласили.
     Она пришла... Да что пришла!  Она
     С детьми, со мною так была нежна,
     Что мы ее остаться упросили
     Хотя бы на ночь, на день... А потом
     Ей стал родным, почти своим наш дом,
     А младшенький, тот просто убивался,
     Когда вдруг исчезала дня на два,
     На три... Какие дивные слова
     Для сказок находила – забывался
     Счастливым сном!.. Особенно одна,
     «О Доме сказка» – так была чудна,
     Что всякий раз просил её все снова
     И снова длить... Порою за неё
     Я сам, впадая в детство, в забытьё,
     Подхватывал оборванное слово
     И продолжал сказанье...
     ***
     Как-то раз
     Я заглянул к ним в детскую... Свой сказ,
     Видать, на полуслове оборвавши,
     Она уснула рядом, как была,
     Одетая...  Руками обвила
     Его головку русую, прижавши
     К своей груди... Я на руки её
     Поднял, не потревожив забытьё,
     Отнёс к себе, свидетель Бог – без подлой,
     Без задней мысли, – просто уложил
     На чистую постель,  сам решил –
     На коврике улягусь, чуть поодаль.
     И лёг, и задремал...
     И в сладком сне
     Увидел, как она пришла ко мне
     И донага разделась, и прильнула
     Горячим, гибким станом... И в жару,
     В тумане я не понял поутру
     То снится мне, или она уснула
     В моих руках?.. Иринушка... Змея!
     Зачем ты не приснилась мне?.. А я
     Уже решил, что это знак нездешний
     Мне подала жена моя тем сном,
     Мол, это я, но в облике ином,
     Бери меня и не жалей о прежней,
     Всё та же я!.. Недаром малыша
     Так светится, узнав меня, душа!..
     Иринушка, Иринушка...  Иринья!
     Воистину смиренье, иль мятеж
     Довлеет над тобою? Ты надежд
     Не подавала, правда, но гордыня,
     Она в тебе откуда?.. Как понять
     Служенье Всеблагому, если внять
     Речам твоим, столь смутным, что, заспоря,
     Однажды я взорвался (а сейчас
     Жалею)...  Но нельзя ж, чуть не кичась
     Сверхжертвенностью, вкруг чужого горя
     Выкраивать какие-то свои,
     Диковинные в нашем бытии
     Понятья о семье, о мире Божьем?
     Уж ежели ты Богу отдана,
     Ты все Его заветы чтить должна
     И не судить того, кто сам тревожим
     И, может быть, казним своей виной,
     Но – тайною!..
     ***
     Я сам перед женой
     Корюсь, духовнику, быть может, каюсь
     За тяжкий плод, за всех за семерых,
     За смерть её... Но в каяньях своих
     Мир Божий не виню, не зарываюсь.
     Он Сам сказал: плодитесь, чада! Сам
     Сказал, что мы угодны небесам,
     Что грех детоубийства – тяжелейший
     Из всех грехов... Зачем же мне пенять,
     Что, мол, жену заездил, что унять
     Страстей не мог?.. Да этого и злейший
     Мне враг не скажет, а она, любя
     Детей, меня – сказала, озлобя
     И помутя мне кровь... Вспылил, не спорю,
     Нагородил в сердцах – невпроворот!
     Да как стерпеть? Мол, наплодил сирот,
     О чем, мол, думал? В лапы отдал горю
     Мирскому их... Чертяки, мол, вы все,
     Все крутитесь в порочном колесе,
     Не видя свету Божьего... А ты-то,
     А ты сама святая, что ли?.. Ишь,
     И Богу служишь, и со мною спишь,
     А может, с кем ещё?.. Тут я открыто
     Все перешёл границы, потерял
     Контроль... Добро бы просто укорял,
     Бранил её... так нет же! –  В ретивое
     Ударил, в самый кровный, тёмный нерв –
     Видали, мол, таких, приблудных стерв:
     Своё иссушит чрево, трын-травою
     Да пустоцветом вытравит, сглупа,
     По младости, конешно, а судьба
     Накажет по-серьёзному... Настала
     Пора дитё зачать – плодись, жена!
     Ан, чрево-то и выморено... Дна,
     Истера изработалась, устала
     От богомерзких крючьев, от потрав
     Да выкидышей... Или я не прав?
     Прав, коль молчишь, коль смотришь озверело,
     А неча возразить...  Беда, беда...
     Беда и привела тебя сюда,
     К чужим детишкам... Верно, что согрела
     Заботой всех и лаской, мы на том
     Премного благодарны. Но скотом
     Считать меня, впряжённым токмо блудом
     И похотью? Уж здесь меня уволь,
     Уж здесь и попенять тебе позволь...
     ***
      – «Позволить? А к чему таким паскудам,
     Как я, пенять, к чему увещевать?
     Забота наша малая – кровать,
     Да рюмочка-другая пред кроватью.
     И всё. И никаких не надо врак...
     Дурак ты, милый... Ох, какой дурак!
     С тобой и не взялась бы толковать я,
     Да деток жаль, сирот... Вот и тебя,
     Уж заодно с сиротами, скорбя,
     Жалею, и слова твои пустые
     Мне не в укор. Греха не вижу в том,
     Что иногда, святой оставя дом,
     Иду в дома, пускай и не святые,
     Но страждущие ласки и тепла,
     Сиротские, как твой... И зазвала
     Сюда совсем не жажда, нет, не тяга
     К семейному чужому очагу –
     Жалею вас... жалею, как могу,
     Мы все сироты здесь!.. А бедолага,
     Бобыль с детьми, тот пуще сироты,
     Тот втрое, даже всемеро, как ты,
     Пред Богом сирота... Дурак ты, милый,
     Да и сама я дура, что легла
     В постель к тебе... Прости, не приспала
     Ребеночка, а ведь могла бы, силой
     Господь не обделил, и весь твой вздор
     Кому-то, может, в стыд. Мне не в укор.
     Могла бы!.. Да сирот, гляди – с лихвою!
     А жалости достанет ли на всех?
     В себе, в себе самом неси свой грех,
     А в мир не выпускай!.. Вот каковою
     Задачей озаботиться бы нам,
     Всем дочерям господним и сынам,
     Вот искупленье кары первородной!..
     Но ты себя, друг милый, не кори,
     Не стоит, а возьми поговори
     Ты с батюшкою нашим, он природный
     Оратор, толкователь слов святых,
     И станет явным каждый тайный стих...»
    
     Вот так потолковали... Туча тучей
     Ходил недели две, наверно... Срам
     Насилу одолел. Приполз во Храм.
    


Глава двадцать шестая         

СИЛА ВТОРАЯ.

     Я глянул на «хозяина». Данила
     В молчанье встал... Молчание хранила
     Вся братия честная... Он прошёл
     К окну, и ногтем глухо барабаня
     По зимнему стеклу, своё вниманье
     Туда направил, где уныло-жёлт,
     Крутился снег в дыму, как будто нечто
     Открылось там ему...  Казалось, вечно
     Так простоит, в молчанье погружён,
     Я и, чтоб снять оцепененье это,
     По стопке предложил...  И без ответа
     Остался...  Все молчали, как и он.
    
     – «Зима, зима... И никуда не деться.
     Вот и зима не в радость... То ли детство!
     Коньки, салазки, первая лыжня...
     А что теперь? Лишь холода да скука.
     И впрямь, развеять, что ли?..» – Вновь ни звука.
     Он повернулся... Долго на меня
     Смотрел… Заговорил, уже как будто
     Со мной одним... Тяжёлая минута
     Как будто миновала, он живей,
     Он громче говорил и веселее,
     И лишь глаза всё сумрачней и злее
     Горели из-под сросшихся бровей.
     – «Положим, так и будет...Но, однако,
    Каким таким посулом ты, чертяка,
     Склонишь богобоязненную тварь
     В самоубийство?.. Или самороспуск, –
     Так, кажется?.. Как ты внушишь уроду
     Что он урод? Ему родная гарь
     Мила – все эти мельницы, турбины...
     Он хочет жрать. А ты ему мякины
     К столу предложишь вместо кулича.
     Ты реалист? Тогда не будь поэтом!..
     Иль ты похлопотал уж и об этом,
     И я тебя обидел сгоряча?..»
     ***
     Я был готов. И эти обороты
     Предвидел.
     – «Ты – меня? Ну что ты, что ты,
     Какие тут обиды? Все свои.
     Но я и не сулил, уж скажем честно,
     Что все прозреют разом, повсеместно.
     Тут за слоями кроются слои...
     Вот первый слой: начать с приостановки
     Всех вредных производств, боеголовки,
     Реакторы, химпромы, в общем, вся
     Искусственная муть, без коей можно
     И обойтись, по совести... Тут сложно
     Другое, без чего никак нельзя.
     Но ведь по сути кажется и это:
     А что, без электрического света
     Прожить не можно? Жили, будь здоров,
     Без банков, без чиновничьей конторки
     Совсем никак? Всё это отговорки
     Для сытых вырожденцев и воров.
     Вот слой второй: сворачиваем базу
     Товаров потребительских... Не сразу,
     Но в срок, учтённый графиком. Уж тут
     Резон экономистам потрудиться
     С расчётами, суметь распорядиться
     Резервами... Я думаю, учтут
     Ресурсы мира, выведут кривую
     Потребностей, сходящих в низовую,
     Простую область жизни – в третий слой.
     Вот в этом бы кругу и оглядеться,    
     И льготы скотовода, земледельца,
     Охотника оставить за собой,
     Но, развернувши маховик прогресса,
     Здесь важно в пастораль не упереться,
     И, вспять катя дурное колесо,
     Не совершить одну ошибку дважды,
     В лужках остановившись, где однажды
     Уже остановил его Руссо,
     Нет, путь наш дальше, путь наш запределен,
     Он вспять, до безначалия  нацелен,
     До самоотреченья!.. А баланс,
     Все бульдо-сальдо подведёт, как надо,
     Учёных и учётчиков бригада…    
     Сейчас другой вопрос волнует нас:
     Как, ты спросил, закончить это свинство?
     Тварь подлую склонить к самоубийству?
     Позволь, самоубийство – это быть,
     И продолжая поступью победной
     Торжественное шествие, весь бедный,
     «Ещё несовершенный мир» гнобить.
     Но, впрочем, суть не в терминах... Задача:
     Законы бытия переинача,
     Склонить людей на подвиг, на исход.
     Но как склонить? Какие механизмы
     Задействовать, чтоб от бывалой жизни
     Отбился и последний доброхот?
     Задача не из лёгких... И советам
     Я был бы только рад. Как раз об этом
     Нам стоит поподробней, поплотней
     Поразмышлять – всем вместе. В общем виде
     Я схему набросаю, предьявите
     Претензии свои, поправки к ней...
     ***
     Страна и время действия – заглавный
     Вопрос всей авантюры нашей славной.
     Вопрос второй: столицу, городок,
     Посёлок ли наметим для почину?
     Вопрос открытый... Но одну причину,
     Мне кажется, должны бы взять мы в толк:
     Лишь там возможно некое волненье
     Произвести в умах, где подчиненье
     Законам и обычаям в чести,
     Где крепок быт, уклад, сильны традиций
     Основы...А с картёжницей-столицей
     Сей фокус может долго не пройти.
     Столица не уйдёт от нас. Но после.
     Когда всё полыхнет вокруг и возле,
     Губернии, станицы загудят,
     Она сама очнётся... А деревня?
     Соблазн, как будто есть. Но время, время!..
     Покуда все расслышат, разглядят,
     Покуда раскумекают, по кругу
     Десяток раз передадут друг другу
     Чудную весть, да переврут притом,
     И, вдосталь язычищами поцокав,
     Глядишь, забудут... Тут никоих сроков
     Не станет. И не стоит о пустом.
     Не тот, не тот масштаб... А вот хороший
     Губернский городок, премило схожий
     С десятками таких же – в самый раз.
     Тут можно кем угодно притвориться,
     Подпеть властям, подмаслить их, внедриться,
     Коль деньги есть, в любой сословный класс.
     Желательно – наверх... Но и низами
     Не след пренебрегать, их голосами
     И ропотом, недоуменьем их
     Как раз-то мы и будем поначалу
     Оглашены, а там, мало-помалу,
     Шумок достигнет и верхов самих…
     Тут вообще не лишне основные
     Гражданские, духовные, иные,
     Все жизненные сферы охватить,
     Чтоб исподволь, как будто бы случайно,
     Росла тревога... Неизвестность, тайна –
     Вот зелье, вот чем славно дух мутить!
     По пунктам разложить? Нужна конкретность?
     Пожалуй... Первый – полная секретность,
     Таинственность в манерах и словах,
     В одежде даже... Кстати, униформу
     Продумать стоит, чтоб смущала норму,
     Чтоб завелись вопросы в головах:
     Что это? Кто таковские? Откуда?..
     Молчать. Не реагировать, покуда
     Вплотную не подступятся. Тогда
     Включаем пункт второй: Полуугрозы.
     Полунамёки. Траурные позы...
     Вот, мол, гляди, сгущается беда,
     Избегли, мол, едва, сюда прибиться
     Надумали, ан глядь, и тут клубится
     Знаменье мрака… Господи, спаси...
     И – баста. Да и это лишь с соседом...
     А дальше будь спокоен, он об этом
     Исправно раструбит. И не проси...
     Пункт третий: Поиск чудиков, смутьянов.
     В заштатном городке таких болванов
     Хотя и не в избытке, но уж два,
     А то и три десяточка отыщем –
     Милейший контингент. Уж им насвищем!
     У них и так в порядке голова –
     Гнилой народец, верный. Загорится!
     Но что важней? До срока не открыться.
     Важней окольно, крадучись, втемне
     Прощупать властный слой и ключевые
     Посты взять под контроль... Вот здесь впервые
     Вопрос, как говорится, не ко мне.
     Здесь царь и бог – Данила. Как и сколько
     Огрёб деньжищ, не ведаю, но только
     В одном уверен: очень уж большим,
     Я даже подчеркнул бы – колоссальным
     Обьёмом их и натиском обвальным
     В конце концов наш подвиг совершим.
     Но тут не я ответчик. Я по пунктам
     Продолжу...
    ***
     Предположим так, что путь нам
     Деньжата приоткрыли, что теперь?
     А вот теперь, коль прежде не раскусят,
     И возгласим, что всем грехи отпустят,
     Как только сгинет человеко-зверь,
     Что заплутали мы средь демократий,
     Тиранств... Бороться вновь – чего же ради,
     Когда уж ясно, золотой магнит
     Перетянул все веры и в итоге
     Сын пагоды, мечети, синагоги
     Иль церкви всё ему и подчинит:
     Соединит в одних руках всё злато
     В конце концов... Так велика ли плата
     За униженье подлое: исход
     Из мира, где всё продано, и каждый
     Из вас, вы только вдумайтесь, из вас же! –
     Запродан, и уже совсем не тот,
     Кем в гордых мыслях мнил себя... Есть Некто,
     Кто держит нити. А марионетка
     Ход замысла не в силах изменить.
     Вот – мы, мы лишь звено из той цепочки,
     А всех вас скопом и поодиночке
     Так просто в сеть сумели заманить.
     На что купились вы? Да на благие
     Посулы, и не вы одни, другие,
     Уже по всей земле (тут и прилгнуть
     Не грех) наживку эту заглотили.
     Решайте ж – трепыхаться дальше, или
     Уйти добром. Совсем с пути свернуть...
     ***
     Ну, вот он, самый общий принцип схемы.
     Конечно же, её обсудим все мы,
     Но главное, я думаю, создать
     Такую атмосферу, где чем хуже,
     Тем лучше будет всем. Всем нам. Чем уже,
     Тернистей лаз, тем ближе Благодать.
     Начало... вот где корень...  Расшатать бы
     Хотя бы городок... А там усадьбы,
     Предместья, сёла, как бикфордов шнур,
     Займутся чередом... А там – столица,
     А там, а там... Вот здесь определиться
     Пора бы со страной… и перекур
     Пора, наверно, сделать… Все сомненья,
     Поправки выложить...»
     ***
     Оцепененья
     Былого я не чувствовал, но всё ж
     Подобье некой смуты подвизалось
     В молчании... И вдруг мне показалось,
     Что план мой жалок, никуда не гож...
     Я с тайною надеждой на Данилу
     Глядел и всё отчаянье, всю силу
     «Ну, аспид, асмодей, хоть ты, проклятый,
     Откликнись, поддержи!..»
     И бесноватый
     Огонь-таки блеснул чуть погодя,
     Блеснул в его глазах, в полуприщуре
     Тяжёлых век...
     – «Ну-ну...  А в перекуре
     Возьмём да и опросим наш синклит:
     Настёнка?..  Никодим?..  Донат?.. – Кого-то
     Нам попытать?.. А ну-тка, у Изота
     Спытаем... Что Изотушка велит?..»
    
    
            Двадцать седьмая глава
               
          ПЕРВАЯ СИЛА

      Вот так потолковали… Туча тучей
      Ходил недели две, наверно… Срам
      Насилу одолел. Приполз во храм…
    
     Да-а... Силуан, наш батюшка, могучий
     Священных догм, великих книг знатец!
     А пуще-то всего людских сердец,
     Особливо смутившихся, заблудших.
     Сошлись мы с ним... Вечерню отслужа,
     В часы, когда при храме сторожа
     Останутся одни, для самых лучших
     Бесед, где просветляется лицо,
     Всегда отыщет время и словцо.
     Во дворике усядемся, бывало,
     Под памятной ветлою, и начнём
     Душевную беседу...
     ***
      Только в нём
     Я отыскал всё то, к чему взывала
     Душа моя так много тёмных лет,
     Лишь он открыл глаза, навёл на след
     Загадки нашей давней, и отгадки
     Российской вечной скорби...
     ***
     Уж давно
     Терзался я в себе: что ж так темно,
     Так тяжко мы живём? Ведь не в упадке
     Держава, и последняя война
     Давно отполыхала, а страна
     Как будто бы невидимым пожаром
     Сжигаема, как будто бы подзол
     Незримый тлеет где-то... Ведь позор,
     Кромешный срам, когда не слепошарым
     Окрест окинешь взглядом край родной:
     И там, и сям разор... Разор сплошной!
     Леса, озёра, пастбища, долины, –
     В избытке благодати, а смотри,
     Кругом руины, зоны, пустыри,
     Да мёртвые заводы-исполины.
     Что, некому работать здесь? Смешно.
     Бездельников, гляди, полным-полно,
     Пьянь, дым столбом по родине клубится
     (Я не об нас, наш город не таков),
     На коммуняк всё свалим, на жидков?
     Чего уж проще, взять да озлобиться,
     Причину за разор в своей судьбе
     Найти в стороннем. Только не в себе.
     Всё это сказки, если разобраться,
     С историей, пускай и не сполна,
     Знаком я. И в былые времена,
     И при царях мы бедствовали, братцы.
     А кое-кто и нищетой был горд,
     Зото, мол, честен, свят, в устоях твёрд!
     Какая святость, честь, покуда гложет
     Нуждища без просвета, без луча?..
     Кто может быть жаднее богача?
     Никто не может быть. А нищий может.
     Не знаю где ещё и в чём ином,
     Но здесь-то перевёрнуты вверх дном
     Понятья христианские... Кто духом
     Прост, как дитя, кто нищ гордыней днесь,
     Того и царство Божие... Я здесь
     Подчеркиваю – духом, а не брюхом.
     Мы всё перевернули... Для чего?
     Чтоб нищета справляла торжество
     Среди раздолий наших и угодий,
     Угодных, значит, Богу?..
     ***
     Так, порой,
     Ночною замечтаешься порой
     И представляешь: в чёрном небосводе,
     Среди миров, разбросанных в ночи,
     Есть некий чудный взор, ясней свечи
     Он проницает мировые бездны,
     Всё зримо и подвластно всё ему...
     Кому пронадлежит он?  Никому.
     Быть может, Богу?.. Может быть. Чудесный,
     Всевидящий, он свой наводит луч
     На землю нашу, сквозь заставы туч
     Идёт легко и нет ему преграды,
     С высот своих всё ясно видит он.
     И что же видит? Шарик разграфлён:
     Какие-то невнятицы, шарады,
     Его прозрачной воле вопреки
     Все в клочьях, в лоскутах материки
     Разодранно пестрят меж океанов:
     Смердит завод, дымится полигон,
     Томится пашня, взятая в бетон,
     Лишь чудом средь искусственных вулканов
     Блеснёт полоской, клинышком души
     Свет золотой – пшеницы или ржи...
     А может быть (я это представляю
     В полночной тьме), а может быть, Ему
     Потребно только это? Ничему
     Другому на земле не потрафляя,
     Он ждет от человека лишь одно –
     Он солнечное подарил зерно
     Планете голубой, чтоб золотинка
     Зерна того, разлившись по земле,
     Прожгла миры и вспыхнула во мгле,
     И проступила славная картинка:
     Вся, влагой голубой окаймлена,
     Сверкает чистым золотом она -
     Из тьмы миров!..  Воистину блаженно
     Лишь  э т о  для Него, и, может быть,
     Лишь  э т и м  грех свой давний искупить
     Возможно было нам, светло, смиренно
     Рассеивая мраки... И века
     Отпущены нам были, но рука
     Лукавая  тот замысел прекрасный
     Хитро перевернула, завела
     В тупик...
     На безобразные дела
     Глядит в печали взор благообразный:
     Нерадостен планеты нашей вид...
     А ум наш то и дело норовит
     Ещё какую штуку, железяку
     Мудрёную подкинуть, наущить
     Как половчее атом разлущить,
     Как заварганить мировую драку,
     Где самый главный человек земли
     Себя забыл бы, цель свою, в пыли,
     В крови и грязи облик человечий
     Забыв,  уничтожал таких же, как
     Он самый, земледельцев... И – рубак,
     Невольно помрачённых чёрной сечей...
     А полюшко томится, ждёт земля
     Когда очнется пахарь, отваля
     Пласт дымный, в землю бережно уложит
     Блаженное зерно, чтоб разлилось
     По всей планете... Верно, только злость
     Плодится, а добро себя не может
     Плодить, самодостаточно оно…
     Но вот же исключение – зерно!
     Плоди его, паши землицу, благо,
     Земли в избытке, работящих рук
     Хоть отбавляй... Ан, нетушки, мил-друг,
     Не тут-то было. – Где указ, бумага,
     Печать, что можешь Божии дела
     Творить? Печать-то, видишь ли, кругла,
     Но дело у тебя не кругло, – скверно,
     А вдруг разбогатеешь, а, браток?
     Не жирно будет? Отстегни чуток,
     По-братски поделись... Слыхал, наверно,
     Присловье про игольное ушко?
     Посунься – а грешки-то, а брюшко
     В рай и не пустят... Лучше уж, братишка,
     Живи общинкой. Нищей? Так и что!
     И здесь не попрекнёт тебя никто,
     И там никто не взыщет золотишка...
     ***
     Так и живём, и бедствуем...
     Вот так
     Раздумаешься, воспаришь в мечтах,
     Воротишься на землю – нет ответа!
     И недра есть, и добрые умы,
     А пляшем от тюрьмы да от сумы.
     В чем суть? Дал Силуан ответ на это.         
         
     Глава двадцать восьмая

     СИЛА ВТОРАЯ.

    …вот это оборотец!.. Я руками
     Едва не замахал. Да разве камни
     Умеют говорить? Да хоть словцо
     Возможно ль выжать? Выяснилось – можно.
     Умеют иногда...  Но я тревожно
     Ещё глядел в гранитное лицо.
     И вот оно как будто бы очнулось
     И медленно, с вопросом, повернулось
     (Едва ли не со скрипом) к Самому:
     Мол, звали? Я  готов.  Где установка?
     Но Сам, уже махнув стопарик ловко,
     Теперь не обращался ни к кому.
     Не то забылся… а не то картина
     Былого рисовалась...
     – «Сиротина
     Изот у нас... чего не повидал!
     Приюты, лазареты, каталажки...
     А уж в какие только передряжки,
     Засады, западни не попадал,
     Игрок и рыцарь, человек бывалый...
     Ты не смотри, что он угрюмый малый –
     Вдруг попенял, оборотясь ко мне,
     Молчун, так что же... Сердце – золотое.
     А слово молвит,  если и простое,
     То правильное. Верное вполне.
     Ты тут мудрил, о подвиге судача,
     А вот Изот, он, может быть, иначе
     На дело глянет. Подвигов в судьбе
     Несчётно... Ну, дружище, где промашка
     В расчётах – нам скажи...»

     И «камень» тяжко
     Вздохнул, как бы сдвигая что в себе.
     Вздохнул, стакан потрогал свой (Настёнка
     Проворно всклянь наполнила), незвонко
     Ударился  с графином, не кривясь,
     Закуски не коснувшись, ахнул разом,
     И, помолчав, глухим, скрипучим басом
     Корявый начал, тёмный свой рассказ...
    
     ***
      – «А на ком его нету, греха?.. Грех на всяком...
     Здесь поболе, тут, может, помене, но «Там»
     Дело «кум» замутил… То ли цацку не дали,
     То ли так, шибануло ль мочой по мозгам,
     Иль жена изменила, не знаю... А только
     Озверел наш начальничек. Так лютовал,
     За бараком барак, будто взял разнарядку,
     Через карцер (и всё не по делу!) прогнал.
     Дело прошлое, давнее дело... А вспомнишь,
     Снова взвоешь...  Сам же тот беспредел,
     И устроил!.. Ну, в общем, поднялася зона,
     Сколь ментов положили, сколько наших ребят
     Поломали, забили... всем накинули сроки...
     Мне, считай, повезло – с перебитой ногой,
     С черепушкой проломленной всё же очнулся,
     Огляделся – решётки на окнах... Покой...
     Хорошо! Тихо-тихо в больничке: калеки,
     Старики, доходяги... живи, не хочу.
     Санитары – военные люди, с понятьем,
     Задушевный народец, пьянь один к одному.
     На казённых харчах, на ворованном спирте
     Раздобрели ребятки... А главное, к нам
     Без придирок...  Ну чем, говорю, не житуха?
     Так ведь нет! Оклематься не дали и там.
     В аккурат к Рождеству пережрались, поганцы!..
     Ну, сперва, как положено, весь лазарет
     Обошли, все засовы, замки затворили,
     И в кандейке своей заперлись, и – вперёд!..
     В общем так, диспозицию поясняю:
     Корпус в два этажа. Корпусок небольшой,
     Но усадистый, крепенький. Прошлого века
     Кладка в пять кирпичей. Клали, черти, с душой –
     Не проскочет блоха, волос в щель не пролезет,
     Дверь – стальная... В подвале, однако, ходок
     Запасной, аварийный (это прямо под вахтой).
     Что ещё?.. Вот ещё. – Наш этаж на замок
     Запирается в ночь, он – второй. Первый – ихний.
     Ну, подсобки там разные... для процедур
     Кабинеты...  Короче, закрылись ребятки
     И накушались. Мало сказать чересчур –
     Вусмерть! Всё б ничего, да окурок
     Кто-то бросил в тюфяк - и заснули... Верней
     Здесь на скажешь – мертвецки заснули. Буквально!
    
     Мне в ту ночь не спалось. Всё о жизни своей
     Думал, думал, на звёзды глядел... Сквозь решётку
     Звёзды ночью, особенно в ясный мороз
     Зло сверкают. Особенно как-то колюче.
     Смотришь – будто бы инеем космос оброс...
     Ну, лежу потихоньку, бессонницей маюсь,
     Голова – забинтована, в гипсе – костяк,
     На верёвке – нога... Что ни ночь, богатею, –
     Дурень думкой у нас богатеет...  Ништяк...
     Только слышу: весёленький этакий, бойкий
     Треск … – как в печке сперва...  А потом – запашок.
     Чую, тянет к нам снизу... Да крепенько тянет!
     Ну, приплыли! – подумал... А уже не дымок,
     Гарь уже разьедает глаза, по перилам,
     По ступенькам дощатым, уже к нам теперь
     На этаж влез огонь... Гложет пол, окна лижет,
     Рвётся, слышно, в закрытую дверь.
     Ну а та на замке, вся в железах, оковах, –
     Та, покудова, держит, но чую, она
     Тоже рухнет вот-вот... А на окнах – решётки
     В полруки...  Это что? Всем хана?
     Что есть мочи ору, все клистиры, все склянки
     Расшвырял, всполошил всю палату... Вот здесь
     И открылось мне самое-самое, понял,
     Понял всё, кто такие мы есть
     Перед Богом, пред смертью самой, друг пред другом:
     Хоть и страшненько было, не скрою, но жуть
     Интересно кто как себя вёл в том капкане,
     Сообразив что захлопнулся он, что чуть-чуть –
     И кранты, задохнёмся!..  Что, братцы, творилось!
     Кто-то выл диким зверем, уже не зовя
     Никого, просто выл и хрипел на постели...
     Кто-то полз по палате, в отчаянье рвя,
     Раздирая бинты на себе, будто сети,
     Кто-то хныкал надсадно, с подвывом стонал...
     Но меня поразили не те и не эти,
     А два старых зека,  жаль, имён не узнал:
     Те не выли, не плакали, не суетились.
     Друг на дружку взглянули, и, точно в цене
     Не сойдясь за жизнешёчку, перекрестились
     И молчком – навсегда – повернулись к стене.
     И отплыли... Отправились, видно, в дорогу,
     Где хлеба не горят, где полынь не горчит,
     Эти – точно от Бога. И – прямёхонько к Богу.
     Бог безмолвствует. Дьявол кричит.
      Ну а я? Я не смог... Я был молод, хотелось
     Кое-с-кем поквитаться, да и просто пожить...
     Ногу вырвал (весь в гипсе), уж тут как сумелось,
     Покатился, пополз в коридор... Вот где жуть,
     Вот где мерзость открылась!.. Представьте картину:
     Как в мертвецкой, синюшная лампа едва
     Освещает... какие тут скажешь слова? –
     Полусгнившего мяса куски, всю мякину
     Полутел, друг на друга ползущих, урчащих,
     Сатанеющих... Чьи-то протезы, культи
     Подыхающих и тем сильнее хотящих
     Доурчать, дохрипеть, досмердеть, доползти!..
     Но куда? К эпицентру огня? К раскалённой
     Бронированной двери внизу?.. А зачем?
     Для чего вместе с ними я тоже, причём
     Самый первый! – Всей кровью, всей тушей палёной
     Где ползком, где рывком, кувырком, на локтях,
     По ступеням горящим, хрипя, завывая,
     Ничего уже, кажется, не сознавая,
     Волочу к этой двери свой ужас, свой страх?..
     Для чего? Я отвечу. Я крепко запомнил,
     Всем нутром, шкурой всей осознал я в тот час:
     Страх и ужас – вот всё, что хранит нас!.. И понял,
     Что на подвиг толкает отчаянье нас.
     Подвиг – значит подвинуться, двинуться далее,
     Чем другие, на локоть, на палец, на пядь,
     Это страх, что забудут тебя, и едва ли
     Там, на огненной грани спасут...  И опять –
     Страх, что кто-то (не ты!) самым первым прорвётся
     Через пламя к той двери, где, может быть, ждут
     Черти, ангелы... в общем, спасители... Тут
     Все равно как спаситель тобой назовётся. –
     Там уже притартали пожарные бочки,
     Ломом дверь подломили, но в открывшийся створ
     Только первых, и тех только поодиночке
     Можно вырвать на волю, чтобы вновь под запор
     Затолкать, запечатать, забить...  Но об этом
     Разве думаешь тут? Разве помнишь? Ты в бой
     Рвёшься, подвиг верша, – оттесняя собой
     Самых злых и отчаянных, рвущихся следом.
     Ты – спасёшься. Они? Может быть. А другие?
     Бог судья… Недостало им страха и сил?
     Значит, замыслы были у неба такие,
     Значит, слабо спасенье себе испросил.
     Но вот-вот уже рухнут опоры, стропила,
     Всех, кто в дверь не ушёл, под собой погребя
     (Между прочим, скажу, так на деле и было),
     Кто не смог, – видит Бог – отстоять сам себя.
     Ты себя – отстоял. Вот твой подвиг. (О коем
     Толковали вы здесь). Личный подвиг. Лишь твой.
     А каких-то абстрактных – я, может, тупой? –
     Не видал… Чем ни капли не обеспокоен.
     Просто люди боятся – пожара!..  Конешно,
     Здесь понять можно шире: загорелась душа,
     Истерзала подлюка, бабёнка шальная,
     Либо долг воротить не хватает гроша,
     Кто-то дом не достроил, а кто-то карьеру,
     Кто-то главную книгу не втюрил в умы,
     Вот и рвутся, коль страх есть и сила, на подвиг,
    Лишь бы вырваться первым из огненной тьмы...
    
     Я добра, уж поверьте, осквернить не желаю,
     Но подметил давно – далеко не всегда
     Жест добра так уж искренен и бескорыстен,
     Даже верящий в Бога, и тот иногда
     Не из чистой любви, не от чистого сердца,
     А из страха, что Бог не простит (вот уж ложь!)
     Сунет денежку нищему, втайне терзаясь –
     Эх, на деток своих бы истратить грош!..
    
      Или вот, подмечал же, наверное, каждый:
     В скорбном трауре, плача по мужу, вдова
     Даже искренне, вправду любившая мужа,
     Скрыть не в силах порой торжества,
     И за всем её траурным, скорбным обличьем
     Проступает предательски: «Пробил мой час!
     Он был первый над кланом, но я – победила!
     Я старейшина рода отныне для вас...»
    
     Иль совсем уж нелепость: врагу и подлюке,
     Душегубу, наветчику руку тянуть,
     Если тонет... А было бы лучше, честнее,
     И – по совести самой – ещё подтолкнуть,
     Иль уж мимо хотя бы пройти, отвернувшись,
     Пусть спасается сам, Бог попустит – спасёт,
     Так ведь нет, – исказнясь, руку даст и поможет,
     А потом (заслужил!) и насмешку снесёт...
    
     Это что, от любви, заповеданной свыше?
     Да от страха, от страха!.. От него одного!
     Нет, высоких я слов не любитель...
     Подвиг, благо, любовь!.. А спроси для чего
     Мой рассказ о пожаре, все эти присловья?
     Я отвечу. Две правды живут здесь. Одна
     Правда тех стариков, раскрестившихся с жизнью,
     А другая – всех тех, кто не принял огня.
     Я сужу по себе: отказаться от жизни,
     Это значит соврать...  Но что ценное тут?
     Чем хорош этот план? – Плутовством! И особо
     Тем, что смерти мгновенной не требует плут.
     Ну, а если не требует, что ж... Я азарта
     Не противник. А дело азартное. Факт.
     Вы, положим, от скуки с ума посходили:
     Можно этак раскинуть, а можно и так,
     Что взаправду пора наступила людишек
     Припугнуть хорошенько, прочистить мозги...
     В общем, так, мой резон здесь – азарт.
     И Данила
     Это знает, мне только мигни...»
               
    
          
Глава двадцать девятая


ПЕРВАЯ СИЛА.
         
       
     Да, Силуан печально так скосил
     Взор на меня, как будто пригласил
     С ним вместе попечаловать... Рукою
     Смял бороду. Задумался... И так,
     В молчании, как будто впал в столбняк,
     Оцепенел, чудной томим тоскою...
     Очнулся, наконец: «Вот что, сын мой,
     Теперь уж поздно, надо бы домой,
     Да вижу, не из праздности скоромной
     Хлопочешь, вижу боль твою за нас,
     Так приготовься, это долгий сказ,
     Издалека идет, из нашей тёмной,
     Из горькой православной старины...
     ***
     Отцы святые, Божии сыны
     Нил Сорский, Вассиан Косой… Не знаю,
     Слыхал ли про «заволжских старцев?  Нет?
     Тогда послушай. Может быть, ответ
     Получишь и смёкнешь откель родная
     Вся наша голь да рвань воспложена
     И почему горда собой она...
     Прияв Христову веру, сквозь крутые
     Огни пройдя, но всё-таки прияв,
     Русь затомилась духом: кто был прав,
     Распятый Сам, или столпы святые
     Христова храма? Золото, парча –
     Все ж видели! – с округлого плеча
     Ручьями так и льётся, Благочинный
     Аж лоснится, с амвона о Христе
     Рыдая, о скорбях Его, кресте,
     Которые и нам нести... Невинный
     И разумом и сердцем как поймёт
     Всё это человек? Уж если Тот,
     Кто нас пришел спасти, чуть не в лохмотьях
     Жил, не имея в мире ничего,
     Так почему же пастыри Его,
     Иль мытари, сплошь в золотых разводьях?..
     Известно дело, русская душа
     Всегда, во всём дойдёт до рубежа,
     До исступленья!..  Если уж стяжали
     Учение Его, и жизнь, и смерть,
     То, значит, надо быть как Он, суметь
     На сердце выжечь страстные скрижали.
     И – выжгли ведь!.. Сын мой, ты посмотри,
     Те ж пахари, всё те же рыбари,
     Кто чистым сердцем восприял Ученье,
     Те ничего не имут, ну а те,
     Кто лишь спасенья чает во Христе,
     Приемлют свет Его, но не мученья.
     И вот заволжский старец, Сорский Нил
     Взыскующих Креста обьединил
     Во станы «нестяжателей», глаголя
     Вслед за Христом, что царствие Его
     Воистину от мира не сего,
     Но горнего, незримого...
    – «Доколе –
     Он вопиял – берут монастыри
     Оброк земной, как дольние цари,
     С рабов своих, с прирезанных наделов,
     Дотоле пусту месту быть сему!
     Вовек не уподобимся Ему,
     Из чад своих мздоимцев понаделав.
     Дух – в наготе сияет, в простоте,
     Обьединяйтесь, братья во Христе,
     В смиренные общины, златолюбцев
     И княжьих, и церковных из себя
     Изблюем, дух единый возлюбя,
     Да внидем в мир иной без миролюбцев!
     Пусть, тешась в роскоши, душой пуста,
     Европа тонет, извратив Христа,
     Мы  русичи, мы зрим иные мрежи,
     Общинность искру иссечёт во тьме!..
     Где свет, где мысль рождается? В уме?
     Ум смертен. Мысль – бессмертна. Значит, брезжит
     М е ж   н а м и   Мысль!..  И чем теснее мы
     Сплотим свои сердца, свои умы,
     Отторгнутые от земного плена,
     Тем выше, чище разомкнётся даль,
     И нашей общей мысли вертикаль
     Войдёт в неё, соединясь нетленно
     С самим Первоисточником, с самой
     Первопричиной света, нашей тьмой
     Долимой, всё земное здесь оставим,
     Прах отряся от ног своих и рук...
     Обьединяйтесь, братья, в тесный круг,
     Пути непреткновенные исправим!..»
               
     И эти речи огненные вслед
     За старцем, рассевая страшный свет,
     По весям, городам несли собратья,
     Воспламеняли души всех нагих,
     Всех страждущих, убогих, а таких
     В избытке на Руси... Большие рати
     Стяжали «нестяжатели»... И тут
     Не только монастырский чинный люд,
     Но и князья, бояре взволновались:
     Не просто покушенье на казну
     Церковную, на личную мошну
     Здесь разгадав, с попами столковались...
     ***
     Бил на Москве, жил средь святых хором
     Монах, Иосиф Волоцкий. Пером
     Зело владел, жидовствующих ересь
     Громил, слал поученья, росвещал
     Единоверцев, сирых наущал
     Не пошатнуться духом, изуверясь
     В посевах Благодати на земле:
     – «Мир вправду зол, когда его во зле
     И только лишь во зле мы сами видим.
     На Бога-то надейся, только сам
     Не поплошай!.. Угодны небесам
     Не те, кто горьки слёзы, сидя сиднем,
     Все точат в чашу, Господу несут, –
     Ему он в тягость, скорбный тот сосуд.
     Но разве только скорбь разлита в мире?
     И солнце светит, и земля цветёт,
     Ты вслушайся – любовь в сердцах поёт,
     Ты лишь радей, на Волге ли, в Сибири,
     Труждайся, богатей, себя спаси,
     С тобой спасутся сонмы, не проси
     У Господа ничтожной дармовщинки,
     Сам разживись, гляди на Запад, где
     Смекнули: чести нету быть в нужде
     И так переустроили общинки,
     Чтоб каждый мог, не озираясь впредь
     На ближнего, стараться и добреть.
     Уж коль нам даровал сей мир Всевышний,
     Его нам и возделать, чем сам-друг
     Богаче, тем вольготней всем вокруг,
     И ни один кусок не будет лишний...»
    
     Такие речи слышучи, князья
     Быстрёхонько пристроили в друзья
     Иосифа, и вскоре «осифляне»
     Как будто взяли верх, к монастырям,
     К людишкам их, дворам и пустырям
     По медоносной приписав поляне...
     Вздохнуло духовенство, разживясь,
     Да и боярство, вдосталь наревясь,
     Указом царским вымолило милость,
     Навеки прилучив к дворам своим
     Людей работных... Думалось ли им,
     Что в крепости-то Русь и надломилась?
     Ну, сказ о том особый... Нам с тобой
     Важней признать: и выигравши бой
     У скорбных «нестяжателей», не то что
     Русь не подняли «осифляне» ввысь,
     Но самая уже о брюхе мысль
     И днесь как бы неправедна, порочна.
     А почему, сын мой? А потому,
     Что мерит всяк по чину своему.
     А чин Руси особенный. Державный!
     Здесь человек ничто.  Здесь личность ноль.
     И не случайно продувная голь
     Завет «заволжских старцев» достославный
     Так близко к сердцу приняла, он был
     Единосущен ей. Он в точку бил.
     Такой народ...  Как будто не от мира
     Сего, как будто цель – всем преподать
     Урок, что раб стяжает благодать
     Не златом, но крестом, темно и сиро
     По проклятой земле свой крест влача...
     Сказать по правде, сын мой, вас леча
     Духовным словом, страсти утишая,
     Я сам отлично вижу тупики,
     И... гибельным виденьям вопреки,
     Спасительную ложь провозглашаю...
     Час не настал для правды. Не настал.
     Но он – настанет!...
     ***
     Я теперь подал
     Тебе затравку. Ты, пожалуй, тайной
     Пока оставь слова мои. Поздней
     Мы дотолкуем, и уже ясней,
     Уже ребром вопрос поставим крайний.
     Ну, а теперь расстанемся, сын мой,
     Подумай на досуге о самой
     Природе человека, о высокой
     Его задаче на земле, о том,
     Где дом его, где настоящий Дом.
     Да языком уж попусту не цокай,
     Надумаешь чего – давай ко мне.
     Размаракуем втайне, да втемне.
     Теперь – ступай...»
     Он встал, ветлу откинул,
     Как прядь, на лоб спадавшую, тяжёл,
     Одышлив, в свой притвор ночной ушел...
     И месяц, и другой, однако, минул, –
     Мы не встречались... И не потому,
     Что не имел чего сказать ему,
     Нет... но дела, но дом... Да и дозором,
     Бывало, простоишь чуть не полдня –
     Куда уж тут!..  Запутали меня,
     Всех наших заплутали... Нет, измором
     Здесь не возьмёшь.  Но близок, близок час!..
     Уж нынче поглядим какой у вас
     Шалманчик расчудесный...  Тихо-гладко
     Нагрянем на чаёк!.. Но до того
     С попом уж потолкую, для него
     Вопросов накопилось сверх достатка.
     Беседа наша прошлая весьма
     Встревожила меня... Какая тьма
     Смердит в умах, в сердцах смиренных наших!
     Что в наших, даже пастырь, наш пастух
     Не в силах примирить смятенный дух
     В разверстых безднах, сердце леденящих...
     ***
     Вот я, положим. Думал я, чиста
     И жизнь моя и вера: чту Христа,
     Обряды исполняю... Ан, глади-ко,
     В стяжатели попал. Как ни возьми –
     Стяжаю, и наёмными людьми
     Распоряжаюсь, жму из них… И дико
     Себя представить в качестве таком,
     И перед Богом, вишь, крепостником
     Предстану... Потому на деньги падок,
     Копеечку ценю, чего уж врать,
     И если честно, если выбирать,
     То выберу не бедность, а достаток.
     По совести сказать, отвратна мне
     Вся эта рвань, смердящая в говне,
     В безделье, пьянстве, и уж если этих
     Сочтёт Всевышний Божьими людьми,
     На, дьявол, душу грешную, прими!
     Не по пути мне с этими, пометь их
     Своей высокой метой: «Этих – в рай».
     Ну, а таких, как я – бери, карай,
     Карай за то, что хрип свой гнул, не зная
     Просвета от забот, не обирал
     Несчастных, ни копейки не украл...
     Такая, значит, доля нам чудная
     В краю для дураков...
     Вот-вот! – Дурак
     И есть герой здесь главный... Странно, как
     Не понимал я этого? Вселенский
     Иванушко-Дурак здесь царь-герой!
     Округ него и вьётся этот рой
     Рабочих пчёл, а дурень деревенский
     Сидит себе, как идол, на печи,
     Да манны с неба ждёт, да калачи
     Дарёные уписывает с жаром,
     Страсть как умилен!.. Сердоболен наш
     Народишко – блажному как не дашь?
     На то и Благо, что дается даром!
     Быть может, он угоден Богу?.. Я
     Не знаю, может быть, не в те края
     Судьба моя меня определила,
     Но не могу смириться с ним, и здесь
     Не знаю, есть ли выход... Если есть -
     То где он, подскажи, какая сила
     Из тупика нас вызволит? Страна
     Уже и так больна, разорена
     Придурками, ворами, – чередою
     Пошли во власть, и только городки,
     Как наш, ещё крепятся, островки
     Не залитые гиблою водою...
     Да только вот и к нам уже вода
     Подкатывает, плещется, беда!..
     Раздумаешься этак, Боже, Боже,
     Потоп, кругом потоп!..  Нет, разговор
     Необходим... Но что это?.. Притвор
     Келейный на замке... Опять, похоже,
     Не повезло?.. Опять. Что ж, посижу
     Под старою ветлою, погожу.
     И время терпит... 
     Точит, сука, точит
     Мыслишка потайная – вдруг мелькнёт
     Знакомый плат? Как прежде, обогнёт
     Церковный двор, вновь подойти захочет?..
     Нет, не захочет, знаешь ведь, обид
     Такие на прощают... А знобит,
     Сердчишко-то, однако, ты гляди,
     Не ведал за собою…Так в груди
     И ходит, и заходится, собака!
     Ведь надо же, ведь прилучила, гля,
     Прибила, как цепного кобеля,
     А вольным почитал себя, однако,
     Гордился независимостью...  Врешь!
     Как ни гордись, от бабы не уйдёшь,
     Коль сердце на цепи...
    
    
            Глава тридцатая               
    
          СИЛА ВТОРАЯ.

      Изот умолк, свой тёмный, приблатнённый
     Сведя с концами сказ. Стакан гранёный,
     Уже опять наполненный, поднял
     И тяпнул целиком, от перегрузки
     Освобождаясь умственной, и хрусткий
     Огурчик с удовольствием умял.
     Он был доволен – справился с заданьем,
     И вроде как не худо, пониманьем
     Людей и жизни вроде как поверг
     Неопытную публику в смятенье...
     А я был счастлив, пафос самомненья
     Легко простив ему, он просто мерк
     В сравненье с тем, что, кажется, качнулись
     Весы сомнений… Мы переглянулись
     С Донатом, с Никодимом – не беда,
      Что всё пока неясно…  И с Настёной
     Пересеклись ненадолго... Но тёмный,
     Спокойный взор её, как и всегда,
     Непроницаем был. Она сидела
     Как будто отстранившись, и глядела
     В окно, самим безмолвьем поясня:
     Что будет – будь. Я с вами. Мировые
     Проблемы вам решать, ну а живые,
     Житейские, те лягут на меня...
     Но самый главный узел, он всё там же,
     В Даниле коренился... Если даже
     «Личарда» поддержал меня, за ним
     По-прежнему решающее слово.
     И я ловил, стремясь понять, соловый,
     Тяжёлый взгляд. Он был необьясним.
     То вспыхивал, как будто разгораясь,
     А то скучнел... То, в сумерках теряясь
     Изотовой невнятицы, тускнел.
     Вот и теперь, отлично понимая
     Что слова ждут его, не поднимая
     Ни голоса, ни взгляда, каменел.
     Резоны ли просчитывал, как практик,
     Куражился, «выдерживал характер»,
     Показывал кто набольший в дому?..
     Но вот он потянулся... папиросу
     Размял... И я увидел – нет, не просто
     Форсит, не до того теперь ему,
    ***
     Он был всерьёз, взаправду озабочен
     Принятием решенья и всем прочим,
     Решению сопутствующим... Так
     Купец, в игру ввязавшиь по дороге,
     Не только состоянье, жизнь в итоге,
     Крест на кон ставит –  к ужасу зевак.
     Но ни зевак, ни ужаса подавно
     Здесь не было. Томило ожиданье.
     Все понимали: на кону цена
     Изрядная. Согласие на цену
     Не просто обозначит перемену
     Полей абстрактных, – каждого зерна,
     Конкретного, сам код изменит в корне,
     Меня, его, всех нас...  Нет, не игорный
     Азарт им двигал, – молча, истемна,
     Под сердце загнетённый тяжкой злостью
     Огонь, годами тлевший горькой остью,
     Встревоженный, вставал теперь со дна...
     ***
      – «Пожар, чьи-то подвиги... Блажь, ахинея.
     Страна, время действия – вот что важнее!
     История... Он усмехнулся, кривясь  –
     История снова всплывает, похоже,
     А думал – верняк, притопил... Это что же,
     С погибшим, с минувшим налаживать связь?
     Опять на утопшие, старые круги
     Вернуться?.. Смешно, как припомнишь, – науке
     Готовился я с юных лет послужить,
     Не зря ж корифеи, историки знались
     Со мной...  Мой компьютерный макроанализ
     Не сейфы тогда помогал потрошить:
     Банк данных всех стран, всех времён панорама!..
     Была лишь моей эта суперпрограмма,
     Режим расширения в недрах её
     Такие возможности вскрыл, что сквозь сети
     Межбанковских шифров сквозя, в банки эти
     Внедряться «чудовище» стало моё,
     Пошло их шерстить электронною лапой,
     И, код дешифруя, тишайшею сапой
     Чужие деньжата на собственный счёт
     Тайком перебрасывать... Позже мой «Демон»
     Космическим руслом, не только модемным,
     Расширил мои горизонты...  И вот,
     Втихую родных фраеришек пограбя,
     Я вплыл в Океан… В планетарном масштабе
     Раскинул незримые тралы мои.
     Но всё это позже, гораздо позднее,
     Когда от обиды глухой сатанея,
     Лишь чудом не стёр наработки свои.
     Тогда-то и встретился мне мой фанатик,
     Мой «Демон», маньяк-программист, математик,
     Но голь беззаветная, право!.. В кабак
     С тоски я в ту пору свернул...  Он за столик
     Прибился ко мне с «парой слов».  Алкоголик?
     Безумной гордыней палимый чудак?
     По счастью, – последнее, как оказалось.
     Судьба его также с мечтой не связалась,
     Причина тут, правда, была посложней.
     Он шёл поперёк установке тогдашней
     На роль ЭВМ как послушной, домашней
     Машинки для скорых подсчётов, о ней
     С презрением он говорил, аж гримаса
     Кривила лицо… программист экстракласса,
     В ту пору уже гениальным чутьём
     Он чуял какие здесь бездны таятся,
     Какие обьёмы, поля информаций
     Нас втянут в себя, и – входил в их обьём.
     Коллеги, конечно же, все отшатнулись...
     ***
     Словцо за словцом, две обиды схлестнулись,
     Мы душу друг другу открыли, и вот,
     В мои наработки лишь глянув, он мигом
     Проник все лакуны, он в хохоте диком
     Зашёлся, хватаясь за тощий живот:
     «Умно! – Вопиял от восторга и злости –
     Умно микроскопом вколачивать гвозди!
     А главное – ловко!.. И кой только чёрт
     Под ручку ведёт архивиста, профана
     Прямёхонько к цели, вкруг коей обманно
     Годами кружишь, в муть и мраки упёрт,
     Да знаешь ли ты на какие орбиты
     Тебя занесло ненароком?.. Обиды
     Смешными покажутся, ты уж поверь,
     Банчишко-другой тряханёшь ненатужно,
     Все старые счеты сведешь, если нужно,
     А мне... Мне дороги открыты теперь,
     Дороги в иные пространства!..»
     И верно.
     В его бескорыстии даже чрезмерно
     Я удостоверился… И, как-то раз,
     Смекнув, что фанатик по гроб благодарен,
     Стал брать с него дань как заправский татарин:
     Программы-ловушки мне шлёт и сейчас.
    
     А старые счёты?.. Казалось, мы квиты
     С наукой. – Я молод, богат... Но обиды
     Смешными не стали со временем, нет,
     Осадок в душе был по-прежнему горек,
     И дело здесь даже не в том, что историк
     Во мне был загублен...  Историк! Поэт! –
     Не всё ли равно кто в конечном итоге
     Ещё один столбик на пыльной дороге,
     Былому черту подводя, водрузит?
    ***
   
      Писак легионы у нас, Бог им помочь...
     Но где эта крыса, та мелкая сволочь,
     Каков он собой тот крючок, паразит,
     Графу сочинивший негласную, пунктик
     О нацпринадлежности?.. Гном, лилипутик,
     Безликое нечто скорее всего.
     А сколько разбитых, раздавленных судеб!
     И кто их поймёт, кто их с миром рассудит –
     Безмолвным, ушедшим в себя самого?..
     Никто, никакая учёная сволочь
     Не скажет  зачатому в смутную полночь
     Кровей безымянных дремучий состав,
     Но сам-то себя, не ища переброда,
     Он вправе причислить ко древу народа,
     Сквозь корни его (в той же почве!) восстав.
     Обсевок, подкидыш чернявый... в детдоме
     Тужили об этом не шибко, а кроме, –
     Родился в России, считай, что русак.
     Вопросец со временем встал поострее:
     Сперва цыганёнка, чуть позже еврея
     «Разглядывать» стали во мне... Но впросак
     Попал на экзаменах (вуз-то козырный,
     Считай – стратегический!)... Только настырной
     Натурой, упорством и смёткой тогда
     Пробился. С отличием кончил. И всё же
     Достали. – Коллеги уже...  Это позже,
     Когда расправлял свои крылья, когда
     Мои разработки к себе корифеев
     Всерьёз привлекли...  Вот уж где он, орфеев
     Огонь встрепенулся в коллегах!.. Поди,
     Тогда-то они, пусть тайком, но пропели
     Свои «лебединые песни» и цели
     Достигнули – мне перекрыли пути.
     И правда. – Безродный, всегда беспартийный,
     Ну разве я в силах был дать обьективный
     Анализ, копаясь в родной старине,
     Вскрыть корни трагедий народных в разрезе
     Таком, что и самая мысль о прогрессе
     (Подчеркнуто было) теряла в цене?..
     ***
     Вот здесь я – он встал, заслоняя спиною
     Закат за окном – я прошу всё честное
     Собранье набраться терпенья и сил,
     Давно собирался я... Старая рана
     Сквозь годы нет-нет, а проступит… Как странно,
     Твой «бред» её сызново разбередил...»
      


Тридцать первая глава

    ПЕРВАЯ СИЛА.

   
     … – «Ты погляди-ка, ишь как, – нарядился!
     Шёл в пир да заблудился? В Божий дом
     Ошибкою попал?.. С трудом, с трудом
     Дружка признала старого... Гляди-ка,
     Весь в новеньком...  Хозяйкою, поди,
     Радивой обзавёлся, погляди,
     Оглажен, выбрит... верная улика!
     Уж признавайся, не для куражу,
     Не бойся, знаешь сам, не осужу,
     Вот разве посмеюсь немножко... Хочешь,
     Повеселимся вместе?..»
    
     Мать честна! –
     Иринушка!.. Она ли? Впрямь она.
     Сидишь себе, как пень, под нос бормочешь,
     Монашку поджидаешь, ан, поглядь,
     Красавица идёт, ни дать, ни взять –
     Гулёна в сарафане, да нарядном!
     Откуда ты, куда, душа моя?
     На послушанье, в храм?.. Положим, я
     И правда нынче в белом весь, в парадном,
     Так есть на то резон. Как говорят,
     Последний наш, решительный парад
     Сегодня наступает... Ну а ты-то?
     Аль с церковью порвала?.. Ну, дела!..»
   
    «Нет – говорит – взять кое-что пришла,
     Нет службы нынче...»… Я глядел сердито,
     Ещё тая свой радостный испуг,
     Как будто бы ища кого вокруг,
     Глядел по сторонам, сосредоточась
     На мысли... Нет! – Желании одном:
     Хочу тебя, хочу!.. И ведь ни сном,
     Ни духом я не ведал, заморочась
     В делах житейских, как же мне она
     Нужна была... Иринушка, жена,
     Жена и мать!.. За что судьба-злодейка
     Нас развела? Не знаешь? Знаю я.
     Всему причиной гордость, злость моя.
     Да поздно... А теперь поди, сумей-ка
     Поправить положение... Гляди,
     Стоит надменно, руки на груди
     Скрестила, смотрит чуть ли не с насмешкой.
     Ну что же, значит, время: обьясним
     Зачем парад. Нет батюшки? Бог с ним,
     Тут со своей судьбою не помешкай...
     ***      
     И встал я, чуть не силой усадил
     На лавочку, немного погодил
     И всё как есть, все мысли без утайки,
     Всё выложил, весь наш подробный план,
     Сказал, какой наладили капкан
     Сегодня, прямо в ночь, для тёмной шайки...
     Она кивала, слушая, она
     Печальна, даже, кажется, нежна,
     Как в дни былые, стала – так внезапно
     Обрушилась лихая эта весть
     На бедную головушку... И весь
     В предчувствиях удачи, я азартно
     Ей расписал, что намечаем в ночь,
     Спросил совету – может ли помочь
     Нам Силуан в богоугодном деле,
     Не дерзко ли просить его о том?..
     Хорош и меч, конечно, но с крестом
     Куда гораздо, враз бы одолели.
     Тут главное – благословенье!..
     «Нет.
     Не жди его...» – печальный был ответ.
     Она глядела в сторону куда-то,
     Сквозь ветви, позлащённые лучом
     Закатным... Не спросила ни о чём,
     Сказала только, словно виновата
     Передо мной сама теперь была:
     «Прости, коли обидой обожгла,
     Коль страстью подпалила... Бог свидетель,
     Зла ни тебе, ни деточкам твоим
     Я не желала... Может, нам двоим
     И легче было б… Только добродетель
     Я понимаю иначе.  Пойми
     И ты меня, и всё, как есть, прими,
     Не осуждай, темна моя дорога...
     А браки, говорят, на небесах
     Свершаются... Быть может, на весах
     Небесных нам с тобой не так и много
     Грехов бы насчитали, только мгла
     Земная оказалась тяжела...
     А в общем, не журись, мил-друг, на этом,
     На том ли развороте наша жизнь
     Совсем и не кончается, держись,
     Задумал дело – делай! А советом
     Ничьим себя напрасно не труди,
     Идти решил – иди. Но сам иди.
     Даст Бог, когда-то свидимся?..»
     ***
     Печально
     В глаза мне заглянула, обняла,
     Как будто на прощание…
     Светла,
     Воистину светла, исповедальна
     Была она в закатный этот час,
     И шла – я вслед глядел – вся излучась
     Каким-то тайным светом... Это было
     Благословенье – понял, понял я!..
     Ну что ж, за дело правое, друзья,
     Теперь за дело!.. Сердце прознобило
     Не зря волною тёмною, не зря!
     Ударил час. Смеркается заря...
    
    
               
     Глава тридцать вторая

     СИЛА ВТОРАЯ.

    
      « ...страна...  Уж каких только стран, территорий
     Не видывал я… Да не знаю, которой
     Вдруг душу ожгло бы, назвать не берусь,
     Но полюшко (поле для эксперимента?),
     Где жалость и ненависть – одновременно! –
     Рвёт сердце мне, есть...  Поле-полюшко...  Русь.
     Святая и страшная в святости, Богом
     Возлюблена – проклята!..  Вечным тревогам
     Распахнута настежь в любви и тоске...
     Косматое чудище обло, стозевно
     Распластано в топях – на гран от спасенья
     И от диалектики – на волоске.
     Меж Севером, Западом, Югом, Востоком,
     Как тот великан, богатырь во жестоком,
     Во сне вековом на растяжке лежит
     В самом центре мира, не лезучи в график,
     Вне всяких историй, вне всех географий,
     Лежит, думу думаную ворошит –
     О свете всесветном, о благе всеземном,
     Таком, чтоб не избранным только, но всем нам,
     Иначе навовсе нишкни, фармазон,
     Вот кабы весь мир обаять, самозиждясь!..
     Пускай неохватность, пускай неподвижность,
     Шатнёшься – беды наведешь. Не резон.
        ***
   
      Лежит богатырь по дремучим болотам,
     Ошую шипение – носит кого там?
     Потянется шуйцей, вражину помнёт,
     Шумок одесную – потянет десницу,
     Варначьи кровя отряхнёт за границу:
     «Нет людям спокою...» –  И снова уснёт.
     А тучей пойдут, застя солнце конями,
     Дуб сыр-кряковист вырывает с корнями,
     Смолит черенья ножевые, конька
     Седлает низёхонька, и шепоточек:
     «Не столь богатырь посечёт, сколь потопчет!» –
     Ползёт, сея ужас окрест, сквозь века.
     Такие, вишь, силы...  Но где эти силы?
     Есть замысел Божий, есть миф о России,
     Есть сон о России, а явь, а сама,
     Сама она где, наяву, не в сказаньях?
     В спецзонах, рязанях, мезенях, казанях
     Лежит, набирается...  Кабы ума!
     Ни сил, ни ума – одуряющей мути,
     Возвышенной зауми, коей по сути
     Не в силах никто раскумекать, ни тот,
     Скликающий за всеотзывность бороться,
     Ни этот, вперяющий перст в инородца,
     Ни сытый, у трона пригревшийся, кот.
     И как раскумекать ту заумь, особость,
     Всемирность, призванность, когда в невесомость,
     Как в космос, Отечество погружено,
     Где форма устойчивости – вверх ногами,
     Где норма утонченности – всех рогами,
     И всё это взболтано слишком давно.
     ***
   
      Да, слишком давно... Взять хоть греков, к примеру,
     Хотя бы Европу: уж там свою веру
     На прочном фундаменте вынесли, он
     Крепился веками – по крохе, по грану,
     По гимну, по мифу, покуда ко храму
     Не лёг в подоснову, самозавершён.
     Из тёмных чудовищ – сторуких, стомордых,
     Аморфных ещё, а точней зооморфных,
     Виясь из хтонических, донных кривизн,
     С лицом человечьим титаны и боги
     Сквозь миф продирались, покуда в итоге
     Лик зверя не канул в антропоморфизм.
     И боги, в сознание вочеловечась,
     Олимп заземлив, рвя туманную вечность,
     Сошли в круг времён. – В бытовые дела
     Мешались, и на спор, пометив героя,
     Судили бои, плутовали порою,
     Следили – а ну-тка, мол, чья там взяла?
     Тайком от бессмертных, во гневе ужасных
     Законных богинь проникали в прекрасных
     Земных, очарованных смертью подруг –
     Дождём золотым, или птицей небесной,
     И кровь полубога смыкала над бездной
     Отныне земной и божественный круг.
     Всё было готово... Структура кристалла
     Оформилась. Личность себя разверстала,
     Из вязкого «Мы» трудно выпростав «Я»,
     Приходу уже предлежала дорога
     В едином лице человека и Бога
     Самою органикой предбытия.
     Не зря ж столь естественно и не спесиво
     Здесь было воспринято Дивное Диво,
     Пусть даже не сразу, пусть через века:
     Скудели земной неземным просиянье
     В догматах предельного самостоянья
     Внедрилось надёжно и наверняка.
     ***
     Но это Европа... А наши печали –
     Иные... Ведь Русь ещё в самом начале,
     Во тьме предсознания, предбытия
     Ворочалась тяжко... Подобно потопу,
     Захватом окраинным через Европу
     Слепяще волна подкатила сия...
     А здесь по чащобам, трясинам, порогам
     Якшались ещё с Переплутом, Сварогом,
     Стрибогом, Ярилой...  Перун здесь служил
     («Новинка» последняя) княжьей дружине,
     И, важно усы золотые пружиня,
     Пред теремом став, княжий двор сторожил.
     А «подлый» народишко, как говорится,
     Русалкам своим, упырям, рожаницам
     Молился, как встарь, «новостям» вопреки:
     К заступнице, к Макоши бабы взывали,
     И Велесу, скотьему богу, свивали
     В дожинки на бороду злат-колоски.
     Россия, Расеюшка, Русь... Триединство
     В догматы просилось. Но как утвердиться?
     Как в битом «трельяже» сомкнуть цельный свет?
     Осколки миров, черепушек зиянье...
     Нет, русский не нация, а состоянье
     Души, как поэт не профессия, нет...
     ***
     И вот они, три разобщённых сословно
     Пласта – «Благородный» (что очень условно),
     Ни в Бога, конечно, ни в черта, ни в сон
     Не верящий, властью могущ и утешен,
     Затем – «Основной»...  я признал бы, но, грешен,
     Признать не могу таковым, странен он:
     Учитель и токарь, строитель и докер...
     А киллер и донор? А дилер и доктор?
     Как их сочетать в «основной" этот слой?
     По среднему, что ли, как прежде, достатку?
     Но дом – погорел, по кирпичику кладку
     Кто мог, растащил – весь достаток былой.
     Кто мог... А таких вот, «могущих» в народе
     Всё гуще и гуще – в тоске, в безысходе
     Посконного рабства, в расхристанной тьме
     Стыд-совесть похерил? Не мучайся, право,
     Знак Вора над Русью взошел величаво…
     Ты честный? Теперь твое место в тюрьме.
     Слой третий – издревле горючий, бедовый...
     Но если бывал он земной подосновой,
     Престранная нынче пошла голытьба
     Из новых чудил, не умеющих выжать,
     По капле сцедить из себя, чтоб хоть выжить,
     Ни стыд свой, ни совесть, не то что раба.
     Какие тут к дьяволу интеллигенты,
     Крестьяне и прочие? Все – «элементы»
     Из «электората»… Но этот дурдом
     Завёлся у нас не вчера, не сегодня,
     Кой чёрт себе лгать: «попущенье Господне»,
     Всё исповедимо, всё в хаосе том,
     Все корни в той зыби, в пластах довременья,
     Когда в серебре и кольчугах раменья
     Дружин оттеснили от смердов князей –
     Господ «золотых», кто богов своих древних
     Извергнул из капищ, когда по деревням
     Их чтили ещё с безоглядностью всей.
     Вот здесь и отмерилась первая мера:
     Душа-то народа, народная вера
     Разбилась сословно, покастово...  Здесь
     Все корни подспудные смут и трагедий,
     Страну раздиравших в подпочве столетий,
     Раздавшись, они обнажаются днесь.
     ***
     А был он, был круг единенья религий!
     Венчает уже пантеон звероликий
     Верховный наш Бог – светлый Род-Световид,
     В четыре лица он все стороны света
     Уже озирает... Но мало и это, –
     Он Космос уже обозреть норовит!
     Славянский, космический Бог с человечьим
     Лицом …– с четырьмя!..
     (Русь набегам и сечам
     От века не знала пределов – то юг
     Нашлёт печенегов, то запад тевтонов,
     То север варягов, то пеших, то конных
     Восток...  Знай, смотри, озирайся вокруг!..)
     Корнями в земле, головой уже в звёздах,
     Он мощно сгущал, сопрягал тёмный воздух
     Звериного мифа, чей хаос бурлил
     Внутри скорлупы, пламенел, выплавляя
     В себе Человека и смутный являя
     Земле Световидовым космосом Лик.
     В том космосе Велес, Ярилушко, Макошь,
     Себя растворив, озаряли, однако ж,
     Лик Бога единого, личность уже
     Готова была проступить в нём, решётка
     Структурная врезаться в хаос и жёстко
     Брега обозначить в безбрежной душе.
     Аморфный, звериный, коллоидный ужас
     Редел, человеком в себе обнаружась,
     Но тут из пучин средиземных  волна
     Сквозь Чудь пронесла иудейское чудо,
     Знак Рыбы на Русь накатил, Чудо-Юдо
     Взмутило, восстав из волны, времена...
     ***
     Поймите меня, ни одной из религий
     Я тут развенчать не хочу, а великой –
     Тем боле, но то, что сия круговерть
     Вскружила и Чудь, словно галла, арийца –
     До срока, ведь правда?.. Как там говорится,
     Что здорово немцу, то русскому смерть.
     А малость помедли, поспи ещё малость,
     Глядишь,  Русь сама бы, дозрев, оклемалась,
     Очнулась бы и осознала, что лишь
     В самом человеке –  зерно и первичность,
     Лишь после Соборность. Христос – это личность,
     Общинностью этого не утолишь.
     Так нет, заиграло в князьях ретивое!
     Копытом давя, сокрушая живое,
     Ещё не остывшее в сердце земли,
     Добрыни, дружиннички взялись за дело,
     Кумиров, а с ними духовное тело
     Народа огнём и мечом рассекли.
     Насильно крестили, насильно святили,
     В чужие, силком, имена обрядили,
     И слушал, дивясь, обращённый Иван
     Заморские требы, сочтя по-житейски
     Сколь редко меж эллинской тьмы, иудейской
     Мелькнут огоньки Светозаров, Светлан,
     И ставил, как исстари, в баньках под праздник
     Дары рожаничных, языческих трапез,
     Корзинки, кануны, «Хозяев» даря,
     Овинничка, банничка всласть ублажая...
     И так лютовали попы, отряжая
     Облавы, «поганцев проклятых» зоря,
     Что здесь уж упёрся «поганец» скаженный:
     Мол, к вашим богам мы со всем уваженьем,
     Мол, даже и в церкви на службах стоим,
     А ежли вы к нашенским без состраданья,
     Не будет вам хлебной и прочия дани,
     Пущай, мол, попы обойдутся своим...
     Своим бы – «пущай»... Да ведь поп не окладом
     Держался в ту пору, но миром, но ладом
     С тем самым язычником, с коего брать
     Натурой вменялось ему, хлебом-салом,
     Побором «поганьским», не столь уж и малым,
     И сам пробавлялся, и вся его рать,
     Весь причет церковный... Вестимо, взгрустнули.
     Взгрустнувши, лишь рясы плотней затянули:
     Ни с волей верхов совладать не могли,
     Ни с миром... Меж двух жерновов, двух напастей
     Томясь и хирея, чуть было всей кастой
     Не сгинули, бедные, с русской земли...
     Очнулись владыки – горит под ногами,
     Крепь церкви, основа её, серый камень
     Вот-вот распадётся, порушится Храм!..
     И вот разрешилась Великим Собором
     Великая сделка – вопрос, о котором
     Гудёт меж историков шум-тарарам:
     «Позор», «Компромисс», «Синкретизм», «Двоеверье»... –
     Кто как изощрится, учёные перья
     И копья ломая доныне, а суть
     Проста: под народный, под самый исконный
     Подбить, подогнать календарь свой церковный
     И праздники «их» со «своими» сомкнуть –
     Заступниц, угодничков «их», чудотворцев
     Облагообразить, голимых уродцев
     В одежды облечь, прикрываючи срам,
     В сиянья одеть, в золочёные ризы,
     И лягут дары не на тёмные тризны,
     На светлые праздники лягут, во Храм...
     И верно. Теперь, пусть нещедро, ложились.
     Ожили попы помаленьку, прижились,
     Сдружились с «поганцами», глаз поприкрыв
     На жертвы обильные старым кумирам –
     И «новых» дарили!.. Казалось бы, миром
     Вот так, год за годом, срастётся разрыв.
     Казалось бы, мир худо-бедно заладя,
     Восстанет страна из обиды, не глядя
     На шведов упорных, проворных татар,
     С последними даже сдружились, навроде –
     До сечи!.. Но зрел, и не в «подлом» народе,
     Шёл с верхнего яруса подлый удар,
     Удар, от которого Русь пошатнулась,
     Да так, что и днесь, почитай, не очнулась, –
     Такого не смог ни варяг, ни монгол...
     Окрест оглянулись земные владыки,
     Раскрыли попы византийские книги,
     И грянул-погрянул великий Раскол...»
               
    


Тридцать третья глава

          ПЕРВАЯ СИЛА.
   
     Дорогой в Кремль я многих горожан
     Посадских наших встретил, слобожан,
     Подтягивались, в общем-то, согласно
     В старинный воеводский, в теремной
     Угрюмый дом, где за крутой стеной
     Кремлевскою, исконному согласно
     Обычаю селился голова:
     Как только получал на власть права,
     Тотчас же в Кремль вьезжал со всем обозом,
     До следующих выборов. Ведь Кремль
     Не только сердце наше, но и крепь,
     Досюда неприятельским угрозам
     Куда как трудно станет доползти.
     Отсюда и политику вести,
     С возвышенного места, поспособней...
     ***
     Нет, всё-таки хорош наш городок!
     Не утерял традиций... А видок
     Отсюда – ты на карте на подробной
     Такого не увидишь. Со стены
     Зубчатой все четыре стороны
     Откроются тебе, как на ладони:
     Кольцом чернёный бор лежит, река
     Пересекает город, и в луга
     Зелёные вонзается, где кони
     Пасутся в разнотравье, близ воды,
     А там, вдоль русла плавного, скирды,
     Стога уходят в синие просторы,
     И тают, тают в дымчатой дали...
     И кажется, что нет иной земли,
     Где холодны моря, скалисты горы,
     А всё, что есть на свете, налицо –
     Всё здесь!.. 
     Но степь, прорвавшая кольцо
     Лесов дремучих, гибельным прораном
     Предстала нынче нам – здесь протекла
     Рекой прозрачной тёмная зола
     И выплыла погибельным туманом...
     ***
     Вот так порой с вершины поглядишь
     И вспомнишь всё... и вновь разбередишь
     Утихнувшую было, благолепьем
     Смирённую досаду...
     Нет, пора!
     Уже у воеводского двора
     Волнуется народ. И мы прилепим
     Пускай не зычный свой, а всё же свой
     Спокойный голос к рати вечевой.
     Издёргался народ, вконец извёлся...
     Понять тут можно. Это ж сколь кровей
     Смутила погань! Это сколько ж дней,
     Ночей тревожных всяк из них боролся
     С собой, с соблазном тайны не хранить,
     А всех их взять и враз искоренить!
     Держались до поры... Да вишь, терпенье
     Иссякнуло у самой роковой
     Черты... Но – соберись, и голос твой,
     Глядишь, погасит лишнее кипенье
    
     Ошибка наша. – Старших никого
     Мы не избрали, кроме Самого.
     Ошибка. Вот её учесть бы надо
     На будущее, а теперь... Теперь
     Зачем ломиться в окна? Есть же дверь.
     Вот ты и стань, стань во главе отряда
     Стихийным, можно так теперь сказать,
     Вождём... Здесь нужно что? Сплотить, связать
     Всех активистов наших, иль иначе
     Парламентёров, человек пять-шесть.
     Ведь есть же рассудительные? Есть.
     Авторитеты есть у нас? Тем паче...

     И я вошёл, и я восстал в толпе,
     Ладонь воздев, восстал... И вдруг к себе
     Привлёк вниманье общее. Волненье
     Помалу улеглось, и в тишине
     На радость всем, а наипаче мне,
     Стал говорить спокойно, без стесненья...
     Бывает же, не знаешь до поры
     Какие там схоронены дары
     В тебе самом… Век не знавал бы счастья,
     Как говорят, несчастье помогло.
     Воззвал к ним, и от сердца отлегло,
     И убедил – толпу разбил на части,
     Парламентёров организовал...
     Но тут и Сам он вышел, и призвал
     Нас, выборных, к себе для разговору.
     Он явно недоволен был такой
     Стихийною оглаской, и с тоской
     В окошко на толпу смотрел:
     – «Не впору –
     Твердил – не впору... Это произвол...
     Но что теперь попишешь? – Он развёл
     Руками – если общество созрело,
     Назад дороги нету...
     – Эй, жена,
     Стол приготовишь?..
     Пояснил – больна,
     Ещё вчерашний день в жару горела,
     Да милостив Он к сирым и больным,
     Господь наш, Бог… и к прочим, иже с Ним...»
    
     Взошла она, затворница, черница,
     Захлопотала молча у стола,
     И глянула... И словно бы прожгла
     Насквозь меня всего её глазница,
     Вдруг полыхнувшая из-под платка –
     Так горяча была, так глубока,
     Пронзительна сухая сила взгляда,
     Сверкнувшего мгновенно, и опять
     Ушедшего в себя... Но я понять
     Успел, какая страшная привада
     Таится в этой тоненькой, чудной,
     Чужой мне, и как будто родной
     Дикарке, словно сумеречным этим
     Огнём я озаряем (но – когда?)
     И сам бывал...
     ***
     Помстилось. Ерунда.
     Мы не за тем пришли сюда. Разметим
     План улиц, по которым нам во тьму
     Идти сегодня, где по одному,
     Где по двое, где по трое... Ударный
     Отряд наш будет очень невелик,
     Чтоб лишних не оставили улик
     На случай, если всё-таки угарной
     (Что маловероятно, ну а вдруг!)
     Окажется догадкой наш испуг,
     Догадкой только, вывихом азарта –
     А вдруг всё это – розыгрыш?..
     Тогда
     И не оставим лишнего следа,
     И диких слухов не пойдёт назавтра.
     Резервный же отряд, и основной,
     Останется в засаде потайной.
     Связные кликнут, ежели подмога
     Понадобится...
     ***
     – «Только уговор! –
     Встал наш Глава, итожа разговор  –
     Оружье огнестрельное я строго
     (Тут он ладонью рубанул, и стол
     Аж застонал) – всем запрещаю! Ствол
     Здесь каждый на учёте. Помнить это
     Необходимо всем. Пик, топоров
     Не запрещаю... Но уж коли дров
     Кто наломает сдуру, без ответа –
     Запомните! –  Назавтра никого
     Я не оставлю... Да и для чего
     Палить впустую, по кому? Быть может,
     По призракам?.. Задача – в дом войти,
     Желательно без шума, и найти
     Старшого. Всех связать...  Кто потревожит
     Истошным воплем досточтимый храп
     Смиренных горожан – на то есть кляп.
     И всё. И баста. Лишнего насилья
     Не попущу. Доставить всех сюда.
     Но не для самосуда – для суда.
     Суд разберётся, что за камарилья
     Морочила наш мирный уголок...
     Итак, до встречи... И – храни вас Бог...»
    
.
 Глава тридцать четвёртая

          СИЛА ВТОРАЯ

    
     Я  думаю, дело  не только в нюансах,
     Не только в «щепотникак» и «обливанцах»,
     Извитьях креста и ходьбе посолонь,
     Хоть грех это, верно: так дед твой и предок
     Молился, а ты разорвал с ними, предал,
     Скривя по указке и крест и долонь.
     Но всё-таки корень – поглубже. Вопрос тот
     Особо меня занимал… Здесь не просто
     Слегка обновлён был обряд, ритуал,
     Вопрос вековечный о власти верховной
     Вставал здесь, – уже и о власти духовной! –
     Под тайным предлогом, но явно вставал...
    
     Конечно, давно уже не был свободен
     Простой человек на Руси, и Господень,
     И крест Государев покорно влача,
     Но всё ж таки верил – есть место на свете,
     Где раб лишь пред Богом, и только, в ответе,
     Где нет ни доносчика, ни палача.
     И вот, это самое место святое
     Теперь у него отнимали, витою,
     Утешной молвой изукрасивши срам,
     И «Божий помазанник» жезл свой державный
     Теперь вознося надо всей православной
     Отчизной, подмял под себя Божий Храм –
     Столетья так на три... Как это ни дивно,
     Одна Революция освободила
     От пут государственных церковь... Вопрос:
     Какою ценой? И в каком состояньи?
     Но в русской триаде открылось зиянье:
     Где Бог был – туман сквозь бурьяны пророс...
     ***
     Бог, Царь и Герой... Два последних покуда
     Держались… Но свыше реченное Чудо
     На дол не сходило: горела живьём
     Деревнями целыми в срубах морёных
     Крепь мира – из лучших, из непокорённых,
     Из тех, кто и в смерти стоит на своём.
     А те, кто смирился, зарубки насилья
     На сердце, пусть втайне, до гроба носили,
     Они в поколеньях трикрат отдались –
     Вовек уже Русь не могла чистым сердцем
     И в церкви молиться, и быть одноверцем
     Побитой душой, как о ней ни пеклись…
     Всё те же язычества жгучие меты
     Пылают в душе, предвещая кометы,
     Пожары и моры, всё так же остра
     Тревога – до сжатия сердца – полночный
     Вой пса под окном, глаз бродяги урочный,
     «Свят-свят!» – вспоминает язычник Христа.
     А ночи купальские, пляски, зазывы
     Дождя, а весёлые, звёздные нивы,
     А солнце над миром!..
     Преданье свежо,
     Да так ли уж нетароват россиянин?
     Когда ему плохо, тогда христианин,
     И снова язычник, когда хорошо.
     Две сущности. Обе в одном человеке,
     Как два человека – в едином... Вовеки
     Теперь их  бескровно уже не разнять.
     Назад повернуть? Там одни пепелища.
     Вперёд? Там такие узлы и узлища –
     Ни верой связать, ни рассудком понять...
     ***
     Ну, кесарь, так кесарь. Холоп, так и ладно.
     Стерпелись помалу... Оно и накладно,
     Холопа ссадить, – уж повёз, так езжай...
     Да барин опять зачудил: всех развяжем,
     Законы распишем, свободой накажем,
     На Бога надейся, а сам не плошай!
     Стоит мужичонка – коряв, половинчат,
     Была на царя вся надёжа, а нынче?
     Ни веры своей, ни деньжат, ни земли.
     Кто злей да покруче – в делянки вцепились,
     А кто послабей – отошли, отступились,
     Снялись в города, на завод побрели:
     Чего там предложат, на то мы и клюнем…
     В неволе был пахарь, на воле стал «люмпен»,
     Завод не землица, большого ума
     Не надобно лясы точить да железы...
     Уж тут и очнулись дремавшие бесы:
     «Добыча плывёт! Прямо в руки!! Сама!!!
     Какой матерьялище для революций,
     Для смуты народной! Поманишь – польются
     Стадами в загоны, чего им терять?
     Царя? Дак ить батюшку любят не очень,
     Героя заместо царя напророчим,
     А там и предьявим его вдругорядь...»
     ***
     И вот, как пародии на великанов,
     Попёрли, из грязи да в князи нагрянув,
     «Герой» за «Героем» – попёрли подряд,
     Какой-нибудь Левин Арон Моисеич,
     Какой-нибудь Ленин Амур Енисеич
     Мигнули друг дружке: «отличный расклад!..»
     Бывалыча Муромцы, Вольги, Микулы
     Своим кулачищем сопатки и скулы
     Крушили врагу, заслоняя народ,
     А эти поганцы, в подполиях пряча
     Крысиные рыльца да глазки свинячьи,
     Шушукнулись, хрюкнули: «Марш-марш вперёд»!
     Сегоднечко рано, а завтречка поздно, –
     Ночное, кровавое дело, тут грозно,
     Тут зло надо цыкнуть из «ЦИКа» братве,
     Зачем сомневаться? С таким-то народцем
     За что пожелается можно бороться:
     Ни Бога в душе, ни Царя в голове...»
     Снасильничать? Запросто. Эту скотинку
     И в храм затолкали силком, и в общинку,
     В колхоз ли не сгоним, в какой-нибудь «изм»?
     А чем не общинность, и чем не соборность?
     Здесь дух православья, читай – сверхпокорность,
     Здесь дух нестяжательства – сверхальтруизм.
     Загнали... Но нищая, страшная сила
     Вконец обезумела, напрочь скосила
     Остатки мозгов, когда вождь за вождём
     Толпой шоферюг, вдруг затеявших пьянку
     В распутицу, рвать друг у друга баранку
     Взялись под холодным российским дождём:
     То вправо машина крутнётся, то влево,
     Буксует на месте, трясётся от гнева,
     Людишкам – плевать, пусть дерутся вожди!..
     А хляби всё гуще, а драчка всё длится,
     А ежели тот бомбовоз раскалится –
     Рванёт на полмира, того и гляди.
     ***
     Загнали... Ворочается недоцветший
     В языческом торфе, к Христу недобредший,
     Расхристанный, нищий, усталый народ…
     А малость помедли, до самостоянья
     Дойди, – пантеизма, быть может, сиянье
     Прияло б Христа... Кто теперь разберёт?
     Ни Бога окрест, ни Царя, ни Героя,
     Какое-то месиво, мясо сырое
     Гниёт, шевелясь, ничего не любя,
     Там ежели роют, не спрашивай что там,
     Там роют могилу, хоронят кого там
     Не спрашивай, роют всегда для тебя.
     Одно утешенье – так больно, так трудно
     Здесь людям живётся, что «смертушку» чудно,
     Приважливо:  «гостьюшкой милой» зовут,
     Обидно буржую кончаться – рыдает,
     А наш, почитай, лишь в гробу расцветает:
     «Отмучился, голубь...» – умильно вздохнут.
     Уж с кем, а со смертушкой здесь полюбовно,
     Душевно якшаются, ласково, словно
     Усталому путнику ковшик испить
     С дороженьки дальней подносит сестрица,
     А в ковшике том не простая водица,
     Живая водица, испить – всё избыть...»
    


             Тридцать пятая глава
            
             ПЕРВАЯ СИЛА.

    
      …облава готовилась долго.
     Отважные рыцари долга,
     Мужи, золотые умы,
     Все шли, как один, против тьмы.
     Стоял в переулочке домик,
     Как будто на полочке томик
     Обычный стоит среди книг...
     Но тот, кто однажды проник
     Во мрак, в зазеркальные знаки,
     Навеки уже в полумраке
     Луной отраженных страниц
     Остался, не зная границ
     Меж явью и сном... Слишком долго
     Блуждали в преддверьи... А толка
     Добились? Добились. Увы,
     Все сны на земле таковы:
     Проснёшься – и вновь без ответа.
     Сон снился тебе, или это
     Ты снишься сейчас самому
     Себе?.. Не себе, а тому,
     Кто сон твой свивает в дурманных,
     В дурных измереньях, в туманных
     Зияньях кромешных миров…
     Но всё это разум и кровь
     Мутит, но ведь нам неизвестно
     Откуда всё это всеместно
     Сгустилось, и кем, и когда
     Рассеется?..  Или беда
     Вся в том, что и это задолго
     До нас, промыслителей долга
     (Надуманного, стало быть)
     Таинственно начало быть?
     Задолго до ночи, когда мы
     На тьму эту, сами подавно
     Во тьме, стало быть, потекли?..
     ***
     Двенадцать пробило. Зажгли
     На треть фонари потайные.
     Кто с гирей, кто с пикой, иные
     По свойски, чтоб наверняка,
     С дрекольем – привычна рука...
     Спал город, в жарищу намаясь,
     И мы, чёрной цепью сжимаясь
     Вокруг огонька в их окне,
     И сами как будто во сне,
     В каком-то кошмаре безмолвном,
     Бредовом, невнятицы полном,
     Шли строго... А со стороны
     Кто глянул бы, пусть не смешны,
     Но дики, нелепы уж точно,
     Предстали бы... Это заочно,
     В минувшее взор обратив,
     Я мог бы сказать – «Детектив»,
     Точнее, развязка, но – русский,
     По-русски нелепый и грустный,
     Чумной детектив... А тогда
     Куда не потешно, куда
     Как зябко и тошно под сердце
     Тоска подошла... По соседству
     Вдруг взвыл ещё, дурноголос,
     К луне потянувшийся пёс...
     ***
     И вышла луна... И проулок
     Внезапно стал светел и гулок,
     И шедшие тайно, кольцо
     Смыкавшие порознь, в лицо
     Друг с другом едва не столкнулись,
     И дрогнули, и отшатнулись,
     В другом заподозря врага, –
     Взвели фонари!..
     Недолга
     Заминка была... У «обьекта»
     Замешкались снова.  И некто
     Достал уже «фомку», как вдруг
     Запнулся – ворота на крюк
     Не заперты. Ходит вольготно
     В узорных железах щеколда...
     Гостей поджидаем? Ну-ну,
     А вот они, мы! Тишину
     Полуночи не бередя,
     Идём себе, мирно светя
     Фонариками потайными...
     ***   
     Но что это, – пусто?.. Ночными
     Глазницами тёмными дом
     Встречает гостей. На пустом
     Крыльце никого.  Нараспашку
     Все двери... Неужто промашку
     Мы дали, сглупа известя
     Кого-то из них, упустя
     Всю шайку при этом?.. Едва ли.
     Из наших никто бы не мог...
     И вдруг кто-то вспомнил: в подвале
     Сквозь ставни мерцал огонёк!
     И вот, изготовившись к бою,
     Булыжной дырой винтовою
     Мы ощупью, по одному
     Ввинтились в подвальную тьму,
     И тьма – ослепила!..
     ***
     Однако,
     Картинки загробного мрака
     Наивно себе представлять
     В огне баснословных жаровен.
     Нельзя без огня, но –  б е с к р о в е н
     Огонь тот, зачем распалять
     Младенческое воображенье?
     Нельзя, потому искушенье,
     Броженье в умах потому...
     Итак, мы спустились во тьму.
     И тьма расступилась...
     Пред нами
     Горело не адское пламя,
     Но ровный и мертвенный свет:
     В стене исполинского зала
     В панельной оправе мерцало
     Гигантское Око... Весь бред,
     Весь ужас той ночи, престранно
     Склубясь, проявился с экрана
     До самой мельчайшей черты:
     В сферическом, страшном обьёме,
     Экрана, в его окоёме
     Предстали все наши тщеты,
     Все наши окольные тропы,
     Все наши догадки и пробы
     Назойливый рок упредить,
     Все наши собранья, дозоры,
     И ночь, где мы сами, как воры
     Шли тайно – воров осудить…
     ***
     О Боже!.. Зачем и доколе
     Взывать к Тебе? Всё в Твоей воле,
     И, стало быть, воля Твоя
     И в этом узле бытия,
     И в этом кошмаре, с экрана
     Поёт нам, светло излиясь,
     О том, сколь темна, многогранна
     Твоя несказанная ясь...
     А может быть, в дикой гордыне
     Мы все тут извились, доныне
     Борясь с Сатаною, когда
     Однажды и раз навсегда
     Он в прах был спокойно повержен
     Тобою, Самим? Боже мой!..
     Но мы-то оружие держим,
     Но мы-то сражаемся с тьмой!
     Зачем, для чего ты охвостья
     Чудовища, сущего зла
     Оставил, чтоб страшные остья
     Пронзали нас, жгли нас дотла?
     Зачем Ты нам дал испытанье
     Для самых последних времён,
     Чтоб каждый соблазном роптанья
     И гордости был заклеймён?
     Зачем для последнего срока
     Ты срок уготовил Ему,
     Срок силы Его и порока,
     Его необорную тьму,
     Зачем это страшное Око
     Дозволил Ты, Боже, кому
     Вручил его?..
     ***
     Знаю, смешные
     Вопросы, для коих и нет
     Ответа здесь. Дали иные,
     Иной будет, дальний ответ,
     Там всё решено непреклонно,
     Там ночь источилась в мольбе,
     Там времени нет, время Оно
     Все сроки вращает в себе,
     Лишь здесь ими дол наш караем,
     А там Время Оно – всегда.
     Но в сроки последние, краем
     И к нам заглянуло, сюда,
     Проникло до самой изнанки
     Изношенную, до дыр
     Материю... Вот и обманки,
     Вот он и сквозит нам, тот мир,
     Частенько сквозит, но особо
     В последнее время, поглядь –
     Своё сатанинская злоба
     Недаром спешит догулять,
     Конец своей власти, однако,
     Предчувствует...Что же, и мы,
     Невольники этого знака,
     С оружьем пошли против тьмы... –
    
     Вот так и отвечу я: «Боже! –
     Скажу Ему – вот мой ответ:
     Все грешны, кто меньше, кто больше,
     Но свет Твой, пронзительный свет,
     Смотри же, он в каждой улике,
     Смотри, в каждом помысле он,
     Смотри, в каждой блещущей пике,
     На кончике самом  взострён!
     Прости, что из гнева и стали
     Мы свет иссекали, пути
     Иного мы здесь и не знали,
     Мы тьму изгоняли, прости...»
     ***
     Вот так и скажу. И ответа
     На слово безумное это
     Не знаю и знать не могу,
     Но в мареве донного света
     Отвечу еще и врагу!..
     А, кстати, где сам он? Манежа,
     Дурача нас, Сам-то он где же?
     Не может само по себе
     Гореть это мертвое Око...
     Да вот же он, Сам! – Одиноко,
     С улыбкой на тонкой губе,
     Сидит себе, гад, Вельзевульцем,
     И щупальцем-пальцем за пультом
     Колдует – напротив, в углу.
     Тихонько сидит, неприметно,
     В бородку свою чуть заметно
     Улыбочку пряча... Гляди!
     Да это же тот, что с позором,
     С бредовым своим  м ы с л е з о р о м
     Был изгнан когда-то!..
     Пути
     Господни неисповедимы,
     Воистину!.. Нами ж судимы
     Опаснейшие из химер,
     Отныне наш суд?.. Инженер!
     Проклятый!.. Мы остолбенели.
     А он за мерцаньем панели
     Язвительно, как и всегда,
     Глядит себе, призраком зыблясь,
     И гаденько эдак излыбясь
     Рукой помавает – сюда,
     Пожалуйте, мол, дорогие,
     Заждались, мол, вот, мол, какие
     Дела у нас нынче...
     ***
     Дела!
     Вот фокус-то в чём – зеркала,
     Расставленные по зале,
     Пространство хитро разверзали
     И скрадывали темноту,
     Рассеивая заэкранно
     Свечение, множили кратно
     Разломленную пустоту,
     И, малость освоившись, можно
     Смекнуть было – первое ложно,
     Как, впрочем, всегда и везде,
     О зале чудном представленье...
     Но всё-таки ошеломленье
     Довлело по-прежнему – где,
     В каком измеренье всё это
     Вершится?.. Тем более, где-то
     Ещё ведь какие-то здесь
     Таятся подземные залы?..
     ***
     У добрых хозяев подвалы
     Всегда, разумеется, есть.
     Но есть же пределы! И ставят
     На каменный, мощный фундамент
     Дома здесь. А ну-ка, давай,
     Пробей-ка бетонные своды! –
     Сейчас же грунтовые воды
     Строенье проточат до свай.
     Нет, что-то здесь мучило зренье...
     Бредок о дурном измеренье
     Всплывал... Или это во сне?..
     Но звал-то злодей в самом деле, –
     Манил нас!.. И мы разглядели
     Овальную дверцу в стене.
     Хорошая дверца, ажурной
     Увита резьбою, фигурной
     Окована сталью...
    
     Из тьмы
     В тьму новую ринулись мы. –
     За дверцею каменный, узкий
     Ходок, освещаемый тусклой
     Светильницей в самом конце,
     Привёл к новой двери... Рванули.
     И – в море огней утонули,
     В каком-то подводном дворце...
               


     Глава тридцать шестая

                СИЛА ВТОРАЯ
    
     В такой-то сторонке и стоит свой натиск
     На жизнь повести... Князь полночный, Танатос,
     Тут в полную силу вошёл. А под ним
     Местечко и нам, нашим силам найдётся...
     Не любят в России плута-инородца?
     Добро. Инородца во всём обвиним,
     В подкопе под нравственность нашу и прочем
     Разврате... На этом и сосредоточим
     Весь гнев обывательский – ух, зашумит
     Расейский дурак, не смекнувший резона,
     Что рекрут вернейший плута и масона
     Любой шовинист или антисемит,
     Что это и есть их задача живая:
     Вокруг себя тёмный шумок раздувая,
     Из мухи растя терпеливо слона,
     Глупцов застращать, – пусть от страха мутится
     И глаз, и рассудок... А в мутной водице
     Своё уже выудит жулик сполна.
     Тут важно поддерживать шум, непрестанно
     Мутя, намекая на заговор. Тайна,
     Как сказано было – интрига интриг.
     Погромов, концлагерей, газовых камер
     На это не жалко, тут лишь бы не замер
     Любой, возмущённый ли, жалобный крик...
     ***
     Цена человеческой жизни – копейка.
     А ты из копейки поди-ка, сумей-ка,
     Сложив, перемножив ли, вырастить Рубль,
     Тем паче валюту. А люди... что люди?
     Ротатор – в работе, истера – на уде,
     Покрутится матрица, свертится дубль...
     Цинично? Не спорю. Скажи, что неверно
     Злодей рассуждает. Не скажешь. Тут скверна
     Уловлена им в самой сути людской –
     Страх, похоть и дурь... Вот на них он и ставит,
     И ловит рыбёшку, и стайка за стайкой
     Плывет сквозь века у него под рукой.
     Вот мы и сыграем на этом. И скоро
     Увидите – умников всех без разбора
     Причтя к инородцам (хоть жид, хоть русак),
     Гражданства лишим. Только искренних, глупых,
     Честнейших из честных в их тесных халупах
     Оставим для доброго дела... Итак,
     Ты прав...» –
     ***
     Здесь прервал он свой экскурс пространный
     В родимую дебрь, монолог столь пристрастный,
     Сколь точно проторенный к цели. Прервал,
     Прошёлся по горнице, глянул в оконце...
     Темнело по-зимнему быстро, и солнце
     Уже завалилось в багровый провал.
     Темнело. Но свет не включали...
     – «Положим,
     Ты прав, время Оно приспело. Итожим:
     В России всегда время действия  ночь.
     Со временем действия ясно... А место?
     Похоже, и здесь угадал... Если честно,
     Есть место, где я погостить бы не прочь…
     Лет двадцать тому... городишко прелестный...
     Дремучий, как сон... И дружок расчудесный
     Прижился там, кстати. Химеру свою,
     Быть может, довел-таки к точке победной?
     А люди-то, люди – реликт заповедный!
     Такое не в каждом отыщешь краю.
     Вот им-то по-честному всё и доложим:
     Мол, так-то и так, не случилось, не можем
     Собой тяготить нашу землю, сошла
     С Господня пути наша мысль, наша совесть
     Во всём, в планетарном понятии то есть,
     А Русь так и вовсе  Империя Зла.
     И вспять развернуться не в силах, и дале
     Идти – только множить долги да печали,
     Ну, не состоялся великий транзит! –
     Кость в горле торчит средь миров, ни порядка,
     Ни цели не знаем… Гниёт раскаряка,
     Сопрелой, урановой дурью сквозит.
     Народ православный! Сестрички и братцы!
     Да нам ли, родимыя, смерти бояться?
     Веками стояли пред ней на юру,
     Она ль не красна, наша смертушка?.. Право,
     Славянское дело – великая слава!
     Да ежли по совести, да на миру...»
               
    
Тридцать седьмая глава

            ПЕРВАЯ СИЛА.

    
     Сказать, что такое там было?
     Нет сил...
     Всё сильнее знобило
     Меня, всех собратьев, округ
     Столпившихся... Колья из рук
     У дрогнувших повыпадали...
     Лишь самые злые не дали
     Себя одурманить. «Держись!  –
     Друг дружку крепили плечами,
     Теснились в кольцо, и молчали –
     Держись до последнего! Жизнь
     Всегда ставит сети, засады,
     А мы не такие преграды
     Бирали, возьмём и теперь!..» –
     Друг дружку бодрили безгласно,
     Уже распознавши прекрасно
     Какой воцарился тут Зверь,
     Какого числа и прозванья...
     Какой? О котором в Писанье
     Пророчилось древле... Но тут
     Не дик, не космат и не лют,
     Скорее напротив, радушен,
     Приятно хмелён и раздушен
     Встречал нас народишко... Зал,
     И вправду громадный, блистал
     В огнях, хрусталях и графинах,
     Роскошные стены в картинах
     Струили свой масляный свет,
     Напольные вазы протяжно
     Себя возносили и важно
     Навощенный тмили паркет...
     ***
     Ну, невидаль! Это ль не сказка?..
     Но кто же здесь главная маска?
     Есть брашна, есть гости, и стол
     Царит в самом центре гостиной…
     …………………………………………
     (Но кто там, за дальней гардиной
     Скрывается, мраком тяжёл?)   
     …………………………………………
     Какие-то ложные окна
     В прозрачные взяты волокна,
     Какие-то двери сквозь ткань
     Угадываются вдоль зала,
     И всюду – зерцала,  зерцала...
    
     – «А ну-ка, браток, устакань!..»
    
     Ба!.. Встреча приятная. Браво!
     Сияет, осклабясь лукаво,
     С подносом в руках... – Винодел!
     Не ждали, не ждали... А, впрочем,
     Уж ты-то с вином приурочен
     Сюда не случайно... Ну что ж,
     Отведаем вашего зелья.
     (Уж коли с такого похмелья
     Башку не поправишь – соврёшь).
    
     По первой приняли… Согрелись.
     Ещё наливают... Всмотрелись
     Друг дружке в глаза, – по второй!
     Гулять, так гулять... И по третьей!..
     И всё в замечательном свете
     Уютно предстало вокруг:
     Чего сомневаться и злиться?
     Родные, знакомые лица,
     Пожатия дружеских рук...
     ***
     Учитель!.. Залётное чудо!
     А ты-то здесь как? И откуда?
     Откуда и все – говорит.
     И верно... Седой и пригожий,
     И он – человек... И хорошей
     Улыбкой пришельцев дарит...
    
     А кто налегает на рыбку?
     Брандмейстер!.. Какую улыбку
     Состроил, едва от еды
     Отвлёкся... Ты кушай, ты кушай,
     Ни охов, ни ахов не слушай,
     Ни прочей какой ерунды,
     Не ты здесь один уличённый,
     Зеркальный твой карп, запечённый
     В сметане отменно хорош,
     Давай, налегай... Ну так что ж
     С того, что и ты здесь? Педантом
     Не будь же и ты, комендантом
     Успеешь на службе побыть.
     Зачем же так строго, надменно
     Приветствовать нас, и смятенно
     В сторонку глаза отводить?
     Не стоит, свои же всё люди!
     А то, что тебя, как на блюде,
     Нам здесь преподносят, – гляди,
     Весь цвет уместился на этой
     «Тарелке», и ты уж не сетуй,
     Попал, так спокойно сиди...
    
     А кто там сосед твой?.. Донатка?
     Ну, здравствуй, лукавый мой братка,
     Теперь уж давай, обниму,
     Не то обниму, расцелую!
     Шельмец ты, и напропалую
     Меня обошел потому.
     Ну ладно, ты парень незлобный,
     Я знаю... Но план наш подробный
     Откуда разведал?.. Молчишь?
     И правильно. Ты не двуликий,
     Невидная пташечка, чиж...
    
     Но вот – прокурор… Это, братцы,
     Не худо с Самим разобраться,
     С самим Головою! Молчун,
     Тебя-то, при этом-то чине,
     Как эти плуты прилучили?
     Какой одолел карачун?..
    
     Да тот же, что и ревизора...
     Судью... адвоката...
     И вора
     Здесь попросту глупо взимать.
     Все воры. Семейка едина...
    
     Но кто это, Боже?.. Ирина?..
     Иринушка... Мать-перемать!
     А ты-то здесь как, с непоклонной
     Душою твоей?.. И Настёной
     Зачем кто-то кличет тебя?..
     Зачем ты отцом Никодимом
     Зовешь Силуана?.. Родимый,
     Какие такие скорбя
     Скрутили тебя?.. Боже правый,
     Да что ж я мелю? Ведь лукавый
     Здесь правит свой бал, посмотри:
     Здесь оборотни, упыри,
     Зверьё с человечьим обличьем,
     И мы, дураки, с ними кличем
     (В каком-то туманном былом
     Витавшие смутно когда-то)
     Родных имена... Здесь рогата
     Вся кровь, породнённая злом!..
     ***
     – «Жена!..» – И кружением плавным
     Сквозь залу на зов поплыла
     Ирина... Настёна... Так чья же
     Жена ты здесь? Кто там так важно
     Сидит в самом центре стола?..
     Вот это удар! Это прямо
     Под дых! Это, брат, без стограмма,
     А лучше еще без двуста,
     Не вынесть... – В заглавье собора
     Он, Сам, наша крепь и опора,
     Сидит, не боясь ни черта!
     Ничуть не смущённо, открыто
     Глядит всем в глаза и сердито
     На всех поднимает свой бас:
     «Ну, будет здесь «романы тискать»!..
     И ты поскромней будь, артистка,
     Комедия кончена... Вас
     Я предупреждал – рановато
     Собрались идти брат на брата,
     Собрались? Вот слово мое:
     Здесь всё – в нашей власти! Вы сами
     Частицы её, вы слезами
     И кровью скрепили её.
     Нет, я не о выборах... Так ли,
     Не так, но последние капли
     Заполнили б этот сосуд –
     Чуть раньше, чуть позже... Вот наша
     Кровь общая – братина, чаша.
     Её и нести нам на Суд...»
     Он братину поднял, и малый
     Глоток сделал… Пенистый, алый
     Напиток пустил вкруг стола:
     – «Пускай та пора не пришла,
     Пускай недоброжена брага,
     Но прежде, чем брату на брата
     Подняться, всмотритесь в глаза,
     Поймите, родные мы все здесь,
     И кровь нашу, дольне иззвездясь,
     Мы все понесём в небеса,
     Как дух, отделённый от плоти.
     Да-да, вы позднее поймёте
     Суть замысла в целом, всего
     Теперь не обьять... Кто не верит,
     Пусть чёрта найдёт хоть за дверью,
     Хоть здесь, каждый сам своего,
     Но прежде – в глаза загляните!..»
     Так вот они, дьявола нити,
     Так вот каковы!..
     ***
     Да, но бал
     Воистину правит здесь кто же?..
     И вдруг всею кровью, всей кожей
     Я взгляд на себе испытал –
     Незримый, но странно зовущий...
     Откуда? Из самой же сущей
     Глуби естества моего!..
     И я обернулся... И штора
     Взметнулась, и дикое что-то
     Меня озарило всего:
     Вот он, самый главный, который
     Темнел и таился за шторой
     От пик светоносных когорт –
     Вот он-то и был самый чёрт!..
    
     И я без сомненья и страха
     Рванулся туда и с размаха
     Вонзил в эту штору копье! –
     Шатнулся он там... И, чуть живу,
     Его я увидел, вражину...
     Увидел – себя самое!
    
     Оно, это самое Оно
     Вперялось в меня изумлённо…
     В себя?.. Или, значит, – в тебя?..
     Но тут зеркала задрожали,
     И вспыхнули, и побежали,
     Слежавшийся разум дробя...
      
    
     Глава тридцать восьмая

           СИЛА ВТОРАЯ.

    
     Молчат часы на старой башне. Скоро полночь.
     И, значит, вскорости вся эта сволочь
     Пойдёт на штурм. Отлично. Поглядим
     Насколько хороши мои расчёты...
     Я медлил сколько можно. Идиоты
     Не вняли ничему. А Никодим,
     И «Командор» с «Личардой», и Настёнка
     С Донатом, роль примерив, слишком тонко
     И слишком откровенно вжились в роль,
     Особенно теперь, к последним срокам,
     Когда уже в очко сыграли с роком
     И все посты забрали под контроль.
     Мне думалось о горожанах: сами
     Всё вскорости поймут, смекнут, что с нами
     Идти им лучше, с нами заодно!
     И многие (ведь факт!) допёрли, шельмы,
     Смекнули что к чему, протёрли бельмы,
     Сцепились с нами ко звену звено.
     Но общая-то масса, диво дивно,
     Была так простодушна, так наивна,
     Так глупо, до последнего, честна,
     Что вся эта петрушка с  м ы с л е з о р о м,
     И цепь зеркал, и сцена с Командором
     Была ей, как спектакль, поднесена.
     Но нет добра без худа... Постепенно
     Не удалось, зато какая сцена
     Представится!..
     ***
     Как главный режиссёр,
     Решил я не форсировать с программой
     И всё, происходящее под рампой,
     Понаблюдать сторонне, из-за штор.
     В конце концов всё это лишь начало...
     Качнётся море, если раскачала
     Такую заводь тихую волна –
     Всего одна волна!..
     О Боже, Боже,
     Неужто победили мы?.. Похоже,
     Что вот она, последняя война –
     Священная!..
     Не зря же я, ведомый
     Необоримым голосом, бездомный,
     Шатался на путях Твоих, Господь!
     Я верую в Твой Промысел, и в Плане
     Твоём я, как и все, в единой длани
     Твоей прозрачен… – Вот моя исподь!
     Ты знаешь всё. Я просто догадался
     Чей это голос сквозь меня раздался,
     Чтоб вширь пойти... Но разве сатаной
     Клянутся люди? Это сатанисты,
     Отпетые глупцы (их единицы)
     Кричат, что он стоит за их спиной.
     Ну, эти примитивны, не опасны –
     Открыты всем, и слишком безобразны,
     Чтоб здравое прельстилось большинство...
     Страшней другие, знающие строго,
     Что верно исполняют волю Бога,
     Врагов карая именем Его –
     Вплоть до убийства!.. А ведь это область
     Диавола... И всякий тайный голос
     (Я думаю, и тот, что мне звучал),
     Он тоже знак Кромешника!.. В итоге
     И те, и эти, страждущие в Боге,
     Все рекруты хтонических начал –
     Единый смрад, единый бестиарий...
     Но, Господи, ведь это Твой сценарий,
     Ведь Ты поверг чудовище во тьму!
     Оно ревёт и корчится от боли,
     И Ты распределил меж нами роли
     Так, чтобы смерть мы добыли ему...
     ***
     Я понял эту алгебру, я понял
     Твой Замысел, людей сплотил и поднял
     На тьму слепую силы зрячей тьмы,
     Как минус, перемноженный на минус,
     Дает в итоге плюс, вот так – навынос –
     Тьма выжжет тьму. Но вспыхнет свет...  Все мы!
     Закон аннигиляции... Ты в наше
     Внедрил его безумие, и даже
     Распределил безумцев – стан на стан.
     Ну что же, всё в Твоей, всё в Божьей воле,
     И мы исполним заданные роли,
     Смотри, уже пролог спектаклю дан:
     Уже идут, гудят они, тупицы
     (Такие же, как мы, самоубийцы),
     Спускаются под землю, и в руках
     У них сверкают пики!.. Боже правый,
     Красно и ясно звёздной править славой,
     Да мудрено кровавый славить прах...
    
     Когда они вошли, все помышленья
     О подвиге, о долге искупленья
     Померкнули… – Такие же, как все,
     Глупцы предстали, из костей и мяса...
     И вдруг вся эта дурь, вся биомасса
     В кровавом закачалась колесе...
     ***
     Я вдруг представил: в буре межпланетной
     Качается наш маленький, наш бедный,
     Убогий шарик, и на нём во мгле
     Идут наощупь, сходятся всё ближе
     Чужие существа... И вдруг – поди же! –
     Сплетаются в обьятьях на земле,
     И высекают искру: из гордыни,
     Из ненависти!.. Присно и доныне
     Любовью это действо нарекли.
     Пускай любовь... Но дело-то не в этом,
     А в том, что, колготясь меж тьмой и светом,
     Пещерную, но искру иссекли,
     Что породнились – все! В её мерцанье
     Струится наша кровь, и чем бряцанье
     Оружия звучнее, чем тесней
     Сплелись мы здесь (неважно чем, любовью,
     Иль ненавистью – общей нашей кровью!),
     Тем искра тьму разверзнула ясней.
     Так вот он, высший Промысел?.. Ну что же,
     Готовы мы и к этому... Но, Боже,
     Мне вдруг их стало жалко… Посмотри,
     Стоят средь зала, милые, родные,
     Такие никудышные, смешные...
     Ну, что ж вы, упыри-богатыри?!.
     И – как один похожи... Вот так свара!
     Да нет ли с вами дядьки Дуремара?
     Должно быть, есть...Но где же он? Постой,
     Как все похожи стали вдруг!.. И наши,
     Чуть пригубив из командорской чаши,
     Как будто породнились... Иль святой
     Задаче приобщась, слезами, потом
     Перетекли чудесно?.. Вот же, вот он! –
     Один стоит, хмелён, копьё в руке
     Сжимает все сильнее, чует – крови
     Недостаёт в той Чаше, наготове,
     От гибели стоит на волоске...
     ***
     Здесь только двое: он, да я, пожалуй,
     Еще не пригубили слишком алой,
     Бескровной этой бражки... Быть чему,
     Того не миновать. Я шевельнулся.
     Но в тот же самый миг и он очнулся,
     И ринулся к укрытью моему.
     Весь зал окаменел... А он, тараща
     Безумные глаза, вонзил разяще
     Копьё в меня... и раненый, в крови,
     Я вышел из-за шторы... Мы столкнулись –
     Глаза в глаза... И оба отшатнулись:
     От ненависти, боли, и – любви!..
     Я вдруг увидел, что и он увидел
     Во мне того, кого так ненавидел
     В себе самом, и я узнал того,
     Кого в себе любил, но, подавляя
     Себя нездешней волей, истребляя
     Земное из себя, избыл его!..
     И он упал, и кровь моя из раны
     Его (или – моей?) текла,  но странны,
     Неизьяснимы, словно как во сне,
     Все были наши действия – всё наше
     Сотмилось естество... Но призрак Чаши
     Всё плыл, всё не давал покоя мне.
     И я собрал все силы, дотянулся
     До мёртвой чаши, и живой коснулся
     Её поток: багряной наконец,
     Живительной, и, значит, внятной Богу,
     Предстала влага та, и всю тревогу
     И смерть саму избыла из сердец...
    
     И я, воздевши чашу:
     – «Прав ты, Боже! –
     Сказал, уже прозрачно всё итожа,
     Был замысел Твой тёмен, но, гляди,
     Исполнившись Его, мы вместе снова,
     Мы все – одно!.. Всех не суди сурово,
     Вот я перед Тобой, меня суди.
     Такой, как все, я здесь за всё в ответе.
     Мы прятались, мы ссорились, как дети,
     Мы проливали кровь... Вот кровь моя!
     Пусть – наша, пусть пролитая совместно,
     Но, Господи, вот – я! И, если честно,
     Всё это – я!.. Ты видишь? Это – я!..»
    
    
Подвал. Примечания и дополнения к книге Русский Детектив.

Из пятой главы. ПЕРВАЯ СИЛА

   
    …ну как таковым не прельститься?
    Отменны места… Византийца
    Заветы храня, чертежи
    Беря за основу у грека,
    Наш предок-строитель от века
    Своих городов рубежи
    Пешнёю, с учетом, конешно,
    Рельефа родного, неспешно
    На почве расчерчивал, весь
    Трёхчастный макет поквартально
    На местность сводился, буквально,
    По дому, по улочке: здесь –
    Центр города. Кремль. За стеною
    Зубчатою, за крепостною
    Сам двор воеводский. Казна.
    Оружье храня в арсенале,
    Дружины здесь квартировали,
    Здесь, в главном зелейном подвале
    Томились запасы вина.
    За этим смотрели сурово!
    Вино, вишь ли, дело церёво,
    Товар стратегический! (Лют
    Акцизный был сбор). Здесь – амбары
    Хранили еду и товары,
    А тут – самый значимый люд:
    Чиновный, купеческий в сьезжей
    Избе гостевал...
И, уж ежли
    Под город какой-либо вор
    Подступится – здесь, за стеною,
    Прозиждется всё основное,
    Вся крепь городская, весь двор
    Дружинный и сьезжий... И обок
    Восставшие все, кто не робок,
    Урок подадут  варначью
    Пальнут из-за стен, из-за башен
    Надвратных… не шибко-то страшен
    Противник в открытом строю…
    Вот самое ядрышко, властный,
    Первейший в основе трёхчастной
    Пласт города – Кремль…
   
    ***
    А второй –
    Посадский.
    Здесь люд серединный:
    Артельный, торговый, гостиный
    Вкруг центра гнездится. Порой
    Громадные тыщи сбирали
    Здесь ярмарки, здесь же играли
    На славных пирах гусляры,
    Торговые лавки, артели,
    Вовсю распотешась, гудели,
    Гостиные пели дворы.
    А в будни опять же кипела
    Работа. Здесь главное дело
    Вершилось: шумели цеха,
    Столярные, кузни, коптильни
    Стучали, скрипели, чадили,
    Кто кожи мочил, кто меха
    Выделывал... В общем, рабочий
    Здесь люд обретался...
    ***
    А прочий,
    Тот жил в основном за рекой,
    В слободках. – Дворово, поместно,
    С широким размахом… Известно,
    Зажиточен люд слободской.
    На землях почётных служивых,
    На тучных прихрамовых нивах
    Приватный, степенный народ
    Жил, вроде бы, жизнью отдельной...
    
    Но всё-таки город был цельный,
    Всех брал в свой тройной оборот.
    В годину ненастья и смуты
    Все, словно бы ждали минуты,
    Сходились в единую рать
    Под Кремль городской, и упорно,
    Всем миром, всем ором, соборно
    Шли в бой – поле битвы орать...
   

Из главы шестой. СИЛА ВТОРАЯ

    …а  может  быть,  земля не край обильный
    Для творчества, а только пересыльный
    Пункт для «творцов» несчастных? Может быть,
    Они сюда с людьми в одних этапах
    Для «вящей пользы» сосланы, а там их
    Не ангел, но конвой препроводить
    В места иные, тёмные, глухие
    Возьмётся по кончине, здесь грехи их
    Неискупаемы? Быть может, и не тот
    Акт покаянья – творчество? Гордыня
    В его основе...  «Творчество!», «Святыня!»…
    А творчество – чего? Кто их сочтёт,
    «Творцов» ничтожных,  кто из слов  готовых,
    Всем миром наработанных, не новых,
    Вновь тщится мироздание сложить
    С законами своими, с планетарным
    Могучим ходом, тварным и нетварным
    Над миром светом?.. Кто в нём станет жить?..
    ...химера, горький дым, воспоминанье
    О Целом, о любви, о доизгнанье,
    Осколки ослепительных миров,
    Другими подзабытых, но поэтом
    Взыскуемых, и памятью об этом
    Доныне он сжигается...
   
Из главы шестой. СИЛА ВТОРАЯ   

…костров
    Особенных для казни их не надо,
    Есть страшный образ творческого ада –
    Певучий медный бык: систему труб
    Изобретатель встроил в корпус полый
    Так хитро, что когда несчастный, голый
    Преступник, недруг цезарев, иль друг
    Не в меру умный (Кстати ли, некстати ль –
    Стал первой жертвой сам изобретатель!)
    Ввергаем в чрево был, и над огнём
    Бык раскалялся медленно, не крики
    В мир возносили трубы, но музыки
    Нежнейшей звуки... Это ведь о нём
    Преданье: о творце, певце, поэте…
    Творце – чего? Ведь всё на этом свете
    Уже сотворено сверх естества,
    Всё прочее лишь тварей подражанье
    Творцу, ужимки, жесты обожанья,
    Гримасы с нимбом мученичества…
    ***
    Корёжит изнутри певца, сжигает,
    А он во славу Господа слагает
    Торжественные гимны, жгут его
    Картины ослепительного рая –
    Им преданного! – И, на мир взирая,
    Он силится найти в нём тождество
    Божественному, памятному... Тщетно.
    Одни осколки, да и те нещедро,
    Обломки им расколотых зеркал
    Великолепных, преклоняясь долу,
    Находит он, и полу-плача, полу-
    Смеясь, спектральный, яростный накал
    В осколках собирая, тонкий лучик
    Наводит на сердца, и жжёт, и мучит
    Догадками взволнованных людей –
    Факир, бездельник, фокусник!.. И, буде,
    Ему предложат дело добры люди,
    Он солнечного зайчика, злодей,
    Любому делу предпочтёт, работа
    Ему здесь западло, ему свобода
    (Пусть в нищете) дороже всех потуг
    Рай на земле сработать, с детским жаром
    Он Блага рыщет…
    Благо только даром
    Даётся. Лишь чудесно. Только вдруг...

Из седьмой главы. ПЕРВАЯ СИЛА

…возьми
    Брандмейстера, к примеру, – и людьми
    Всемерно чтим, и вообще без гнили
    Интеллигентской. Нажиты трудом
    И тщанием, известно людям, дом
    В два этажа, под кровлею железной,
    Усадебка гектара в три, прудок
    С зеркальным карпом... В службе – молоток.
    Его раденьем, волею железной
    Уж три годка пожар минует нас...
    
    Сказать бы можно, что «Господь попас»,
    Ну а вернее будет чуть иначе:
    На Господа надейся, только сам
    Не оплошай. Все знают, знаешь сам,
    С огнём – плохие шуточки, тем паче,
    В жарищу деревянный городок
    Что порох, чуть занялся где листок,
    Чуть пыхнул, перекинулся к домишку,
    А там соседский занялся забор...
    
    И вот уже летят во весь опор,
    Трубят, разносят весть по городишку
    Машины, кони, воду из баклаг,
    Из труб и шлангов льют, сигнальный флаг
    Горит вверху, на каланче пожарной –
    То знак неукоснительнейший! Так
    Сумел поставить дело он, что всяк,
    Увидевший тот знак хоть в день базарный,
    Хоть в будний, всё бросай, беги туда,
    Ведёрко да плесни в огонь, беда,
    Коль разгореться дашь, тебя не минет,
    И сгинешь ты, когда в пожаре сгинет
    Соседский дом, квартал, весь городок...
    Такие он сумел привить понятья
    У нас у всех. И вот, живём, как братья.
    Что говорить, брандмейстер – молоток!
    Сверкают бляхи, вычищена медь,
    Притом и оркестровая, заметь…
    ***
    Или возьми, к примеру, винодела.
    Ну чем не кандидат? Богат, как чёрт.
    Хитёр, как дьявол. Но в устоях твёрд
    И честен, слова нет. Такого смело
    Представить можно будущим главой.
    Ещё не стар, – под пятьдесят. Живой,
    Толст, а подвижен. С острыми глазами
    На круглой морде. Брюшко колесом.
    Губа отвисла...  Натуральный сом!
    Особливо, когда еще усами
    Зашевелит в задумчивости, хвост
    ( Иль фалду фрака) теребя... Умора!..
    
    Но – хищник! Вроде, дремлет, а с партнёра
    Глаз востреньких не сводит. Вроде, прост,
    Улыбчив, добродушен, а дела
    Вести силён... Когда-то здесь была
    За рощей пустошь, бросовый, ничейный
    Кусок земли. Особую лозу
    Он раздобыл. Привилась. Он в лесу
    Домок поставил. Ныне уж питейный,
    Торговый дом. А поначалу в нём
    В подвале бочки с молодым вином
    Выдерживал, таил от всех до срока.
    И срок настал. И потекли ручьи
    И денежки. Чужие и свои,
    Все знают этот дом, сюда дорога,
    Вот уж воистину, не зарастёт вовек.
    Хозяин превосходный человек,
    Приветливый, пошутит непременно,
    И угостит, товар отпустит в долг,
    А коньячок, кто знает в этом толк,
    А уж винишко у него отменно!
    Но сам, шельмец, ни капли в рот. Ни-ни.
    Мол, дело, брат, такое, извини,
    Стоять, мол, у ручья и не напиться –
    Мудрёно... Только мудрость в том и есть:
    Кто меру знает, ведает и честь,
    А уж в ручье таком-то утопиться
    Простого проще... Ах, искус, искус! –
    Смеётся, щуря глаз, кусая ус...
    Прекрасный человек, благоговейный,
    Ему бы похудеть, пускай чуток,
    Ему бы посуровее видок,
    И вот вам кандидат первостатейный...
       
   

    Из седьмой главы. ПЕРВАЯ СИЛА

    …Тут, не тревожа тень его, скажу,
    Что памятью о нём я дорожу
    И ныне, и вовек... С моей любезной
    Супругою нн нас венчал, крестил
    Всех наших с нею деток... Проводил
    В печальный путь и прах её болезный. –
    Последыша, седьмого родила
    И, не простясь, без вздоха отошла.
    Три лета уж... Земля ей будет пухом...
    Уважлива была... А хороша! –
    Смотрел и через годы не дыша
    На спящую, всё любовался... Духом
    Едва не пошатнулся... Дал упор
    Опять же он, отец Илиодор.
    Тих, сед, а сила! Не дал убиваться.
    «Уныние – сказал – великий грех.
    А дело? А детишки? Надо всех
    Поднять. А как? Тут надобно подняться
    Всех прежде – самому!»…  Длань наложил
    На плечи мне и, видит Бог, ожил,
    Поднялся я... И вот, хожу-брожу,
    Тружусь. И к ребятишкам со вниманьем.
    Но я не о себе... Воспоминаньем
    Отвлёкся...

Из главы восьмой. Начало. СИЛА ВТОРАЯ
 
    Какие тут не фрейдистские игрушки?
    Сын лесника, он жил в простой избушке,
    В сельце глухом, куда меня судьба
    В скитаньях занесла... Однообразен
    И тих без молодёжи быт, бесстрастен               
    Ход жизни стариковской... – От столба
    И до столба, особенно зимою,
    В пургу, в потёмки, снежной бахромою
    Окутанные, как снеговики,
    Бредут, рискуя вовсе стать сугробом,
    И сгинуть, и не встретиться за гробом,
    Бредут сквозь лютый ветер старики –
    К родне ли погостить, или в церквушку
    В соседнее село, иль так, друг дружку
    Утешить... просто рядом подышать...
    Бредут, столбами меряя дорогу,
    И воют провода, взывая к Богу,
    Что связь с людьми все тягостней держать –
    Такие все дремучие, глухие,
    Да и места скрипучие, лихие,
    Да и вот-вот порушатся столбы.
    И ладно бы, и кончились бы муки,
    Но в чьи она, в хорошие ли руки
    Связь перейдёт и нить самой судьбы…   

Из главы восьмой. СИЛА ВТОРАЯ

     …я наскоро перекусил, и тут же
    Нырнул в камору, в закуток поуже
    Прихожей: деревянный лежачок,
    Да стол – доска вставная у окошка,
    И – книги, книги, книги...
               
    Тут немножко
    Подробней надо. Сам не простачок,
    Я, право ж, у столичного эстета,
    У сноба не встречал такой, как эта
    (Хотел сказать библиотеки… нет!)
    Коллекции? Да нет, скорей собранья,
    Подбора книг и рукописей... Тайна
    Какая-то здесь крылась, был секрет:
    Откуда, как попали дива эти
    В лесную глухомань? Какие сети
    Их выловили в смутные года,
    Когда одно их поименованье
    Глушилось напрочь?.. Впрочем, в глухомани
    Смешно об этом – глуше-то куда?..
    
    Мм-да… «Страх и трепет»… «Вехи» – первый выпуск!..
    Ого, – «Уединённое»!..  На вынос
    Такое и в спецхране не дадут.
    Хотя, смотри-ка, книги все без штампа...
    А вот перепечатки Мандельштама...
    И Клюева... Ахматовой... Ну, тут
    Весь «рыцарский набор» эпохи... Дивно
    Не то. Но кем, когда переводимы
    Здесь Дилан Томас, Томас Элиот?
    В амбарных книгах, пополам графлёных,
    Машинописью на бледно-зелёных
    Листах, зажатый в грубый переплёт, –
    Весь цвет, весь авангард англоязычный,
    (Ещё едва нащупанный столичной
    Архивной молодёжью), – вот он, весь!
    Но как? Откуда?..  Это взволновало.
    И я скорей, скорей, смущён немало,
    Стал разбирать завалы...
   
    Были здесь
    На полках, на полу и под топчаном,
    По темам сбиты (всяк с «родимым станом»)
    Философов и мистиков труды
    (И всё – перепечатки!), богословов:
    Флоренский, Трубецкой... кой-кто из новых,
    Неведомых, признаюсь... Но «воды»
    Здесь не было…
    «А парень из лукавых» –
    Смекнул я. Взять хоты бы скандинавов:
    Кнут Гамсун, Сведенборг... натаскан, да,
    Непрост, определённо... Яков Беме
    И «Роза мира»... Э-э, да в этой теме
    Похоже, брат, увяз ты... Ну, тогда,
    Тогда, брат, нам с тобой необходимо
    «Прокашлять» эту тьму... От нелюдима,
    То бишь отца, хоть сонный, а чуток
    Прознал я о тебе, какой тут гложет
    Недуг родную чаду...  А, быть может,
    Ты тот, кого искал я?.. А, браток?..


Из главы девятой. ПЕРВАЯ СИЛА. Речь инженера.

«…он вышел, срок мой быть послушной пешкой
В чужой игре... Ослятей робких, вас
Пастух пасёт исправно! Также пас
Любой бы пастырь – вам же в назиданье:
Один бичом, другой хлебами слов,
Посулом рая третий... Для ослов
Годна и сказка о пересозданье,
О перевоплощенье душ и тел,
Тут всё годится в дело!.. Только дел
Серьёзных и не видно. Век за веком
Когорты, касты мулл, попов, жрецов,
Всяк по своей тропе ведя глупцов,
Цель общую: восстать над человеком
Преследуют: восстать и уберечь
В повиновенье стадо, чтобы течь
И далее своим привычным руслом
В единый и великий Океан.

А там сольются реки христиан,
Магометан, буддистов... Тихим, грустным
Вопросом кто задался из вождей
Духовных – для чего делить людей.
На секты, касты, если свет единый
Всех осенит? Вопрос наивный. Нет,
Не мог он не задаться. Но ответ,
Столь очевидный, тёмною рутиной
Догматов, теософских чар и притч
Всегда затянут наглухо: постричь,
Загнать в ряды и аккуратным строем –
Вперёд, рядами!.. Вот где цель. А средств
Не жалко. И неважно, что Творец
Навряд ли умилится тёмным роем
Разноголосых, вздорящих слепцов…

Из главы девятой

А самый страшный из запретов – вот он:
Запрет на мысль!.. Простой пример: пары
Под гнётом держат лишь до той поры,
Покуда прежний пар не отработан,
Покуда не настал иной черёд –
Брать новый пар в рабочий оборот.
Но ежели хоть малого исходу
Не станет силе этой – разорвёт
Любой затор, и чем сильнее гнёт,
Тем взрыв страшнее... Это идиоту
Понятно, непонятно лишь одно,
Как те, кому по сану вменено
Об этом ведать и глаголать, вещи
Элементарной не поймут: нельзя
Мысль удержать в крови, она, сквозя,
Клубясь в пространстве замкнутом, зловещий
Всегда исход отыщет... Но тогда,
Уже тогда с ней в мир войдёт беда,
И вспомните тогда и день вчерашний,
И этот, и мой бедный МЫСЛЕЗОР,
Ведь он и призван был найти зазор,
Через который мир пронзится страшной,
Кромешной мыслью!.. Но тогда уже
Не жди Преображенья ни в душе,
Ни во плоти, где кровь одна, бунтуя
И сатанея, не ограждена
Доглядом зорким, хлынет, как волна,
И смоет мир Господень подчистую!..

    Из главы десятой. Спор с Донатом о сущности поэзии
   
    …а вы, поди, решили: бедный пращур,
    Мол, он был косен, точно звероящер,
    Мол, он не сознавал греховности
    Пути, которым шествовал… точнее,
    Был вынужден, в соблазне сатанея,
    В прельщеньи, древле принятом, идти.
    Нет, мир с тех пор кроится слишком нагло,
    И не у Прометея – у Геракла
    Был человечней, мужественней путь,
    Но чтоб уже вконец не потеряться,
    Заблудший пращур должен был стараться
    Хотя б не навредить, хотя бы муть
    Со дна сознанья или бессознанья
    Не вышатнуть на свет – все заклинанья,
    Все обереги, заговоры что
    Как не система самообороны
    От корневых энергий?..
    Только кроны
    Он в мир из недр выносит, да и то
    Уж так порой гудят они, нестройны,
    Так колобродят, что рождают войны,
    И восстаёт звездой над миром Злость.
    А разбуди-ка ту, что в недрах дремлет?..
    Назвалось электричеством, что древле
    Божественной энергией звалось.
    Ты посмотри, и ныне над жилищем
    У доброго хозяина мы сыщем
    Конька резного, или петушка,
    Доску-огниву и лобан с коруной,
    Причелины, подзоры... Это ж руны!
    Их дешифровка не для простачка,
    Не для того, кто праздной изукраской
    Счёл эти знаки. Пращур наш с опаской
    К сокрытым силам подходил, рубя
    Те солнечные знаки, обереги
    От молнии, от скверны в человеке
    Нечистом, и – от самого себя.
    Да-да, и от себя! Он знал с кем биться,
    Он знал, что в тёмных недрах ад клубится,
    Лишь заговором вытеснен, что звать
    В мир Слово – значит рыться в жгучей ране,
    Что можно им, смирённым в косной пране,
    Глухую древность электризовать
    И вызвать к жизни то, что неготово,
    И, растревожив Змея Золотого,
    По жилам пропустив его, сердца
    Безвинные изранить... Вот где корень
    Всех зол, и если ты в своих упорен
    Блужданиях, будь честен до конца,
    Ответь, ужель не знал или не заметил
    Как Слово ранит мир?..»
   
    И он ответил,
    Сказал мне то, о чём лишь смутно я
    Догадывался встарь: о чёрном свете,
    Клубящем Слово… Это о Поэте
    Шла речь, а не напевах соловья
    Словесного, о вечном балабоне…
    Он был подавлен.  Тонкие ладони
    (Всё не в отца!) виски сжимали...
    Вдруг,
    Забыв про чай, про мёд в долблёном жбане,
    Унынье сбросив, будто оправданье
    Себе нашёл, он встрепенулся:
    – «Круг,
    Конечно, замкнут. И горька, наверно,
    Расплата за полёт, за все инферно,
    За все фантомы, впущенные в мир,
    Но если мы – представим лишь – в походе
   (А так оно и есть!), в любом народе
    Быть должен тот, кто вычертит пунктир,
    Кто держит связь и Слово, тот, кто реку
    Поможет одолеть, к иному брегу
    Переводя людей:  ни бродов нет,
    Ни переправ кругом, один прибрежный
    Тростник поёт... но в песне, безнадежной
    Для  «малых сих», Весть различит поэт.
   
    Из главы десятой. СИЛА ВТОРАЯ

    Чуть помолчал Донат, и с горьким смехом
    Добавил, подытоживая: «Грех им,
    Возможно и скостится – тем, связным,
    Тем, кто как встарь, казал дружинам княжьим,
    Прощупывал сквозь ночь ко станам вражьим
    Притопленные броды, обходным
    Маневром реки, рвы одолевая
    Незримо для врага, чья тыловая
    Стена всегда слабей... Но кто здесь враг?
    Хромает – усмехнулся вновь – сравненье.
    А вот еще, как говорится, мненье –
    В миру поэт не воин, а дурак,
    Что, вероятно, к истине поближе.
    Но, лепеча невнятно и бесстыже,
    С восторгом уловляя в силовых
    Полях вселенной некие сигналы,
    Кем он уведомлён, что те каналы
    Не магистраль соблазнов мировых?
    Кто может поручиться, что – от Бога,
    А не от Сатаны?.. Сладка эклога,
    Элегия, поэма... откажись,
    Попробуй, от соблазна образ дивный
    Пристроить в дольний мир, такой наивный,
    Что и химеру демона за жизнь
    Возвышенную примет в простоте он,
    Превознесёт!..  Хотя какой там демон, –
    Несчастное по сути существо...
    ***
    Да я и про себя! – Воскликнул пылко
    Донат, опередив мою ухмылку –
    Всё знаю, а с собою ничего
    Поделать не могу... Ведь вот и батя
    Горюет... но, казнясь и виноватя
    Себя, – тут Бог свидетель! – лишь себя,
    Опять, как только «позывной» заслышу –
    За стол, к себе... А там, пойми, не вижу
    Как слово входит в мир, и мир дробя,
    Сквозь образ проступает новый образ,
    И словно в зеркалах кривых коробясь
    И пересотворяясь, мир уже
    Сквозь наслоенья образов иначе,
    Чем был задуман, видится...  Тем паче,
    Задуман цельным был, и цельным же
    Дан человеку... Не одну харизму
    Поэт в судьбе меняет, но сквозь призму
    Причудливых видений целый свет
    Подробно преломляя, с линзой сходен,
    Невольно искривляет весь Господен
    Мир, самодеформируясь, поэт.
    Добро бы только сам! В конечном разе
    Всяк волен сумасбродствовать, в экстазе
    Тьму выкликать, но счёт особый тут:
    Придут другие, и бессильны сами
    Осмыслить жизнь, уже  е г о  глазами
    Окрест происходящее прочтут,
    В том случае, конечно, если ярок
    Огня источник, если не огарок
    Какой-нибудь, не конченый прохвост,
    А тот, кто жар в себе переплавляет,
    Кто этот жар лучом переломляет
    В самом себе,  а этот жар – от звёзд
    Идёт?.. Кто скажет нам?

Из главы десятой

     …– И ведь вот что скверно! –
    Взвинтился вновь, мгновенно позабыв
    Про мой вопрос, настолько безучастный,
    Насколько жрать хотелось, и опасный
    Огонь в глазах (не в печке!), снова взмыв,
    Речь раскалял – ведь вот рубеж предельный! –
    Здесь истина, как Целое, и цельный
    Мир, с вертикали свергнутый, в кусках
    Дробится – в плоскостных, в горизонтальных,
    Зеркальных пусть, но индивидуальных,
    Не очень обязательных мирках, –
    Ведь вот что отвратительно!.. И болен,
    Здоров ли разум, я ему не волен,
    Поскольку чей-то проводник... но чей?
    Друзья поют одно: талант, мол – благо…
    О том же и опальный бедолага,
    Увещевал меня... Уж с ним ночей
    Бессонных промотали мы бессчётно,
    Учёный человек был... Да учёно
    Не всюду же разумно?.. Впрочем, я
    Смолкаю здесь. Не просто благодарен
    За притчи, за архив, что мне подарен,
    Я не Господь, и батя не судья
    Покойничку... А всё-таки, пусть грубо,
    Но кто здесь вправе подтвердить, что любо
    Создателю созданье твоего
    Рассудка и наитья? Кто измерит
    Крушенье или взлёт, удостоверит
    Причастность к небесам?..»
    – «Да отчего
    К высотам, к небесам?..» Признаться,
    Тут замыкался круг, и разминаться,
    Фехтуясь откровеньями, черёд
    (Притом вполне естественно), сменялся
    Иным – и судьбоносным!..
     ***
    Я поднялся
    Из-за стола...
    «Час пробил? Так вперёд! –
    Скомандовал себе, – лишь ночь на споры,
    А в случае удачи – и на сборы,
    Покуда нет родителя...  Итак, –
    Мой ход!»:
    – «Да отчего же так надменно
    Судить, паря над миром, непременно
    Ревнуя к небесам? Любой чудак
    (Я здесь не о тебе) всегда уверен,
    Что если уж не Всеблагому вверен,
    То присным-то его – наверняка.
    Но ты же, брат, ведь ты статья иная,
    И столько о себе, о даре зная,
    Зачем валяешь Ваньку-дурака?..
   
     Из главы десятой.
   
    Вот идол несвободы, фарисейства,
    Начётничества...  Страшный грех расейства –
    Культ умиленья гением больным.
    Неважно, что несчастен эпилептик,
    «Он гениален! Он великолепен!..»
    А каково ему? Его родным?
    Вот где жестокость, вот бесчеловечность! –
    За чей-то счёт, ведь не за свой же вечность
    Здесь куплена… а ты представь, что твой
    Сынок родимый хвор. Но – гениален.
    Не хочешь? Страшновато? Пусть нормален,
    Да здрав?.. А как же «гений мировой»?
    «Да чёрт с ним!..»…  А-а, вот здесь-то ты оценишь
    Чем куплен он, вот здесь и переменишь
    Взгляд на него. И что увидишь вдруг?
    Увидишь сонм горячечных фантомов,
    В мир впущенных, гигантов или гномов,
    Смыкающих собой порочный круг:
    Они уже в фаворе и в почёте,
    Ливрейные швейцары в позолоте
    Их пропускают в лучшие дома,
    Они законодатели всех мнений,
    Всех мод... И вот уже научный гений
    Их вверг в реторту точного ума,
   
    Из главы десятой главы
   
    Но есть ведь и здоровые? Вопросом
    (Каким-нибудь Толстенным Ломоносом)
    Ты вроде бы здесь вправе попенять.
    Сомнительно. Но предположим даже, –
    Кто их отсортирует, кто докажет
    Их здравие? – «Селекция» опять?
    Не стоит, брат... Уж если тронул лиру
    И звук извлёк трагический, ты миру
    Чужой теперь, чужой почти всему:
    И воровству глобальному, и драным
    Воришкам, и дебилам, и профанам
    Высоколобым – чужд... Вот почему
    Ты в суть проник: меж ядерным деленьем
    И мировым  на образы дробленьем
    Неосязаем в сущности разрыв –
    Единый крах и блеф!..
    ***
   
   
  …И даже поле,
    Да, золотое, хлебное – не боле,
    Чем ядерный, заторможённый взрыв.
    Смотри – вот солнце. Вот – земля. Взрыхляет
    Луч почву по весне, и расщепляет
    Ядро в ней погребённого зерна,
    Оно взорвется – колосом, и зёрна
    Опять умрут, и вспыхнут непокорно
    Полянкой колосистою... Она,
    Заверчена реакцией цепною,
    Уже всё поле золотой волною
    Зальёт в свой срок осенний... Посмотри,
    Представь: идёт ускоренная сьёмка
    Под ракурсом магическим, где ёмко
    Весь ход зерна, снаружи и внутри
    Охваченный волшебным обьективом,
    Тебе предстанет колоссальным взрывом,
    Взбесившейся энергией зерна,
    А солнце – детонатором...
    ***
    Преданье
    В старинных рунах есть, что мирозданье
    Переплывали люди, времена
    Любые одолеть, любое небо
    Энергией божественною хлеба
    Умели их ладьи, сам чёрный нерв
    Материи пронзать могли их светы –
    Те маленькие солнышки планеты,
    Которые мы жрём, собаки, нефть,
    Кровь наших предков, грузим в бензобаки...
    Мы не собаки, нет, мы вурдалаки,
    Из праны мира тянущие кровь.
    Задуманная богом светораса! –
    Ау!.. Дробится солнечная масса
    На мириады мизерных костров.
    Скажи, зачем посредник между мною
    И солнцем? Для чего опять весною
    Оно должно вскормить зерно и злак?
    Зачем потом их жрут козлы и свиньи?
    Затем, чтоб в свой черёд я вместе с ними
    Сожрал кусочек солнца?..


  Из главы тринадцатой. ПЕРВАЯ СИЛА. (Часть речи Учителя).

    …о, тут поднакрутить он был мастак.
    Всего не вспомню, но ошеломил
    Меня и всех, я думаю, кто был
    В тот вечер хитромудрою химерой
    Учитель наш, иль оборотень... Он
    Поведал чуть не шёпотом, на тон
    Интимный перейдя, что нашей серой,
    Животной жизни ввек не перейти
    Рубеж безвидной смерти... Взаперти
    Мы все живём, во тьме, в земных оковах,
    А то, что солнце сверху нам дарит –
    Лишь крохи…. Униженье, мол, царит
    Во всех долинах наших и дубровах,
    Мол, дети солнца, солнца самого
    Отжимки цедим, только и всего,
    И униженье многовековое
    Сквозит в траве, в убоине, в зерне,
    И солнце наше только лишь вовне,
    А не внутри нас блещет, не живое,
    Но косное нам подано с небес
    Благодеянье... А в саду чудес,
    А в настоящей жизни мрак изринут,
    Там солнцем дышит человекобог
    Поскольку наконец-то изнемог
    В потоке света облик наш звериный,
    Там солнце – Царь! И все, кто там, внутри,
    Ему равнопрестольные цари,
    Там всё есть солнце, всякая частица
    Чиста, равносоставна, горяча,
    Там наша суть – суть самого луча,
    Там нашей сутью солнышко лучится!
    Вот, вот где сила светобытия:
    Там, где и он и ты – есть ты и я.
    Но как достигнуть этого накала?
    Вопрос!..
    ***
    Тут он окинул взором зал
    Опешивший и видя, что пронзил
    Его эффектным выпадом, вдоль зала
    Пошел, как бы всезнанием дразня,
    Готовностью ответа... На меня
    Взгляд устремил внезапно, и весёлый
    Блеснул огонь из мутноватых глаз...
    – «Вот вы – ткнул пальцем – спрашиваю вас,
    Вы, как я вижу, человек тяжёлый,
    Но в юности знавали же вы пыл –
    В лопатках зуд и прорезанье крыл?..
    И, гад летучий, не дождясь ответа,
    Скользнул куда-то вбок,  и там вперил
    В девицу взор... И снова воспарил
    Над онемевшим залом: «Это, это
    Вопрос вопросов!..   Но ответ, ответ
    Подсказывает жизнь сама: поэт,
    Художник, музыкант в своём начале
    Врубают авангардный ритм, поздней
    Тускнеет стиль атаки, а за ней
    Идёт пора смиренья и печали.
    Но что ожгло, что нам дарило свет?
    Как правило – начало, первых лет
    Шедевры, ибо позднее смиренье,
    Утрата непосредственности, вздор
    Псевдоморали, рыцарский набор
    Монаха, полутрупа, а прозренье,
    А самый свет лишь там горел и звал
    Быть солнцем... Даже, кажется, бывал,
    На самом деле, и его лучами
    Подпитаны все яркие слова,
    Все краски, звуки!.. Но молва... молва
    Гласит совсем иное, и бичами
    Морали загоняет в ночь, в кювет,
    В небытие тот юношеский свет:
    Мол, этот стиль опасен, агрессивен
    (Сам стиль, заметьте!), это, мол, фашизм,
    Всю эту дурь, весь этот атавизм
    Резон душить пока ещё пассивен
    И облечён в изящное, потом
    Он, в мир войдя, мир обратит в дурдом...

      Из главы четырнадцатой. СИЛА ВТОРАЯ
    
     …каверна человеческого рода!..
     Смотри в какой гармонии природа,
     Особенно недвижная: скала,
     Земля и глина... даже и растенье!
     В нём нравственность и цельность, средостенье
     Благого ритма мира сберегла
     Какая-то целительная сила...
     Открытое пространство подкосило
     И расшатало нравственность, смотри,
     Уже и зверь не целостный – коварный,
     Подвижный, хищный!.. Ритм утратив, тварный
     Мир искорёжен, взорван изнутри.
     А человек, тот сотворил кумира
     Сам из себя, из жизни... А для мира
     Жизнь, может быть, – лишь опухоль, в мирах
     Растущая подобно метастазам,
     Сама себя плодящая… А разум?
     А мысль, в миры вселяющая страх?
     А если мысль – лишь сатанинский вирус
     В космической программе?.. Тихо вырос,
     Виясь в махине Божьей, мировой,
     И в нежную механику внедрённый,
     Урочит код таинственный, мудрёный,
     Курочит ход сакральный, круговой...

     Из главы четырнадцатой
   
     Давненько ясно всем что он такое:
     Кому-то в нём роскошные покои,
     Кому-то поскромней, ну а кому
     На кухоньке, под лесенкой местечко...
     И это ничего ещё, коль печка
     Ненастьями затеплена в дому,
     А стужи да ненастья в мире грешном
     Считай, что без конца... А всем-то где ж нам
     У тёплого пригреться камелька?
     Бездомные, голодные, нагие
     Со злобой озирают дорогие
     Лепнины, кружева особняка,
     А там особняком жирует горстка
     Господ, холопьев их... Но вот загвоздка –
     Что делать остальным? Взять топоры?
     Дом подпалить, чтоб к небу пламя взвилось?
     Испытано.  Теплей не становилось.
     Неравенством скрепляются миры...
     Нет, брат, насильем мира не поправить,
     Своя в нём иерархия... И славить
   
    Из пятнадцатой главы. ПЕРВАЯ СИЛА
. 
    …конечно, перебродит, отстоится,
    С годами молодой, лихой огонь,
    Но жизнь, но жизнь-то учит: только стронь
    Дурную силу, дай лишь расходиться,
    Сдвинь из-под спуда загнетённый мрак –
    Зальёт, затопит всё, и кто здесь враг,
    И кто здесь друг, в давильне сатанинской
    Не разберёшь, давай, вставай страна
    И ярость благородная, война
    Всё спишет, шабаш хрюкающий, свинский
    Зальётся кровью, дремлющая донь
    Из древности восстанет… Но в ладонь
    Уже не меч ты вложишь благородный,
    Гарцуя на коне, но вся та грязь,
    Которую носил в себе, казнясь
    И каясь, весь тот хаос первородный,
    Помноженный на опыт и века
    Бликующего разума, слегка
    Подкрашенный и претворённый в ужас
    Слепой цивилизации, блеснёт
    Огнём над миром, выйдя из тенёт,
    Бредовым откровеньем обнаружась…

   
    Из пятнадцатой главы. ПЕРВАЯ СИЛА

                …посмотри
    На землю, где простые рыбари
    И пахари безропотно, бесслёзно
    Свой крестный воздают Тебе оброк,
    А их – за что? За что Ты их обрёк?
    Ведь первые они падут в той брани,
    Оратаи, они и крепь, и рать,
    И корень жизни обречён сгорать
    Во ублаженье оглашенной дряни?
    Нет, что-то здесь не так, совсем не так...
    Ты посмотри, он не такой простак,
    Хоть сердцем и делами прост, нет спору,
    И ничего обидного я в том
    Не вижу, – да, в усердии простом
    Он на Твоей земле крепит опору
    Миров Твоих, и в голову ему
    Не забредёт, потребная уму
    Высокоразвращённому, химера
    О солнечном сиротстве, о борьбе
    С землёй… Ты посмотри, он сам в себе
    Несёт высокий свет, – ни стратосфера,
    Ни области надзвёздные души
    Его не искушают, рубежи
    Свои он знает – в центре мира твёрдо
    Столпом восставши, видит: всё окрест
    Живет и дышит солнцем; малый брезг
    Луча, взрезая почву животворно,
    Пронзит и плоть зерна, а в свой черёд
    Луч колоска пронзительно упрёт
    В плоть солнца плоть свою, и разряжая
    В себе самом и солнце, и миры
    Горящие окрест,  свои дары
    Вернёт – вернёт сторицей урожая,
    И этот щедрый видя оборот,
    Как Бог, спокоен пахарь: он орёт
    Сырую землю, достоверно зная,
    Что зёрна – это солнышки земли,
    Крупицы раскалённого вдали
    Светила... 
    Так, порою отстраняя
    Себя воображением в миры
    Космические, средь ночной поры
    Представив: вот он сам взирает чудно
    С какой-нибудь надсолнечной межи
    В подсолнечные наши рубежи,
    Что видит он? Мерцающую трудно
    Планетку нашу бледную? Луну?
    Соседние планеты?..  Ни одну
    Он не увидит с высоты чудесной,
    Увидит – Солнце, только лишь его,
    Ну, может быть, ещё вокруг него,
    Как искорки, плывущие над бездной,
    Планетки наши крохотные – вот,
    Вот всё, что он прозрит, когда прорвёт
    Мрак колоссальный потаённым зреньем,
    И осознает вдруг: мы все внутри! –
    В составе Солнца, и, как фонари,
    Заряженные солнечным гореньем,
    Одним огнём пылаем, все одно,
    И нами всё и вся озарено,
    И сам он – солнце, и зерно, которым
    Он озаряет землю, и трава,
    И все его дела, и все слова,
    Всё это – солнце, и его протором
    В мирах, планетной тягой круговой
    Он взят в единый узел световой
   
    Из пятнадцатой главы

    …ему ль томиться гиблым перебродцем
    Потемок подсознания? Скажи
    Об этаком ему, от всей души
    Бедняжке посочувствует – уродцем
    Сочтёт его: мол, брат не вовсе здрав,
    Мол, потерпи, браток... И будет прав.
    Ну как не пожалеть, найдя в томленьи
    Больного человека?.. Только вот
    Больной-то – буйный, и чужой живот
    Он вряд ли пожалеет в ослепленьи,
    В «полете к солнцу»... А лежать в пыли
    Назначена, опять же, соль земли –
    Такие, как он сам, за простодушье
    И Веру вновь наказанные... Нет
    Конца вопросам жирным...  Но ответ
    Гораздо прозаичнее, и суше –
    На жизнь твою и братьев поднят меч?
    Меча стань твёрже. Не давай посечь
    Ни род свой, ни сородичей. Чем твёрже
    Ты сам, тем ты надёжней вкруг себя
    Сплотишь своих товарищей, дробя
    Когорты вражьи... нет обиды горше,
    Чем зреть бессилие здоровяков
    Пред кознями пройдох и мозгляков...
   
     Из Главы шестнадцатой. СИЛА ВТОРАЯ

     …о Боже, что творилось в этой смуте,
     В безумье этом!.. Жаркой каплей ртути
     Она металась в белых простынях,
     И задыхаясь в чёрных, влажных космах,
     Я продирался, плыл сквозь недра в космос,
     Плыл в чёрных звёздах, в золотых огнях,
     Хотелось до конца, совсем забыться
     И в бездне бездн зарыться, раствориться
     И никогда на землю не сходить,
     Обволокнуться тёплой, млечной влагой,
     И плыть в мирах, и косной, звёздной тягой
     Протягновенный ужас бороздить,
     Хотелось раздавить её, такую
     Беспомощную, жалкую – тугую,
     Мерцающую капельку огня,
     Огня, руды, неясного начала,
     Чтоб источилась, чтоб иных не знала
     Начал, изничтожаясь, – лишь меня!..
     Но капелька упругая мерцала
     И в бездне бездн, как будто отрицала
     Саму возможность безначалья, тьмы,
     И я всплывал, влекомый долгим кликом,
     И вновь склонялся над безумным ликом,
     И вновь сквозь бездны проплывали мы...
    
     Нечеловечье жило в этой жути.
     Бескровная, тончайшей струйкой ртути
     Как будто испаряясь, отравив
     Меня блаженным ядом, умирая,
     Но плоть мою до капельки вбирая,
     Вдруг воскресала – вся живой извив:
     Бескровное тому мгновенье тело
     Как будто наливалось, золотело,
     И руки, наклонённые ко дну
     Бессильной, тихо зыблемой травинкой,
     Опять светились каждою кровинкой,
     Смертельную сгоняя белизну.
     Она опять пылала и светилась,
     Стеная и неистовствуя, билась
     В предсмертной бездне... И опять, опять
     Змеёй упругой, гибкой каплей ртути
     Выстёгивалась из огня, из мути,
     И наливалась кровью...
   
    Из главы шестнадцатой

…затворил
     Сосед-подонок, благодетель якобы,
     В бордель для извращенцев и маньяков,
     Где чуть ли не в цепях «гостям дарил»
     Таких же, как она, сирот, подростков,
     В кровавых оргиях, садистских розгах
     Зачахла б, как они… Но не смогла
     И года издевательств сладострастных
     Снести от распалённых, безобразных
     Тельцов, слюнявых старцев, и сбегла.
     Точнее, попыталась… Страшно били.
     Опять бежала, и опять ловили,
     В подвале чуть не насмерть засекли.
     Но не могла смириться. И навеки
     Узнала – принужденьем в человеке
     Привить лишь отвращение смогли:
     Кому к работе, а кому-то к дому,
     К семье, к благополучному содому,
     А ей – к постели, где должна, должна,
     Всегда и всем должна – рабыней, тварью,
     Товаром быть!.. Но, стольких «отоваря»,
     Раз навсегда зарок дала она:
     Нигде, ни с кем, хоть в золотые узы,
     Не вступит, никакой другой обузы
     Не примет от мужчины, кроме той,
     Единственной, воистину блаженной:
     Жалеть, любить... быть самою вселенной
     Для всех, сверкнувших искрой золотой
     На чёрном небосклоне... Сбился с круга –
     Она не только мать, она подруга,
     Она же родила мир этот весь,
     Она его собою утоляет,
     Владеть, принадлежать – не позволяет.
     Все одиноки, одинаки здесь...
    
     Из главы шестнадцатой.

      …я забко передёрнулся, Доната
     Вдруг вспомнил почему-то, виновато
     В себя всмотревшись… вспомнил, как в ту ночь
     Он что-то причитал (казалось бредом)
     О том, что это молчаливый предок
     В нём хочет выговориться, превозмочь
     Безмолвье, тьму корявых поколений,
     И вот теперь он сам его велений
     Не в силах превозмочь… «И вот, и вот…
     (Донат развёл растерянно руками)
     Вот, говорю... А почему стихами?
     Не знаю... ИМ так надо... И ревёт,
     Ревёт, как из дремучих древних штолен
     Во мне  ИХ  рёв, и я уже не волен…
     Поверь, я не оправдываюсь, но,
     ОНИ–ТО, предки, корчатся, безмолвны!..
     И, тёмные улавливая волны,
     Я чувствую – так мне повелено...»
    
     Тогда я не придал значенья бреду
     Донатову, да ведь и цель не эту
     Преследовал тогда, но вот теперь
     Вдруг понял, что хотел сказать он этим,
     Ведь он не современникам, не детям –
     ИХ  голосам открыл собою дверь!
     Недаром же мне чудилось рыданье
     В его словах, а может, оправданье
     Жестокой неотмирности его,
     Презрения и жалости к родному
     Отцу и дому, ко всему земному,
     Или к нему взывало родово?..
     ***
     ...я вдруг остановился, взял за руку
     За мной безмолвно шедшую подругу:
     «Скажи, ты молода и хороша,
     Я понимаю всё, я принимаю
     Зарок твой... одного не понимаю,
     Неужто не заплакала душа?..
     Пусть даже не душа, но в недрах нечто
     Таящееся, женское, извечно
     Зовущее довоплотить миры
     Еще одним блаженствующим ликом,
     Еще одним скаженным, детским криком,
     Неужто это нечто, до поры
     Молчавшее в тебе, не затомило
     Души и плоти, и ночная сила
     Кровей не потревожила?.. Пойми,
     Я это не из праздности, иль хуже,
     Корысти… Но ведь речь здесь не о муже
     И брачной кабале... И, чёрт возьми,
     Ребеночка неужто не хотела?..»

     Она остановилась, поглядела
     В глаза мои спокойно и темно,
     Так отрешённо, что мороз по коже
     Прошёл от осознанья, что, похоже,
     Здесь всё бесповоротно решено,
     Давненько решено... И – засмеялась:
     «Нет, не хотела... Знаешь слово Жалость?
     Вот то-то... Только жалость не к себе, –
     К душе… К той, нерождённой, и на муки
     Здесь обречённой, обречённой скуке
     И  тьме, произрастающей в судьбе,
     Сквозит та темень зернью в сердцевине
     Плода на свет: крыжовника ли, дыни,
     Простых ли человечков... Только тут
     Они смешно поделены полами.
     Смотри-ка: два слепца, два бедолаги
     Соединятся – третьим зацветут...»
     Она захохотала: «Правда, дико?
     Две дольки рассечённых... А, гляди-ко,
     Ведь это нужно было!.. Но кому?
     Зачем томятся два несовершенства?
     Блаженства ищут?  Кабы те блаженства
     Передавались третьему, тому,
     Ради кого всё это и вершится,
     Так ведь он тоже, тоже сокрушится,
     Когда созреет... Боже мой, едва
     Я не лишилась разума, всё это
     Когда-то осознав, ища просвета
     В дурных потёмках крови... Чёрта с два!
   
     Из главы шестнадцатой
 
     …ты, милый друг, не думай: нахваталась
     Какой-то мути, вздору начиталась
     И чернокнижием охмурена...
     Я опыт поиметь, и не отчасти,
     Имела в жизни время... и несчастье,
     А попросту, была обречена:
     Обречена всё осознать на шкуре –
     На собственной!.. Уж силу этой дури
     Я ощутила у самцов – залить
     Весь мир, всё затопить, как будто скверной,
     Непреткновенной, озверевшей спермой,
     Любой ценою похоть утолить!..

       Из главы шестнадцатой

     …мы с Никодимом много толковали
     Об этом, без него бы я едва ли
     Ответствовать могла тебе вполне,
     Но коли уж спросил, пусть ясно будет:
     На том стою, и кто меня осудит?
     И что мне пересуды обо мне?
     Я всё тебе сказала и решила...
     А жалость – разве грех? Я не грешила.
     Грех – распложать несчастных, разводить
     Кровь сукровицей... Прорва бродит в жилах!
     Но, качества стяжать уже не в силах,
     Мы принялись количество плодить.
     Куда? Уже и так мутит планету
     От этой бледной спермы!.. Или нету
     Спасенья от неё? Да и на что
     Все эти гены вьются из кромешных
     Глубин и бездн?.. Да и на что нас грешных
     Всевышний держит?.. Что-то здесь не то.
     Запутались мы все...
     ***
     Я слушал, любовался осторожно
     Её лицом, глазами... Так тревожно,
     Так вдохновенно-горестно они
     Светились, устремлённые сквозь нечто
     И сквозь меня, и сквозь меня, конечно,
     В таинственную даль уведены...
     Нет, я не смел прервать её нездешний,
     Задумчивый, проникновенно-нежный,
     Печальный голос...  Тихо, не спеша
     Мы шли. Я сбавил шаг. Но мысль мешала,
     Что не успеть до рынка ей, пожалуй,
     Сказать всё то, что вспомнила душа...
   
      Из главы шестнадцатой

     …гудел невнятно, волновался рынок,
     Меж туш парных, цветных палаток, крынок
     Сновал безумный, возбуждённый люд,
     И мне – сторонне – показалась дикой
     Вся эта масса, попросту безликой,
     Чему, чему же радоваться тут,
     Бессвязному страстей переплетенью,
     Алчбе и жажде, вечному хотенью
     Еще кусочек к жизни прилепить,
     К нелепой жизни, комковатой, серой?..
     Но, впрочем, виноват, подобной мерой
     Я не хотел бы никого судить,
     Кроме себя, конечно... Только мне-то
     Всегда лишь одного хотелось – света!
     А вот его-то и не стало мне,
     Не стало света мне, Ты слышишь, Боже?!.
    
     И лишь теперь – немножечко, но всё же
     Раздвинулись потёмки, не вполне,
     Но всё-таки раздвинулись: томленья
     И смутные порывы поколенья,
     Я чувствовал, единой волей слив,
     Дав им толчок направленный, мы к цели
     Приблизимся и в свет войдём, мицелий
     Самой идеи в мире распылив...
     ***
     Навьюченные сумками, до смычки
     Мы молча шли тропою... С непривычки
     К делам житейским, ежедневным, вдруг
     Так ясно я представил: век за веком,
     День ото дня согбенным человекам
     Заказано вертеть всё тот же круг,
     Как в штольне лошадям, одно и то же...
     С кошёлками, кто старше, кто моложе,
     От кухни к рынку, с рынка до плиты...
     И для чего все устремленья? Чтобы
     Насытить пещь тоскующей утробы –
     Все подвиги, все жертвы, все мечты?..
     Да можно ль твари этакой плодиться,
     На что?.. Тут, право, впору утвердиться
     В воззреньях манихейских... Но вопрос –
     Откуда он клубится, Чёрный Эрос?
     Ведь не случайно, в разуме изверясь,
     Пошел наш стебель крови в голый рост...
     ***
   
      

Из главы шестнадцатой


     …смотри: Адаму с Евой до паденья
     Неведом был огонь деторожденья,
     А ведом был лишь цельный, купный свет,
     Они тогда-то гении и были...
     И пали, и в осколочки разбили
     Свой Образ... И осколочков-то нет...
     Мы – след, мы тень осколков этих дивных.
     Недаром же в умишках примитивных
     Порой догадка грозная мелькнёт
     И – канет, точно в омут... Лишь поэтам,
     Наверное, дано сказать об этом,
     У них не столь тяжёл забвенья гнёт...»
      ***         
    – «Поэтам?!. – Здесь уже я не сдержался,
     Захохотал... И, устыдясь, прижался,
     Прижался, виноватясь, к ней, родной,
     Наивной, и, обиду половиня,
     Польстил: «А ты, гляди, философиня!..
     Прости, но разговор я знал иной,
     Совсем иной – с Донатом. Он обиду
     Не затаил тогда, и ты ей виду
     Не подавай, я, правда, не со зла...
     Мне странным  показалось: так похоже
     Сложился разговор... Одно и то же
     С Донатом ты сегодня изрекла.
     Вот только ты и вправду о рожденьях,
     А он своё – о творческих виденьях,
     О распложеньях образов и снов
     Единосущна мира, о дробленьи
     Единого, в итоге – преступленья
     Всех горних, да и дольних всех, основ.
     Стихи ведь – те же дети. Но – из Слова,
     А не из крови... Вроде бы, худого
     Здесь ничего и нет. Но посмотри:
     Горел стручок, на солнце вызревая,
     Божественные ядра наливая,
     Зелёные, как в листьях фонари,
     Он только вызревал ещё, но где-то
     Уже таилась Вора, иль Поэта
     Тень хищная – не дав созреть зерну
     И пасть, и встать великим вертоградом,
     Тень проросла сквозь изгородь, и хладом
     Остановила Вечную Весну,
     И репнул, не дозрев, стручок, и зёрна
     Иссохнув, покатились вниз покорно
     В разинутые, алчущие рты,
     И захрустели на зубах, и крохи
     Пошли пересыпать века, эпохи...
     Вот так и Слово репнуло...
     ***
      А ты –
     «Поэт! Поэт!..». Да посмотри что ныне
     Осталось от поэта: дух гордыни,
     Да дерзость, да тщеславия позор...
     Донат, тот ладно, шибко не гордится,
     А посмотри во что иной рядится
     И что внутри иной скрывает вор…

   Из главы шестнадцатой (об андрогинах)

      …о них есть древний миф...  Но ты откуда
     Про этакое слыхивала чудо?»
     – «Да всё оттуда... баял Никодим.
     Не в этом дело, просто я хотела
     Напомнить о гигантах тех: два тела,
     Два духа, мощно слитые в один,
     Четырёхруки и четырёхноги,
     Ходили колесом они, и боги
     Могущества такого устрашась,
     Однажды рассекли их, неповинных,
     И с той поры в тоске о половинах
     Они живут, горюя и крушась.
     Ведь их не просто, бедных, разлучили –
     В народах, в поколеньях заключили,
     Теперь поди, сыщи родную ту,
     Единственную в мире половинку...
     Да где там половинку – четвертинку,
     Осьмушечку найти невмоготу!
     Пораспложались, спутались с чужими...
     И по сей день дробятся... А ведь жили
     В гармонии, в таком ладу с собой,
     Что не искали страсти утоленья
     В самодробленьи, в саморасщепленьи,
     Они ведь жили гениев судьбой,
     В такой любви, что кажется и ныне:
     Совсем не от тоски, не от унынья
     Воистину влюбленные порой
     На жизнь свою накладывают руки –
     От довременной, светоносной муки,
     От горькой невозможности второй,
     Единственной своей сыскать частицы...
     И если вдруг привидится, помстится,
     Что вот она сверкнула, обожгла
    
      Из главы шестнадцатой

     …не странно ли тебе, что я, шлюшонка,
     И, в общем-то, пропащая душонка,
     Да-да, не суетись, не хлопочи,
     Как будто я сама не знаю меры
     Своей, такие странные химеры
     Ношу в себе?.. Нет, лучше помолчи.
     Сама скажу. И повторюсь, пожалуй:
     С кем пожелаю – лягу!.. Только жалость
     Ведёт меня и держит на земле.
     Я знаю, это свыше мне положен
     Такой вот путь... И ты меня не должен
     Винить в распутстве, глупости и зле.
   

     Из семнадцатой главы

    …вселить нам в души... Странно, что мы знали
    О нём? Да ничего почти. – В годах
    Не старых. Не болтун. Не вертопрах.
    Судьба его подвигнула, жена ли
    В столь тихие места? Ходил слушок
    Меж баб: пережила сильнейший шок
    Супруга, мёртвым первенца родивши,
    И помрачилась, и обет дала
    Молчания. От мира отошла.
    Затворницей живёт, монашки тише.
    Да, что-то, знать, и вправду там стряслось,
    Коль никому из нас не удалось
    Лица её, закутанного в чёрный
    Монаший плат открыто разглядеть;
    Стол сладит, самовар, и вновь сидеть
    Уходит молча в угол закоморный.
    А что да как – хозяина пытать
    Нехорошо... Свой крестный отстрадать
    Путь на земле не попусту положен
    Всем нам, положен свыше, и уж тот,
    Кто в силах – крест свой молча понесёт,
    Который послабее, тот возропщет.
    Ну, наш – скала.! Такой, казним судьбой,
    Ни плачем не возропщет, ни божбой.
    А ведь совсем не стар, едва ль за сорок.
    Всегда подтянут, строг, серьёзный вид...
    Сперва подозревали – норовит
    Подмять тут кой-кого, мол, новый ворог
    Нагрянул тароватый – с молотка
    Пойдёт теперь скупать наверняка
    Дела у горемык, кто сел в банкротах.
    Ан просчитались. Не временщиком
    Повёл себя. С прицелом мужиком.
    Смекнул, что на расхлябанных широтах
    Среди пороков корневой порок
    Нехватка переправ, мостов, дорог,
    Что здесь-то и стянуть бы главный узел,
    Великие пространства увязать
    Тугим арканом...
    ***
    Вроде, грех сказать,
    Но этакую ширь и я бы сузил.
    Я понимаю, целостность страны,
    Пространства… Не зазря ж они даны!
    Мистическое что-то есть в просторах
    И рубежах...
    Был сон такой: лечу
    Над Родиной и памятно черчу,
    Как в атласе,  границы... Часть которых
    Размыта странно... И во мне тогда
    Всё взвыло – часть души отняли!..  Да,
    Здесь тайна...
    
    Но вот партию сырья
    Доставить в отдалённые края –
    Намаешься! Знаком не понаслышке.
    Там затопило брод, там развезло
    Дорогу непогодой, как назло
    Мост разобрали старый на дровишки,
    А новый не поставили. Беда…
    Вот так сидишь и едешь в никуда.
    Не то Европа: малые просторы
    Ухожены, увязаны, там знай,
    Товар туда-сюда бери-гоняй,
    Вот и гоняют, и воротят горы.
    А мы все разговоры говорим,
    А мы в болотах троп не проторим.
    Мечтательный народ!.. Такой уж, право,
    Задумчивый, что зло порой берёт:
    А взял бы кто в хороший оборот
    Такой народ, чтоб чертова отрава
    Мечтательности с потом вышла вся!..
    И ведь не раз пытались. А нельзя.
    Возьмёшь в ладонь – перетечёт в другую,
    А там опять... Послушна, а всегда
    Неодолима. Это как вода,
    Ну как отформовать ее, такую?
    Тут не отформовать, не замесить.
    Вода и есть вода, её  п р о с и т ь
    Самой пролиться много благодарней,
    Чем понуждать... Но ведь смотри, ведь есть
    Такие среди нас самих же, здесь,
    Кто сам большой, кто без нужды угарной,
    Дурь осадивши, со младых ногтей
    Старается для сердца, для людей…

    Из семнадцатой главы

    …в тишине
    Внезапно подкатившей, стало ясно,
    Что именно вот он, такой, как он,
    Сейчас найти способен верный тон
    И утвердить то  НЕЧТО, что согласно
    С душою не единого, не двух,
    Но выразить какой-то общий дух,
    Давно витавший в смуте, в предгрозовье
    Растерянной общины, ухватить
    Крепёжную, невидимую нить,
    Навершье увязать и понизовье…
   
    Из семнадцатой главы

    …с разбродом и шатанием. Пора.
    Довольно затрапезного добра
    Перевидали мы, пора и дело
    Помалу обновлять, а для того
    Возьмём-ка, для начала, у всего
    Народа спросим: на кого тут смело
    Ответственность могли бы возложить?
    Ну, тут она пошла круги кружить,
    Вся наша краснобайщина!.. Однако,
    Как выяснилось, в этом был и прок –
    Уставшим от глаголанья, урок
    Он дал в тот самый срок, как будто знака
    Какого ждал.

Из  главы восемнадцатой

…да я и сам не так же ли однажды,
Испив глоток, вдруг осознал, что жажды
Стиринным бытованьем не избыть?
И вдаль пошёл, тоской своей ведомый,
И голос Тот, безверхий и бездонный,
Не забывал то жечь, то ознобить...
А может, и Данила, и Данила
Из тех, кого тревожно поманила
Неведомая силища?..  Бог весть...
Тем лучше. Тем вернее будет спайка...
    
А вообще хорошенькая шайка
Наметилась. Сумею ль их завесть?
Да нет, не то! Суметь – необходимо.
А что до странной дружбы... Никодима
И впрямь занятно знать: всесведущ, дюж.
Скорее же всего здесь и не нужно
Гадать особо, – искренняя дружба
Двух одиноких, неспокойных душ...
***    
Изот... Ну, этот, правда, не речистый.
Сидит, молчит. Порою взгляд свой мглистый
Подымет, стол окинет и опять
В себя уходит, точно полусонный
Хрестоматийный страж на бастионной
Полночной службе: только бы поспать.
Ан нет, не спит. Огонь вполне бесовский
Порой сверкнёт в оглядочке, столь жёсткой,
Что ясно и без слов – отменный страж.
Куда как зорок. Службу знает крепко.
Когда еще знакомились, так цепко
Всмотрелся, оценил весь антураж.
Всё вычислил. Все просветил мгновенно...
А, впрочем, небольшая перемена
В дому: Донат и я... Доната он
Встречал и прежде. А на мне подольше
Взгляд задержал. И вычислил. И больше
Не обращал вниманья, поглощён,
Казалось, вековой какой-то думой...
Весь облик его тяжкий и угрюмый
С Данилою разительно был схож:
Почти такой же рост, и так же крепок,
Костист, как будто страшный, мёртвый слепок
Был кем-то снят с хозяина... Ну что ж,
Такой нам пригодится. В деле нашем
И костолом не лишним будет, стражем
По крайней мере сделаем... Хотя,
Как знать, быть может, всё и обойдётся,
И миром порешим...    
Ну а придётся
Вступить в борьбу – один такой шутя
С десятком сладит... Впрочем, будет видно.
***
Признаюсь, даже чуточку обидно
Мне стало: как вошли они, тотчас
Настёнка вкруг него захлопотала,
Залепетала что-то, зашептала,
Вся засветилась, словно бы про нас
Забыла вовсе... Ласковое что-то
Молчун ей пробурчал, вполоборота
Обнял, поцеловал, и прахоря
Отбросив, к нам вошёл, сел истуканом...
Она и вьётся вкруг него, и станом
Осиным изгибается, даря
Закусочками, водочкой, поближе
Приборы подвигает: мол, прими же,
От чистой, мол, души, от сердца, мол...
И вспомнил я, она же без утайки
Сама всё рассказала! – Он у шайки
Отбил её, он в этот дом привёл!
И – отлегло в душе...
***   
А ведь, поди-ка,
Неужто я ревную? Это дико –
Дурной страстишке волю дать теперь,
Особенно теперь, когда так близко
У цели мы, когда мы страстью риска
Повязаны... Давай-ка, брат, умерь,
Умерь свой пыл. Она – сестра. Родная?
Любимая? Любовница?..  Не знаю.
А вот вести себя пора не так,
Как у людей заведено от века.
Понятно, что не только человека
Ты видишь в ней, и правильно… Чудак,
Чего тут городить? Она сама же
Растолковала всё тебе, и даже
Условие поставила, с твоим
Согласное вполне. Сейчас задача
Не разобщать, а соглашать, иначе
На мировых ветрах не устоим...
    
     Из девятнадцатой главы

    …наш древний каземат любви и славы,
    И ежели зазор найдёт – беда
    Прорвется в Башню!.. Это не вода
    Затопит рвы, но Смерть подвигнет лавы.
    Огонь и смерть!.. А имя той беде –
    Свобода!.. Но посмотрим как и где
    Она себе истоки пробивает?
    Искусами, прельщением мозгов
    Бездельников, лукавцев, дураков,
    Всех тех, кто не бытует – пребывает,
    Как бы в гостях у тестя, на земле.
    Негоже им, что в холе и тепле
    Самой земле крутиться неподобно
    Весь год, весь век, что стужа и зима,
    Грязь, непогодь и слякоть, жизнь сама,
    Уж коль на то пошло, внутриутробно
    В себе несёт. То есть в судьбе самой
    Несёт знак изначальный и прямой:
    Дан солнцу и теплу срок не бездонный
    На нашей с вами снежной стороне...
    Знак Севера указывает мне
    Суровый путь, быть может, путь студёный,
    Но уж никак не тропку к парнику
    С тропическою гнилью... Нужнику
    (Тут попрошу простить меня покорно),
    С которым жирный быт рискну сравнить,
    Естественно благоухать и гнить
    В лучах, и это даже благотворно
    Для нежной страсти мух или червей,
    Для жадных, пузырящихся кровей, –
    Какой разгул, броженье, ликованье
    Счастливых паразитов всех мастей,
    Бактерий восхищённых!.. И людей
    (Уж коль их таково именованье),
    В час оттепели, – в час их торжества –
    Пропевших миру лучшие слова,
    Заветные!..
    ***
    Но если жизнь представить
    Как жаркий, распложающийся низ, –
    Чудовищно кишащий организм
    Мы разглядим... И ежели не славить
    Его биологическую суть,
    И если беспощаднее взглянуть
    На жизнь, как на помойку мировую,
    То станет ясно: ей наверняка
    Быть должно подморожену слегка,
    Дабы не вызвать язву моровую
    В разумный мир, дабы высокий строй
    Восстать мог над горячечной игрой!..
   

     Из девятнадцатой главы

    ..да-а, как тут ни крути, а надо, надо
    Признать: был благодушен Пров Кузьмич.
    Теперь спроси – не сразу и постичь
    Как мы могли избрать его когда-то?
    Однако же, избрали... Всяк в душе
    Прикидывал, однако, – с ним уже
    Я развернусь! При нем уже на воле
    Крыла расправлю!.. Только вот крыла
    Расправили другие, и пошла
    Вся эта свистопляска... Но уж коли
    Такое пережили мы, теперь
    Сам Бог велел открыть другому дверь…



   
      Из двадцать третьей главы

     …а там и слухи поползут уже,
     Гляди-ко, мол, якшается и с тем,
     И с этим, а сажали не затем
     На должность новичка, чтобы меж службой
     Впал в кумовство, с полгородом водясь.
     С соседями – тем паче...
     Отродясь
     Я к людям не навязывался с дружбой,
     Особенно к чиновным...  Нелюдим?
     И что же. На крылечках посидим
     Вечерней зорькой, молча перекурим,
     И так же распрощаемся, едва
     Кивнув друг дружке...  И на что слова?
     Всё ясно и без слов... А то, что хмурым,
     Как и хозяин сам, глядится дом,
     Сад одичавший с брошенным прудом, –
     Не по-хозяйски это всё, конешно.
     Да ведь и прежний (знатного купца
     Наследничек) хозяин без конца
     Отсутствуя, лишь бражничал кромешно,
     Проматывал накопленное впрок
     Отцом, усадьбы, дома не стерёг,
     Лишь псов голодных поразвёл в округе:
     С цепи сорвавшись, псарню разнеся,
     Ночами выли – страсть! Округа вся
     Тряслась от страха... Особливо суки,
     Недавно нарожавшие, страшны...
     Так мы их всех, виновных без вины,
     И порешили миром... А по чести
     Облаву на таких бы вот сынков
     Устроить, не на псов, – на мозгляков,
     Отцовы разоряющих поместья.
     Да что поместья, – память об отцах!
     Да вишь, закона нет... Уж мы в сердцах
     Решили, было, прав лишить наследных
     Поганца... ан, хранила стервеца
     Судьба: как раз нашёл себе купца,
     Да и какого! Явно не из бедных:
     Рядились недолгонько. Утром встал,
     Гляжу – хозяин новый... Он и стал
     У нас теперь законником первейшим.
     Конечно, не хозяин...  Но уж здесь
     Причина, как-никак, а всё же есть –
     И одинок, и делом тяжелейшим,
     Всё занят, а семьёй обзаведясь,
     Как знать, когда ещё наладит связь
     С мирским укладом... Впрочем, без особой
     Надеждишки на то – ни с кем из баб
     Не водится.  Мужскою, что ли, слаб
     Силёнкой? Ни с одною ведь особой
     Из наших не встречал его никто,
     Всё сам да сам...  Нет, что-то здесь не то...
     ***

     Из двадцать третьей главы

     …нас, дышащих угарно и плодящих
     Самих себя всё жарче, всё жадней...
     Тут поневоле согласишься с ней
     И сил, нас деликатно изводящих,
     Теперь, пожалуй, с гневом осудить
     Не сможешь, – ведь могла бы изводить
     И не в таких количествах, однако!
     Подумаешь, всего-то и дала
     Холеру, спид... Спасибо! А могла
     Такая засосать нас всех клоака –
     Паси Господь... И вот что мне пришло
     На ум: и спид, и это, то ли зло
     Для нас, то ли добро для всей природы,
     Всё это наважденье из себя
     Исторгнула Планета, невзлюбя
     Нас, грешных: однополые уроды
     Не в силах распложаться, это факт,
     А значит – меньше войн. Гуманный акт!
     Благословить бы однополых милых...
     А не могу, противится душа.
     Не осуждаю, но и куража
     Содомского благословлять не в силах...
     ***
     Из главы двадцать четвёртой

      …– «Я не самоубийца. Знаю меру
     Подобного греха. Отцову веру
     Хотя не исповедую, но чту.
     И план подробный самоустраненья
     Даю затем, чтоб не было сомненья –
     Я к самоискуплению веду...
     Что на земле осталось от Эллады?
     Развалины. Но храмов колоннады,
     Обломки мощных мифов говорят
     О славе, о могуществе, о духе
     Самой культуры древней… А разрухи,
     Упадка избежал бы кто навряд.
     Но как они сияли звёздной славой!
     Дай Бог такое всем...  И жрец лукавый
     Не в силах был Египта попасти
     От разоренья. Свитку время – свиться.
     Но эти пирамиды, эти сфинксы,
     Все эти чудо-камни во плоти
     До нас доносят дух самой эпохи.
     Немного? Я не спорю. Это крохи.
     Но все-таки остались же они!
     А что от нас останется? Руины
     Реакторов, кладбища-исполины
     Урановые, доменные пни?
     Куда как восхитительно!.. Позором
     Покрыть себя готовы перед взором
     Времён грядущих, всех, кто посетит
     Планету нашу бедную, быть может...
     Тревожит нас? Какое там тревожит,
     Да хоть потоп! Над нами не дождит.
     А мы-то ведь немало что достигли...
     А мы не только лабиринт воздвигли,
     Мы в генные шурфы проникли, мы
     Открыли бездны тайн, часть из которых
     Весьма бы пригодилась нам при сборах,
     Когда удастся лучшие умы
     В одно сплотить, нацелить на глобальный,
     На главный подвиг: разверстать детальный
     План общей консервации земли. –
     Не в том, конечно, виде безобразном,
     В каком она теперь, но лишь в согласном
     С преданьем, то есть в том, какой нашли
     Её когда-то пращуры, впервые
     Шаги, как оказалось, роковые
     По суше пролагая...
     ***
     Из воды
     Едва восстав и шумно отряхнувшись,
     Чудовищная хищь, в ряды сомкнувшись,
     За доблестные принялась труды:
     Лес вскорчевали, мамонтов побили,
     Руду расколдовали, раздолбили,
     Как плод запретный, смутное ядро
     Первоначал... И с круга, с вечной тверди
     Вразнос пустили время, время смерти...
     За дело, в общем, принялись добро.
     Итог известен. Слишком. От глумленья
     Над всем живым, от перенаселенья
     Планета задыхается... Наш долг
     Вернуть ей облик свой первоначальный
     Пред тем, как отгостим здесь, где печальный,
     Последний скрежет наконец бы смолк...
   
      Из главы двадцать четвёртой

     …все виды спермы,
     Все группы крови, тканей, эпидермы,
     Весь костно-роговичный институт
     Здесь должен быть разобран подетально,
     Порасово и понационально
     Рассортирован,  выделен в свои
     Подклассы и подгруппы, дабы каждый
     Знал нишу для себя, когда однажды
     Свой круг очертит в плотном бытии.
    
     Как знать, а вдруг возможности науки
     Расширятся, и донорские муки
     Здесь будут ограничены всего
     Лишь каплей крови, взятою ретортой,
     Той каплей, можно будет из которой
     В грядущем воссоздать все естество?
     Тем лучше, если так, я не биолог,
     Подробностей не знаю. Знаю – долог
     И кропотлив глобальный этот труд,
     Труд по стяжанью сущего: не только
     Наш род людской, любую тварь, поскольку
     Живая, по разрядам разберут -
     Всю фауну и флору до былинки,
     До зернышка, до дышащей пылинки
     Учтут и вычислят, поставят в ряд
     И так законсервируют, что буде
     На то резон и воля, светолюди –
     Те, из других времён и далей, люди
     Всё это снова жизнью озарят.
     Но то – их воля. Наш удел потуже:
     Не лучше, а как есть (но и не хуже
     Чем есть) себя на их оставить суд,
     Пускай они решают, коль планету
     Всё ж посетят: а стоит ли всю эту
     Жизнь вновь спасать?..   
     Как знать, а вдруг спасут?
     А вдруг они оценят этот подвиг
     Самоухода? –  Если уж не под век,
     Не под завязку судную все мы
     Решились дотянуть, планету гробя,
     И не самих себя – свои подобья
     Им вверили, так  мы ли чада тьмы?..

        Из главы двадцать четвёртой

      …нет, здесь уже не нам скрипеть мозгами,
      А разум для того нам дан, чтоб сами,
      Всё осознав, могли сойти на нет,
      Чтоб и земля, планета голубая,
     От нашей лжи и скверны погибая,
     Без нас бы обрела иммунитет.
     Здесь, кажется, вопрос весьма уместен –
     А Божий Дух? Но Дух, он повсеместен,
     Я убеждён, что в каждой клетке Он,
     В молекуле и атоме волшебно
     Горит, живёт...  И разве же потребно
     Взывать о Том, Кто в нас пресотворён?
     Он воплощён в поэмах, красках, звуках,
     Да в тех же самых знаниях, науках,
     Которые на службу взяты здесь.
     Тем более, что банк, или, скорее,
     Его фундамент: книги, галереи,
     Лаборатории – уже всё есть.
     Здесь надо продолжать, лишь расширяя
     И углубляя сферы, претворяя
     Задуманное в полный свой обьём,
     Чего-чего, а времени на это
     Жалеть не стоит... Глупо, без просвета,
     Эпохами в убожестве своём
     Транжирили его на мрак и ужас,
     И вот теперь, пред светом обнаружась,
     Неужто поскупимся?.. Может быть,
     Не годы, а века пройдут, покуда
     Мы толком подготовимся и чудо
     Свершится – мир сумеем возлюбить?..
    Вот здесь-то он и кроется, мой скорбный,
     Мой тайный луч надежды – в той упорной
     Работе отреченья от себя,
     В работе трудной самоочищенья,
     В трудах прощанья с миром и прощенья
     Друг друга, в свет войдём, всех возлюбя.
     Да-да, друзья, такая вот смешная
     Живёт во мне надеждишка... И зная
     Всю призрачность её, порою я
     Все ж думаю: коль всякий так рассудит,
     Греха избудут – все, и нам не будет
     Нужды в исчезновеньи бытия,
   

      Из двадцать пятой главы

     …я сам перед женой
     Корюсь, духовнику, быть может, каюсь
     За тяжкий плод, за всех за семерых,
     За смерть её... Но в каяньях своих
     Мир Божий не виню, не зарываюсь.
     Он Сам сказал: плодитесь, чада! Сам
     Сказал, что мы угодны небесам,
     Что грех детоубийства – тяжелейший
     Из всех грехов... Зачем же мне пенять,
     Что, мол, жену заездил, что унять
     Страстей не мог?.. Да этого и злейший
     Мне враг не скажет, а она, любя
     Детей, меня – сказала, озлобя
    
     Из главы двадцать шестой

     …я был готов. И эти обороты
     Предвидел.
     – «Ты – меня? Ну что ты, что ты,
     Какие тут обиды? Все свои.
     Но я и не сулил, уж скажем честно,
     Что все прозреют разом, повсеместно.
     Тут за слоями кроются слои...
     Вот первый слой: начать с приостановки
     Всех вредных производств, боеголовки,
     Реакторы, химпромы, в общем, вся
     Искусственная муть, без коей можно
     И обойтись, по совести... Тут сложно
     Другое, без чего никак нельзя.
     Но ведь по сути кажется и это:
     А что, без электрического света
     Прожить не можно? Жили, будь здоров,
     Без банков, без чиновничьей конторки
     Совсем никак? Всё это отговорки
     Для сытых вырожденцев и воров.
     Вот слой второй: сворачиваем базу
     Товаров потребительских... Не сразу,
     Но в срок, учтённый графиком. Уж тут
     Резон экономистам потрудиться
     С расчётами, суметь распорядиться
     Резервами... Я думаю, учтут
     Ресурсы мира, выведут кривую
     Потребностей, сходящих в низовую,
     Простую область жизни – в третий слой.
     Вот в этом бы кругу и оглядеться,    
     И льготы скотовода, земледельца,
     Охотника оставить за собой,
     Но, развернувши маховик прогресса,
     Здесь важно в пастораль не упереться,
     И, вспять катя дурное колесо,
     Не совершить одну ошибку дважды,
     В лужках остановившись, где однажды
     Уже остановил его Руссо,
     Нет, путь наш дальше, путь наш запределен,
     Он вспять, до безначалия  нацелен,
     До самоотреченья!.. А баланс,
     Все бульдо-сальдо подведёт, как надо,
     Учёных и учётчиков бригада…    
     Сейчас другой вопрос волнует нас:
     Как, ты спросил, закончить это свинство?
     Тварь подлую склонить к самоубийству?
     Позволь, самоубийство – это быть,
     И продолжая поступью победной
     Торжественное шествие, весь бедный,
     «Ещё несовершенный мир» гнобить.
     Но, впрочем, суть не в терминах... Задача:
     Законы бытия переинача,
     Склонить людей на подвиг, на исход.
     Но как склонить? Какие механизмы
     Задействовать, чтоб от бывалой жизни
     Отбился и последний доброхот?
     Задача не из лёгких... И советам
     Я был бы только рад. Как раз об этом
     Нам стоит поподробней, поплотней
     Поразмышлять – всем вместе. В общем виде
     Я схему набросаю, предьявите
     Претензии свои, поправки к ней...

     Из главы двадцать шестой

      …столица не уйдёт от нас. Но после.
     Когда всё полыхнет вокруг и возле,
     Губернии, станицы загудят,
     Она сама очнётся... А деревня?
     Соблазн, как будто есть. Но время, время!..
     Покуда все расслышат, разглядят,
     Покуда раскумекают, по кругу
     Десяток раз передадут друг другу
     Чудную весть, да переврут притом,
     И, вдосталь язычищами поцокав,
     Глядишь, забудут... Тут никоих сроков
     Не станет. И не стоит о пустом…
   
      Из главы двадцать шестой

     …но тут не я ответчик. Я по пунктам
     Продолжу...
     Предположим так, что путь нам
     Деньжата приоткрыли, что теперь?
     А вот теперь, коль прежде не раскусят,
     И возгласим, что всем грехи отпустят,
     Как только сгинет человеко-зверь,
     Что заплутали мы средь демократий,
     Тиранств... Бороться вновь – чего же ради,
     Когда уж ясно, золотой магнит
     Перетянул все веры и в итоге
     Сын пагоды, мечети, синагоги
     Иль церкви всё ему и подчинит:
     Соединит в одних руках всё злато
     В конце концов... Так велика ли плата
     За униженье подлое: исход
     Из мира, где всё продано, и каждый
     Из вас, вы только вдумайтесь, из вас же! –
     Запродан, и уже совсем не тот,
     Кем в гордых мыслях мнил себя... Есть Некто,
     Кто держит нити. А марионетка
     Ход замысла не в силах изменить.
     Вот – мы, мы лишь звено из той цепочки,
     А всех вас скопом и поодиночке
     Так просто в сеть сумели заманить.
      
      Из главы двадцать шестой

     …ну, вот он, самый общий принцип схемы.
     Конечно же, её обсудим все мы,
     Но главное, я думаю, создать
     Такую атмосферу, где, чем хуже,
     Тем лучше будет всем. Всем нам. Чем уже,
     Тернистей лаз, тем ближе Благодать.
     Начало... вот где корень...  Расшатать бы
     Хотя бы городок... А там усадьбы,
     Предместья, сёла, как бикфордов шнур,
     Займутся чередом... А там – столица,
     А там, а там... Вот здесь определиться
     Пора бы со страной… и перекур
     Пора, наверно, сделать… Все сомненья,
     Поправки выложить...»
    
   
      Из двадцать седьмой главы

…уж давно
     Терзался я в себе: что ж так темно,
     Так тяжко мы живём? Ведь не в упадке
     Держава, и последняя война
     Давно отполыхала, а страна
     Как будто бы невидимым пожаром
     Сжигаема, как будто бы подзол
     Незримый тлеет где-то... Ведь позор,
     Кромешный срам, когда не слепошарым
     Окрест окинешь взглядом край родной:
     И там, и сям разор... Разор сплошной!
     Леса, озёра, пастбища, долины, –
     В избытке благодати, а смотри,
     Кругом руины, зоны, пустыри,
     Да мёртвые заводы-исполины.
     Что, некому работать здесь? Смешно.
     Бездельников, гляди, полным-полно,
     Пьянь, дым столбом по родине клубится
     (Я не об нас, наш город не таков),
     На коммуняк всё свалим, на жидков?
     Чего уж проще, взять да озлобиться,
     Причину за разор в своей судьбе
     Найти в стороннем. Только не в себе.
     Всё это сказки, если разобраться…

     Из двадцать седьмой главы

     …он проницает мировые бездны,
     Всё зримо и подвластно всё ему...
     Кому пронадлежит он?  Никому.
     Быть может, Богу?.. Может быть. Чудесный,
     Всевидящий, он свой наводит луч
     На землю нашу, сквозь заставы туч
     Идёт легко и нет ему преграды,
     С высот своих всё ясно видит он.
     И что же видит? Шарик разграфлён:
     Какие-то невнятицы, шарады,
     Его прозрачной воле вопреки
     Все в клочьях, в лоскутах материки
     Разодранно пестрят меж океанов:
     Смердит завод, дымится полигон,
     Томится пашня, взятая в бетон,
     Лишь чудом средь искусственных вулканов
     Блеснёт полоской, клинышком души
     Свет золотой – пшеницы или ржи...
     А может быть (я это представляю
     В полночной тьме), а может быть, Ему
     Потребно только это? Ничему
     Другому на земле не потрафляя,
     Он ждет от человека лишь одно –
     Он солнечное подарил зерно
     Планете голубой, чтоб золотинка
     Зерна того, разлившись по земле,
     Прожгла миры и вспыхнула во мгле,
     И проступила славная картинка:
     Вся, влагой голубой окаймлена,
     Сверкает чистым золотом она -
     Из тьмы миров!..  Воистину блаженно
     Лишь  э т о  для Него, и, может быть,
     Лишь  э т и м  грех свой давний искупить
     Возможно было нам, светло, смиренно
     Рассеивая мраки... И века
     Отпущены нам были, но рука
     Лукавая  тот замысел прекрасный
     Хитро перевернула, завела
     В тупик...
     На безобразные дела
     Глядит в печали взор благообразный:
     Нерадостен планеты нашей вид...
     А ум наш то и дело норовит
     Ещё какую штуку, железяку
     Мудрёную подкинуть, наущить
     Как половчее атом разлущить,
     Как заварганить мировую драку,
     Где самый главный человек земли
     Себя забыл бы, цель свою, в пыли,
     В крови и грязи облик человечий
     Забыв,  уничтожал таких же, как
     Он самый, земледельцев... И – рубак,
     Невольно помрачённых чёрной сечей...

      Из главы двадцать восьмой

     … – «А на ком его нету, греха?.. Грех на всяком...
     Здесь поболе, тут, может, помене, но Там
     Всё «кум» замутил… То ли цацку не дали,
     То ли чо, шибануло ль мочой по мозгам,
     Аль жена изменила, не знаю... А только
     Озверел наш начальничек. Так лютовал,
     За бараком барак, будто взял разнарядку,
     Через карцер (и всё не по делу!) прогнал.
     Дело прошлое, давнее дело... А вспомнишь,
     И взвоешь опять...  Сам же тот беспредел,
     Устроил!.. Ну, в общем, поднялася зона,
     Сколь ментов положили, сколько наших ребят
     Поломали, забили... всем накинули сроки...
     Мне, считай, повезло – с перебитой ногой,
     С черепушкой проломленной всё же очнулся,
     Огляделся – решётки на окнах... Покой...
     Хорошо! Тихо-тихо в больничке: калеки,
     Старики, доходяги... живи, не хочу.
     Санитары – военные люди, с понятьем,
     Задушевный народец, пьянь один к одному.
     На казённых харчах, на ворованном спирте
     Раздобрели ребятки... А главное, к нам
     Без придирок...  Ну чем, говорю, не житуха?
     Так ведь нет! Оклематься не дали и там.
     В аккурат к Рождеству пережрались, поганцы!..
     Ну, сперва, как положено, весь лазарет
     Обошли, все засовы, замки затворили,
     И в кандейке своей заперлись, и – вперёд!..
     В общем так, диспозицию поясняю:
     Корпус в два этажа. Корпусок небольшой,
     Но усадистый, крепенький. Прошлого века
     Кладка в пять кирпичей. Клали, черти, с душой –
     Не проскочет блоха, волос в щель не пролезет,
     Дверь – стальная... В подвале, однако, ходок
     Запасной, аварийный (это прямо под вахтой).
     Что ещё?.. Вот ещё. – Наш этаж на замок
     Запирается в ночь, он – второй. Первый – ихний.
     Ну, подсобки там разные... для процедур
     Кабинеты...  Короче, закрылись ребятки
     И накушались. Мало сказать чересчур –
     Вусмерть! Всё б ничего, да окурок
     Кто-то бросил в тюфяк - и заснули... Верней
     Здесь на скажешь – мертвецки заснули. Буквально!
    
     Мне в ту ночь не спалось. Всё о жизни своей
     Думал, думал, на звёзды глядел... Сквозь решётку
     Звёзды ночью, особенно в ясный мороз
     Зло сверкают. Особенно как-то колюче.
     Смотришь – будто бы инеем космос оброс...
     Ну, лежу потихоньку, бессонницей маюсь,
     Голова – забинтована, в гипсе – костяк,
     На верёвке – нога... Что ни ночь, богатею, –
     Дурень думкой у нас богатеет...  Ништяк...
     Только слышу: весёленький этакий, бойкий
     Треск … – как в печке сперва...  А потом – запашок.
     Чую, тянет к нам снизу... Да крепенько тянет!
     Ну, приплыли! – подумал... А уже не дымок,
     Гарь уже разьедает глаза, по перилам,
     По ступенькам дощатым, уже к нам теперь
     На этаж влез огонь... Гложет пол, окна лижет,
     Рвётся, слышно, в закрытую дверь.
     Ну а та на замке, вся в железах, оковах, –
     Та, покудова, держит, но чую, она
     Тоже рухнет вот-вот... А на окнах – решётки
     В полруки...  Это что? Всем хана?
     Что есть мочи ору, все клистиры, все склянки
     Расшвырял, всполошил всю палату... Вот здесь
     И открылось мне самое-самое, понял,
     Понял всё, кто такие мы есть
     Перед Богом, пред смертью самой, друг пред другом:
     Хоть и страшненько было, не скрою, но жуть
     Интересно кто как себя вёл в том капкане,
     Сообразив что захлопнулся он, что чуть-чуть –
     И кранты, задохнёмся!..  Что, братцы, творилось!
     Кто-то выл диким зверем, уже не зовя
     Никого, просто выл и хрипел на постели...
     Кто-то полз по палате, в отчаянье рвя,
     Раздирая бинты на себе, будто сети,
     Кто-то хныкал надсадно, с подвывом стонал...
     Но меня поразили не те и не эти,
     А два старых зека,  жаль, имён не узнал:
     Те не выли, не плакали, не суетились.
     Друг на дружку взглянули, и, точно в цене
     Не сойдясь за жизнешёчку, перекрестились
     И молчком – навсегда – повернулись к стене.
     И отплыли... Отправились, видно, в дорогу,
     Где хлеба не горят, где полынь не горчит,
     Эти – точно от Бога. И – прямёхонько к Богу.
     Бог безмолвствует. Дьявол кричит.
      Ну а я? Я не смог... Я был молод, хотелось
     Кое-с-кем поквитаться, да и просто пожить...
     Ногу вырвал (весь в гипсе), уж тут как сумелось,
     Покатился, пополз в коридор... Вот где жуть,
     Вот где мерзость открылась!.. Представьте картину:
     Как в мертвецкой, синюшная лампа едва
     Освещает... какие тут скажешь слова? –
     Полусгнившего мяса куски, всю мякину
     Полутел, друг на друга ползущих, урчащих,
     Сатанеющих... Чьи-то протезы, культи
     Подыхающих и тем сильнее хотящих
     Доурчать, дохрипеть, досмердеть, доползти!..
     Но куда? К эпицентру огня? К раскалённой
     Бронированной двери внизу?.. А зачем?
     Для чего вместе с ними я тоже, причём
     Самый первый! – Всей кровью, всей тушей палёной
     Где ползком, где рывком, кувырком, на локтях,
     По ступеням горящим, хрипя, завывая,
     Ничего уже, кажется, не сознавая,
     Волочу к этой двери свой ужас, свой страх?..
     Для чего? Я отвечу. Я крепко запомнил,
     Всем нутром, шкурой всей осознал я в тот час:
     Страх и ужас – вот всё, что хранит нас!.. И понял,
     Что на подвиг толкает отчаянье нас.
     Подвиг – значит подвинуться, двинуться далее,
     Чем другие, на локоть, на палец, на пядь,
     Это страх, что забудут тебя, и едва ли
     Там, на огненной грани спасут...  И опять –
     Страх, что кто-то (не ты!) самым первым прорвётся
     Через пламя к той двери, где, может быть, ждут
     Черти, ангелы... в общем, спасители... Тут
     Все равно как спаситель тобой назовётся. –
     Там уже притартали пожарные бочки,
     Ломом дверь подломили, но в открывшийся створ
     Только первых, и тех только поодиночке
     Можно вырвать на волю, чтобы вновь под запор
     Затолкать, запечатать, забить...  Но об этом
     Разве думаешь тут? Разве помнишь? Ты в бой
     Рвёшься, подвиг верша, – оттесняя собой
     Самых злых и отчаянных, рвущихся следом.
     Ты – спасёшься. Они? Может быть. А другие?
     Бог судья… Недостало им страха и сил?
     Значит, замыслы были у неба такие,
     Значит, слабо спасенье себе испросил.
     Но вот-вот уже рухнут опоры, стропила,
     Всех, кто в дверь не ушёл, под собой погребя
     (Между прочим, скажу, так на деле и было),
     Кто не смог, – видит Бог – отстоять сам себя.
     Ты себя – отстоял. Вот твой подвиг. (О коем
     Толковали вы здесь). Личный подвиг. Лишь твой.
     А каких-то абстрактных – я, может, тупой? –
     Не видал… Чем ни капли не обеспокоен.
     Просто люди боятся – пожара!..  Конешно,
     Здесь понять можно шире: загорелась душа,
     Истерзала подлюка, бабёнка шальная,
     Либо долг воротить не хватает гроша,
     Кто-то дом не достроил, а кто-то карьеру,
     Кто-то главную книгу не втюрил в умы,
     Вот и рвутся, коль страх есть и сила, на подвиг,
    Лишь бы вырваться первым из огненной тьмы...
   
     Из главы тридцатой

     …Изот умолк, свой тёмный, приблатнённый
     Сведя с концами сказ. Стакан гранёный,
     Уже опять наполненный, поднял
     И тяпнул целиком, от перегрузки
     Освобождаясь умственной, и хрусткий
     Огурчик с удовольствием умял.
     Он был доволен – справился с заданьем,
     И вроде как не худо, пониманьем
     Людей и жизни вроде как поверг
     Неопытную публику в смятенье...
     А я был счастлив, пафос самомненья
     Легко простив ему, он просто мерк
     В сравненье с тем, что, кажется, качнулись
     Весы сомнений… Мы переглянулись
     С Донатом, с Никодимом – не беда,
      Что всё пока неясно…  И с Настёной
     Пересеклись ненадолго... Но тёмный,
     Спокойный взор её, как и всегда,
     Непроницаем был. Она сидела
     Как будто отстранившись, и глядела
     В окно, самим безмолвьем поясня:
     Что будет – будь. Я с вами. Мировые
     Проблемы вам решать, ну а живые,
     Житейские, те лягут на меня...
     Но самый главный узел, он всё там же,
     В Даниле коренился... Если даже
     «Личарда» поддержал меня, за ним
     По-прежнему решающее слово.
     И я ловил, стремясь понять, соловый,
     Тяжёлый взгляд. Он был необьясним.
     То вспыхивал, как будто разгораясь,
     А то скучнел... То, в сумерках теряясь
     Изотовой невнятицы, тускнел.
     Вот и теперь, отлично понимая
     Что слова ждут его, не поднимая
     Ни голоса, ни взгляда, каменел.
     Резоны ли просчитывал, как практик,
     Куражился, «выдерживал характер»,
     Показывал кто набольший в дому?..
     Но вот он потянулся... папиросу
     Размял... И я увидел – нет, не просто
     Форсит, не до того теперь ему,
   
     Из главы тридцатой

      …режим расширения в недрах её
     Такие возможности вскрыл, что сквозь сети
     Межбанковских шифров сквозя, в банки эти
     Внедряться «чудовище» стало моё,
     Пошло их шерстить электронною лапой,
     И, код дешифруя, тишайшею сапой
     Чужие деньжата на собственный счёт
     Тайком перебрасывать... Позже мой «Демон»
     Космическим руслом, не только модемным,
     Расширил мои горизонты...  И вот,
     Втихую родных фраеришек пограбя,
     Я вплыл в Океан… В планетарном масштабе
     Раскинул незримые тралы мои.
     Но всё это позже, гораздо позднее,
     Когда от обиды глухой сатанея,
     Лишь чудом не стёр наработки свои.
     Тогда-то и встретился мне мой фанатик,
     Мой «Демон», маньяк-программист, математик,
     Но голь беззаветная, право!.. В кабак
     С тоски я в ту пору свернул...  Он за столик
     Прибился ко мне с «парой слов».  Алкоголик?
     Безумной гордыней палимый чудак?
     По счастью, – последнее, как оказалось.
     Судьба его также с мечтой не связалась,
     Причина тут, правда, была посложней.
     Он шёл поперёк установке тогдашней
     На роль ЭВМ как послушной, домашней
     Машинки для скорых подсчётов, о ней
     С презрением он говорил, аж гримаса
     Кривила лицо… программист экстракласса,
     В ту пору уже гениальным чутьём
     Он чуял какие здесь бездны таятся,
     Какие обьёмы, поля информаций
     Нас втянут в себя, и – входил в их обьём.
     Коллеги, конечно же, все отшатнулись...
     ***
     Словцо за словцом, две обиды схлестнулись,
     Мы душу друг другу открыли, и вот,
     В мои наработки лишь глянув, он мигом
     Проник все лакуны, он в хохоте диком
     Зашёлся, хватаясь за тощий живот:
     «Умно! – Вопиял от восторга и злости –
     Умно микроскопом вколачивать гвозди!
     А главное – ловко!.. И кой только чёрт
     Под ручку ведёт архивиста, профана
     Прямёхонько к цели, вкруг коей обманно
     Годами кружишь, в муть и мраки упёрт,
     Да знаешь ли ты на какие орбиты
     Тебя занесло ненароком?.. Обиды
     Смешными покажутся, ты уж поверь,
     Банчишко-другой тряханёшь ненатужно,
     Все старые счеты сведешь, если нужно,
     А мне... Мне дороги открыты теперь,
     Дороги в иные пространства!..»
     И верно.
     В его бескорыстии даже чрезмерно
     Я удостоверился… И, как-то раз,
     Смекнув, что фанатик по гроб благодарен,
     Стал брать с него дань как заправский татарин:
     Программы-ловушки мне шлёт и сейчас.
   
      Из главы тридцатой

      …писак легионы у нас, Бог им помочь...
     Но где эта крыса, та мелкая сволочь,
     Каков он собой тот «крючок», паразит,
     Графу сочинивший негласную, пунктик
     О нацпринадлежности?.. Гном, лилипутик,
     Безликое нечто скорее всего.
     А сколько разбитых, раздавленных судеб!
     И кто их поймёт, кто их с миром рассудит –
     Безмолвным, ушедшим в себя самого?..
     Никто, никакая учёная сволочь
     Не скажет  зачатому в смутную полночь
     Кровей безымянных дремучий состав,
     Но сам-то себя, не ища переброда,
     Он вправе причислить ко древу народа,
     Сквозь корни его (в той же почве!) восстав.
     Обсевок, подкидыш чернявый... в детдоме
     Тужили об этом не шибко, а кроме, –
     Родился в России, считай, что русак.
     Вопросец со временем встал поострее:
     Сперва цыганёнка, чуть позже еврея
     «Разглядывать» стали во мне... Но впросак
     Попал на экзаменах (вуз-то козырный,
     Считай – стратегический!)... Только настырной
     Натурой, упорством и смёткой тогда
     Пробился. С отличием кончил. И всё же
     Достали. – Коллеги уже...  Это позже,
     Когда расправлял свои крылья, когда
     Мои разработки к себе корифеев
     Всерьёз привлекли...  Вот уж где он, орфеев
     Огонь встрепенулся в коллегах!.. Поди,
     Тогда-то они, пусть тайком, но пропели
     Свои «лебединые песни» и цели
     Достигнули – мне перекрыли пути.
   
      Из главы тридцать второй

     …да, слишком давно... Взять хоть греков, к примеру,
     Хотя бы Европу: уж там свою веру
     На прочном фундаменте вынесли, он
     Крепился веками – по крохе, по грану,
     По гимну, по мифу, покуда ко храму
     Не лёг в подоснову, самозавершён.
     Из тёмных чудовищ – сторуких, стомордых,
     Аморфных ещё, а точней зооморфных,
     Виясь из хтонических, донных кривизн,
     С лицом человечьим титаны и боги
     Сквозь миф продирались, покуда в итоге
     Лик зверя не канул в антропоморфизм.
     И боги, в сознание вочеловечась,
     Олимп заземлив, рвя туманную вечность,
     Сошли в круг времён. – В бытовые дела
     Мешались, и на спор, пометив героя,
     Судили бои, плутовали порою,
     Следили – а ну-тка, мол, чья там взяла?
     Тайком от бессмертных, во гневе ужасных
     Законных богинь проникали в прекрасных
     Земных, очарованных смертью подруг –
     Дождём золотым, или птицей небесной,
     И кровь полубога смыкала над бездной
     Отныне земной и божественный круг.
     Всё было готово... Структура кристалла
     Оформилась. Личность себя разверстала,
     Из вязкого «Мы» трудно выпростав «Я»,
     Приходу уже предлежала дорога
     В едином лице человека и Бога
     Самою органикой предбытия.
     Не зря ж столь естественно и не спесиво
     Здесь было воспринято Дивное Диво,
     Пусть даже не сразу, пусть через века:
     Скудели земной неземным просиянье
     В догматах предельного самостоянья
     Внедрилось надёжно и наверняка.
    
      Из главы тридцать второй

     …но это Европа... А наши печали –
     Иные... Ведь Русь ещё в самом начале,
     Во тьме предсознания, предбытия
     Ворочалась тяжко... Подобно потопу,
     Захватом окраинным через Европу
     Слепяще волна подкатила сия...
     А здесь по чащобам, трясинам, порогам
     Якшались ещё с Переплутом, Сварогом,
     Стрибогом, Ярилой...  Перун здесь служил
     («Новинка» последняя) княжьей дружине,
     И, важно усы золотые пружиня,
     Пред теремом став, княжий двор сторожил.
     А «подлый» народишко, как говорится,
     Русалкам своим, упырям, рожаницам
     Молился, как встарь, «новостям» вопреки:
     К заступнице, к Макоши бабы взывали,
     И Велесу, скотьему богу, свивали
     В дожинки на бороду злат-колоски.
     Россия, Расеюшка, Русь... Триединство
     В догматы просилось. Но как утвердиться?
     Как в битом «трельяже» сомкнуть цельный свет?
     Осколки миров, черепушек зиянье...
     Нет, русский не нация, а состоянье
     Души, как поэт не профессия, нет...
      
    Из главы тридцать второй

      …и вот они, три разобщённых сословно
     Пласта – «Благородный» (что очень условно),
     Ни в Бога, конечно, ни в черта, ни в сон
     Не верящий, властью могущ и утешен,
     Затем – «Основной»...  я признал бы, но, грешен,
     Признать не могу таковым, странен он:
     Учитель и токарь, строитель и докер...
     А киллер и донор? А дилер и доктор?
     Как их сочетать в «основной" этот слой?
     По среднему, что ли, как прежде, достатку?
     Но дом – погорел, по кирпичику кладку
     Кто мог, растащил – весь достаток былой.
     Кто мог... А таких вот, «могущих» в народе
     Всё гуще и гуще – в тоске, в безысходе
     Посконного рабства, в расхристанной тьме
     Стыд-совесть похерил? Не мучайся, право,
     Знак Вора над Русью взошел величаво…
     Ты честный? Теперь твое место в тюрьме.
     Слой третий – издревле горючий, бедовый...
     Но если бывал он земной подосновой,
     Престранная нынче пошла голытьба
     Из новых чудил, не умеющих выжать,
     По капле сцедить из себя, чтоб хоть выжить,
     Ни стыд свой, ни совесть, не то что раба.
     Какие тут к дьяволу интеллигенты,
     Крестьяне и прочие? Все – «элементы»
     Из «электората»… Но этот дурдом
     Завёлся у нас не вчера, не сегодня,
     Кой чёрт себе лгать: «попущенье Господне»,
     Всё исповедимо, всё в хаосе том,
     Все корни в той зыби, в пластах довременья,
     Когда в серебре и кольчугах раменья
     Дружин оттеснили от смердов князей –
     Господ «золотых», кто богов своих древних
     Извергнул из капищ, когда по деревням
     Их чтили ещё с безоглядностью всей.
     Вот здесь и отмерилась первая мера:
     Душа-то народа, народная вера
     Разбилась сословно, покастово...  Здесь
     Все корни подспудные смут и трагедий,
     Страну раздиравших в подпочве столетий,
     Раздавшись, они обнажаются днесь.
 
     Из главы тридцать второй

     …и вот разрешилась Великим Собором
     Великая сделка – вопрос, о котором
     Гудёт меж историков шум-тарарам:
     «Позор», «Компромисс», «Синкретизм», «Двоеверье»... –
     Кто как изощрится, учёные перья
     И копья ломая доныне, а суть
     Проста: под народный, под самый исконный
     Подбить, подогнать календарь свой церковный
     И праздники «их» со «своими» сомкнуть –
     Заступниц, угодничков «их», чудотворцев
     Облагообразить, голимых уродцев
     В одежды облечь, прикрываючи срам,
     В сиянья одеть, в золочёные ризы,
     И лягут дары не на тёмные тризны,
     На светлые праздники лягут, во Храм...
     И верно. Теперь, пусть нещедро, ложились.
     Ожили попы помаленьку, прижились,
     Сдружились с «поганцами», глаз поприкрыв
     На жертвы обильные старым кумирам –
     И «новых» дарили!.. Казалось бы, миром
     Вот так, год за годом, срастётся разрыв.
   
    Из главы тридцать четвёртой

     …ну, кесарь, так кесарь. Холоп, так и ладно.
     Стерпелись помалу... Оно и накладно,
     Холопа ссадить, – уж повёз, так езжай...
     Да барин опять зачудил: всех развяжем,
     Законы распишем, свободой накажем,
     На Бога надейся, а сам не плошай!
     Стоит мужичонка – коряв, половинчат,
     Была на царя вся надёжа, а нынче?
     Ни веры своей, ни деньжат, ни земли.
     Кто злей да покруче – в делянки вцепились,
     А кто послабей – отошли, отступились,
     Снялись в города, на завод побрели:
     Чего там предложат, на то мы и клюнем…
     В неволе был пахарь, на воле стал «люмпен»,
     Завод не землица, большого ума
     Не надобно лясы точить да железы...
     Уж тут и очнулись дремавшие бесы:
     «Добыча плывёт! Прямо в руки!! Сама!!!
     Какой матерьялище для революций,
     Для смуты народной! Поманишь – польются
     Стадами в загоны, чего им терять?
     Царя? Дак ить батюшку любят не очень,
     Героя заместо царя напророчим,
     А там и предьявим его вдругорядь...»
    

      


               СКАЗКА О ДОМЕ
    
    (Приложение к книге «Русский Детектив)               

     Глава 1
    
     ...и рассеялся свет...
     И в мирах, в блестках искр на туманных орбитах,
     Звёздной тягой закрученный Путь наклонился к земле...
     Меж заторов планет,
     Меж бесформенных сгустков, разбитых
     Белым семенем – жизнью – излился в пылающей мгле.
    
     Вечный Путь!..

     Это жизнь,
     Оторвавшись от тёмных волчков – бесноватых,
     Внутрь себя завитых, завывающих протовремён,
     Осознать рубежи,
     Отдохнуть от пространств диковатых,
     Вновь на землю сошла – в тихий дом, в голубеющий сон.
    
               
     Так бывало не раз...
     Только что нам известно об этом? Быть может,
     Мириады планет озаряемы были, и что ж?
     Только песенный сказ,
     Только детская сказка – тревожит,
     Только в ней и воспомнишь себя, и поймёшь.
     ...в колыбели тепло,
     Омываема тихими водами, млеком,
     Жизнь покоилась, нежно спелёнута маревом звёзд...
     А когда рассвело,
     И загрезил рассвет Человеком,
     Вышел Род-Световид, и оформил, и выровнял Рост.
    
               
     Он в себе заключил
     Все превратности света, все метаморфозы.
     Он в четыре лица озирал пробуждавшийся мир...
     Он в росе омочил
     Диких скал пламеневшие розы...
     И все младшие боги восстали за ним –
     За кумиром кумир:
     Переплут и Сварог,
     Хорс и Макошь, Стрибог и Ярило, и Велес –
     Упырей, рожаниц, берегинь потеснили во мрак.
     И взойдя на порог
     Новой жизни, со временем спелись
     И вплелись в его замкнутый круг...
    
     И всё было доподлинно так.
    
               
     Так и было, ты верь!
     Просто куколка-жизнь тёплым коконом вдруг распушилась,
     А из кокона лёгкая бабочка выпорхнула, и расцвела
     Вся земля: гад и зверь,
     Травка малая – всё разрешилось
     От коснеющих ужасом снов...
     И отпрянула долгая мгла.
    
     По долам, по лесам,
     В тёплых водах земных и скалистых пещерах,
     Ещё слабо оформлен, ревя и ютясь среди диких зверей,
     Жадно льнул к небесам,
     Не учтён ещё в расах и верах –
     Тот же зверь,
     Только вихрем материи высвечен злей и острей.
    
     В нём оформили Страх,
     Грусть и Нежность затеплили в нём упыри, берегини,
     Отделив от ревущих, звериных обличий и первоначал...
     И на голых ветрах
     Он не мог уже вместе с другими
     Выть и прыгать по веткам, как прежде...
    
     Себя он теперь отличал!
    
     Он в пещеру ушёл.
     Он сложил в ней очаг. Он затеплил в нём первое пламя.
     Первый сочный кусок он зажарил... и женщине отдал своей.
     И такое зажёг
     В её сердце заботой, делами,
     Что она нарожала ему большеглазых, как он, сыновей.
    
     Его племя росло,
     Его семя кустилось, впиваясь сквозь щели корнями
     В тяжкий грунт подземелья,
     И мал уже им становился в раздвинутой мгле
     Дом, где даже уют (даже свет!) добывался огнями
     Очага, а не солнца. –
     Первый Дом человека на этой земле.
               
     Он пошёл по земле...
     Открывал он опять для себя неоглядные дали...
     Он заглядывал в норы глухие. Гукал в полые дыры пещер.
     В каждом стройном стволе
     Видел то, что ещё не видали.
     В каждой ветке провидел осмысленный ритм и размер.
    
     Молодой Океан,
     Где когда-то он плыл в озарённом планктоне,
     Тонкой кромкою пены, шумя, от него отделялся и мерк...
     Сквозь весенний туман
     Он увидел огонь и поднял на ладони,
     Словно солнце, – Зерно.
     И в дымучую землю поверг.
    
     И вздохнуло Зерно,
     Растолкало, ворочаясь, чёрные, жаркие комья,
     И раскрывшийся колос десятками солнц засверкал.
     Разве солнце одно
     Разливает огонь в звёздном доме?
     Разве в доме земном не горят мириады небесных зеркал?
    
     Поле света, огня
     Разлилось по земле, в колосках зашумело,
     И вздохнул Человек, и увидел – Земля принимает его.
     Вот и лес, наклоня
     Своё тёплое, тёмное тело,
     Что-то шепчет ему... предлагает себя самого!..
    
     И когда среди звёзд
     Не звезда, а падучая капля сверкнула,
     А за нею ещё и ещё (остужая глаза и чело),
     Он шалаш во весь рост,
     Чтоб дождём не студило, не гнуло –
     Сплёл из гибких ветвей...
     И в нём стало душисто, тепло.
    
     Это был новый Дом.
     Новый дом на пригорке сухом, среди сосен.
     И всё лето служил человеку уютный навес...
     А когда холодком,
     Огоньками в листве засигналила осень,
     Свою женщину за руку взяв,
     Он повёл её в сумрачный лес...
    
     Глава 2
    
     ...и привёл Человек свою женщину к стройной, могучей,
     Золотистой сосне. И вперил в неё взор свой дремучий...
     И перстом узловатым в неё
     Ткнул и молвил: «Вот – дом!»
     И заплакала женщина – «Спятил!..
     Даже если ты выдолбишь эту колоду, как дятел,
     Разве это жильё?
     Ствол, конечно, большой. Но и ты ведь большой, Человече!
     Даже встанешь внутри, даже я тебе встану на плечи,
     Дети встанут один за другим –
     Разве все мы поместимся там, в домовине стоячей?
     Плохо там, Человек, без уюта, без пищи горячей...
     Ты не будешь таким?..»
    
               
     Долго плакала глупая и проклинала свой выдел.
     Но большой Человек не ударил её, не обидел,
     Нежно хрупкие плечи обнял...
     Он давненько приметил – хоть сила и ум в его власти,
     Но из этого в жизни ещё не составить всё счастье...
     И безумному внял:
     Он увидел, что мягкое, косное в мире едва ли
     Не важнее сухого и строгого...
     Ночи такие бывали,
     Где лишь слабость, и слёзы, и стон
     Иссекали блаженства и светы из мути кромешной...
     Он любил свою женщину слабою, глупою, нежной
     И туманной, как сон...
               
         
     Так для искр нужен трут (искры в камушке влажном таились),
     Чтобы, ярко блеснув, долго жили в миру и змеились.
     Для корчаг из крутых корневищ
     Нужен угол прохладный, сухой (рядом с кадкой дубовой).–
     Зачерпнёшь в летний зной мягкой влаги кусок родниковый,
     Жар в груди утолишь...
     Он давненько приметил, что влажное, косное много
     Благодатней и лучше, чем то, что разумно и строго,
     Всё в нём слажено к приумноженью себя,
     Чутким сердцем он внял – блеск сухого, как мысль, совершенства
     Одинок в этом мире... и жить без разлитий блаженства
     Можно лишь не любя.
    
    
     Он любил свою нежную, глупую женщину.  Жалость
     Пела в сердце... и женщина, слыша ту песнь, распложалась,
     Растекалась поющею кровью... и здесь,
     Здесь она и пропела былинную глупость про дятла,
     И тогда Человек не ударил, не вздёрнул за патлы,
     Но расплылся, осклабился весь.
     Он погладил пушистые патлы... и за руку взял, и повёл он
     Ко другой золотистой сосне, и, терпения полон,
     Перст воздевши в притихшей глуби,
     Вновь задумчиво молвил: «Вот – дом...!»
     И когда терпеливо
     Сотню сосен пометил, – она поняла... и счастливо
     Засмеялась – «Руби!».
     Засмеялась, заластилась к мужу, смотря на него восхищённо...
     Но качал Человек головою. Думал медленно и отрешённо.
     И надумал. И твёрдо сказал – «Не пора.
     Дом ещё не готов. Дом сырой. Бродят в доме древесные соки...
     Вот ударит мороз – станет звонким, сухим.  Грянут сроки
     Для кремня-топора!..»
    
    
     И настала зима...
     И увёл он обратно к пещере
     Свое племя. Огонь в очаге разьярил и ощерил,
     И кремнёвый топор заострил...
     И свалил золотую сосну...
     И сучки обрубил...
     И умело,
     Сняв кору, обтесал кремешком её ладное тело...
     И пазы отворил...
    
    
     …что ни утро теперь, шёл тропой к заповедному бору,
     За сосною сосну  (чтобы плотно ложились, чтоб впору
     Были чашки-пазы) – расстилал.
     И ложились венцы в основание, вязаны ровно,
     Обло рублены, кряжем могучим. А верхние брёвна –
     Те поменее клал...
     И всходил добрый сруб, и светился на ясной поляне,
     Как увиденный свыше...
     И верно. – В сиянном тумане
     Было как-то виденье ему:
     Дом стоял в небесах – вот как есть – от подножья до крыши!..
     Ибо нечто создать на земле, не сиявшее свыше,
     Не дано никому...
    
               
     Но вначале он видел корчевье, прапращура поле...
     Дом над полем парил... а под ним что-то резко, до боли
     Мёртвой точкой чернело внутри.
     И увидел он Череп... и вспомнил родные могилы...
     Дом не будет стоять без отеческой, кряжевой силы,
     Как уж тут ни мудри.
     И его осенило. Ведь Дом – Человек! –
     Деревянный, трёхчастный,
     А внутри его – люди. Живут потихонечку жизнью, согласной
     С жизнью леса, земли и небес:
     Ноги – в почву уходят корнями, а тулово – воздухом дышит,
     А глава – в небесах... много видит он, многое слышит
     С возвышенья окрест...
    
               
     Прах отца потревожить? Ни-ни!.. а вот краеугольный
     Камень должен залечь в основание, в угол подпольный.
     А вот череп коня подложить
     Под него – будет правильно. Конь был опорой, надёжей,
     Другом пращура, прадеда, рода... и ныне поможет!
     А иначе как жить?
     И зарыл он под камень, под угол заветный в подполье
     Белый череп  коня. – Дом отцовскою силой пополнил.
     Отчего ж пустовато в дому?..    
     От трудов и раздумий устав, он прилёг в недостроенном срубе.
     Млечный Путь расстилался над ним... и сквозь дрёмные глуби
     Просияло ему...
               
   
     Он услышал из дальней дали, из родных изначалий,
     Как тепло в тишине колыбельные песни журчали,
     Как струилось в него молоко...
     И очнулся, и вспомнил о Матери,
     В доме – её не хватало!
     Встал, и матицу вырубил. Сруб перекрыл... в доме стало
     И тепло, и легко.
     В доме печь задышала. Стряпной бабий кут хлопотливо
     Запыхтел, заиграл... ребятишки смотрели счастливо
     На румяную мать, на отца...
     И пристроил он сени к избе. Клеть холодную (к лету).
     И сараи, и стайки для птицы – за летнею клетью.
     И ограду от зверя – с торца.
    
     А еще оставалась конюшня и хлев для коровы...
     А еще и колодец!.. в низинке, средь лога сырого,
     Он ударил пешнёй, и вода
     Полилась на свободу – блеща, орошая угодья...
     Камнем ключ обложил. Вывел крышу над ним...
     Ниоткуда, навроде,
     Не сквозила беда...
               
    
     Но, примерившись к Дому, петляло и смутно блуждало
     Время, – в круг не оформясь ещё. И ещё досаждало
     Племя навье – шиши, упыри,
     И кручины, и навьи... – бандитские вылазки на дом
     Учиняли в обиде: зачем обходить их  укладом?
     Гнать зачем от двери?
     Не они ль в человеке оформили Страхом тот выдел –
     Быть отдельным от мира?.. И он их обиду увидел.
     И решил: надо здесь по-людски,
     По-хорошему надо с «братишками» здесь разобраться...
     И на пир пригласил. Кликнул в чаще: «Айда ко мне, братцы,
     Распрям всем вопреки!..»
               
    
     ...что за сброд, что за сборище выло в дому!.. раскаряки
     Приползли бородавчатой нечистью... лапы-обрубки, коряги
     Клали прямо на стол в терему,
     Мокры бороды в блюда макали, хвостами водили
     По белым половицам, и, хлюпая, так наследили –
     Непостижно уму!
     И хозяйка, давясь отвращеньем, осклабясь в улыбке
     (Ибо так наказал Человек), им несла то грибочка, то рыбки,
     То мясца, то блинца.
     И восторженно гукала нечисть, и, чавкая, глухо шумела...
     Но ни путной беседы, ни речи какой завести не умела,
     Ни какого словца...
      
   
     Ни о сферах влиянья (он понял) тут не доболтаться,
     Ни о чем поумнее. И встал над застолием: «Братцы! –
     К ним воззвал – досточтимый содом!
     Путь-дороженька, вишь, разошлась у нас...
     Значитца, нужно
     Без обиды решать как нам жить – и раздельно, и дружно.
     Всяк своим чередом.
     Вон за печкой, в закуте – сухарик и глечик с водичкой
     Оставлять буду к ночи. А в баньке – канун рожаничный.
     Кой-какие корзинки в овин
     Подносить стану в праздник... и вам необидно, навроде,
     Ненакладно и нам. Мы – в древесном тепле, вы – в болоте.
     До незнамых новин...»
               
    
     Посопели, пофыркали серые, порасползлись восвояси...
     Улестил их, отвадил... да их и не шибко боялся –
     Неважнецкие твари, мокреть.
     Много больше, грозней волновало иное – Сварога
     Обоять бы, да Велеса, Гнев отвести от порога,
     Зачураться бы впредь!..
    
     И смекнул человек: «А возьму, изукрашу хоромы
     Оберегами хитрыми так, чтобы молнии-громы
     Стороной обходили... лобан
     Поднабью на избу, и коруною осьмиконечной
     (Солнца знак!) от грозы, от напасти увечной
     Будет мне талисман...
     Окна, устье печное, карнизы изрежу. – Инако
     Дом в узорах-причелинах будет смотреться... однако,
     И на кровлю огниву-доску
     (От пожара да огненна зора какого) прилажу,
     Да резных полотенцев навешу – Стрибога уважу.
     Верею насеку...
    
    
     ...а на поле, в дожинки, в последних снопах колосистых
     Завивать стану бороду Велесу. – В доме, в полях золотистых
     Завсегда будет чтим, знаменит.
     С верным Псом-Переплутом посевы и всходы на пашне
     Стерёжет неустанно? Воздай! – Он и скот твой домашний,
     Он и хлеб твой хранит.
     А на самую крышу конька посажу, запрягу его – Домом,
     И воссяду – ну чем не возок тебе? – править хоромом:
     Кнут в руке, на портах поясок.
     Есть полозья, окошечки... в окна – выглядывать детям.
     Бабе – печь пироги... ну а мне? А мне править всем этим!
     Чем тебе не возок?..
    
    
     Далеко-далеко, сквозь три мира я еду... и все их
     Своим домом связал. Первый мир – тот на ящерах-змеях,
     Жар клубя, громоздится внизу.
     Мир второй – на земле: с человечками, с птицею-зверем.
     Ну а третий – уж тот в небесах... и куда я свой терем
     Сквозь три мира везу?
    
     Тот ответ не за мной. Моё дело – не встренуть ухаба...
     И живёт во подполье моём золотая царь-жаба.
     Древо-царь восстаёт средь двора:
     В недрах – корни кипят...  в птицах, в звёздах – купается крона...
     Округ тулова – пчёлы, детишки кружатся... и ровно
     Вьётся время: пора...»
      
    
     Приналадилось Время. Пошло завитыми кругами
     Опоясывать Дом, словно древо, годами, веками,
     Оплело человека, стесня
     Удаль дикую в жилах, змеиный огонь безначалья...
     И сам Род-Световид заключил в себе смерть и печали,
     Ход времён осеня...
               
     Глава 3            

      
     …И раздвинулось племя людское,
     И надвинулось время такое,    
     Когда новые боги пришли.
     И припомнили новые боги
     О небесной, о старой дороге,
     И позвали в дорогу с земли.
     Они прокляли серых, наивных
     Их богов, небесам супротивных,
     И сказали, что хватит во зле
     Копошиться землистою вошью,
     И сказали, что царствие Божье
     Вообще не на этой земле,
     Что тоскует по ним мирозданье,
     Что пора выходить на заданье,
     Отгуляли, мол, отпуск – пора,
     Отдохнули маненько, и будет...
    
     И поверили многие люди
     Что не будет здесь больше добра...
    
     Только глупый дурак с побирушкой,
     Со своей неизбывной подружкой,
     Не поверили новым богам...
     Стал Дурак среди гама людскова
     И сказал своё дивное слово,
     Поперешное слово сквозь гам:
     Почесал свою лысину, ветошь
     Перетряс в тёмном черепе...
     – «Нет уж!
     Пусть домишко мой мал, низкоросл,
     Пусть землёй пропитался домишко, –
     Я и сам-то как следует, вишь-ко,
     Из земельки ещё не пророс.
     Пусть подвальное брёвнышко мохом
     Оплыло... пусть и сам я меж охом
     Да меж ахом, как будто, живу,
     Только нам и не надо другова.
     Ишь, земля!.. ну и что тут такого?
     Кому надо – вали в синеву,
     Облети там хоть целу вселенну...
     Мы полушку свою неразменну
     Не дозволим разбить никому,
     Будем в целости жить, в осиянной
     Диво-дури своей окаянной,
     Дольше всех – в деревянном дому...»
    
     Вот такие слова выкликал он.
     И подружка ему потакала,
     В лад кивала головкой чудной...
     А другие, те ждать не решились:
     «В деревянном дому поприжились,
     Спору нет, но пора и в иной...–
     И окинули глазом урочным
     Домик свой... и таким он непрочным
     Показался им вдруг, и таким
     Неказистеньким – с дранкою, с гарью,
     С несусветной, лопочущей тварью –
     Дармоеды, однако, жуки!
     Ублажай их, лелей их, а толку?
     Шебуршат по углам, втихомолку
     Древеса прогрызают... жульё!
     Нет уж, надо подальше от леса,
     От шишиги и прочего беса...
     Надо в камне крепить бытиё!
    
     Да уж, камень... тяжелая штука...
     Это, брат, не простая наука,
     Уж его с кондачка в оборот
     Не возьмёшь без тоски и укора, –    
     Крепь земная! Хребет Святогора!
     Гром вселенной, закатанный в гроб!
     Всё он помнит, замкнувшийся грустно…    
     Камень тяжек не токмо от груза
     Земляного. В нём тайна времён
     Запечатана. Времени в камне
     Тьмы!.. скрежещут, томясь под замками,
     Зубья музыки, зовы племён.
     Это – врёшь! – не прозрачное древо...
    
     Да людишки наплюнули – эво!
     Что гадать? Надо брать прямиком,
     Как уж есть... в мире всё первозданно!..
    
     (Только глупая женщина тайно
     Над старинным всплакнула дружком,
     Над бесправным, скрипящим коряво, –
     Слёзы, думы ему поверяла...
     Только как возразишь? Искорят.
     Ну, да что ж… Человеку виднее...
     Встретим в камне рассвет... мудренее
     Утро вечера, так говорят...)
    
     И – отпраздновали новоселье!..
    
     Засверкал камень окнами всеми,
     В ночь засовами загрохотал,
     Закурился квадратной трубою...
     Камень вымостил площадь собою.
     Землю стиснул. Траву притоптал.
     И, тяжёлый, по градам и весям
     Подтолкнул (будто выдавил весом)
     От земли человека... гляди –
     На ступень его к небу продвинул,
     На другую... и сам, будто идол,
     Пораздался в себе, стал расти –
     Вот на первый второй примостился,
     Вот и третий этаж взгромоздился,
     Вот уж пятый, шестой в небеса
     Искарабкаться были готовы...
    
     Потаённые, тёмные зовы
     Взвыли в камне, взошли голоса:
     Камень крякнул. Взроптал. Матюгнулся.
     И – умолк... наклонился, пригнулся
     До землицы, по плечи в неё
     Поушел, опустился обратно...
    
     – «Эва, робя!.. тут чтой-то неладно! –
     Зачесало в башке мужичьё. –
     Камень плотный. И шибко чижолый...
     А землица, того... не впряжённый
     Конь-битюг, не потянет возок.
     Да и мяконька больно... тут надоть
     Чтоб полегче – смекнули – чтоб падать,
     Кочевряжиться чтоб не резон...»
      
     И – дробили плоть камену, жали,
     Со дресвою, с водою мешали...
     Глядь – и вышел кирпичек спроста.
     И сноровисто, споро теперь уж
     В небеса побежали... поверишь? –
     Десять, сто этажей, – до двуста
     Напластали... попробуй, исчисли!..
    
     Огляделись – ан сами повисли
     На воздусех: меж небом самим,
     Меж землёю...
     И старые боги
     Сокрушились в тоске и тревоге:
     – «Как он жить станет, скукой томим?
     Как тут жить-то, в пустотах блукая?
     Что за тварь – сокрушались – такая?
     Чуть поползает в доле, в пыли, –
     Прыг наверх! – словно пчёлочка в улей –
     И сидит себе скорченной дулей,
     Не касаясь навовсе земли.
     Чем же он свою силушку кормит,
     Ежли ноги – былинные корни –
     Живу-сок от земли не берут?
     Может, в мыслях вся силушка?.. тесно
     Там, в башке... да и нам нету места,
     Уходить надо в землю сыру...»
    
     Так решили старинные боги.
     И – ушли...
    
     А на пыльной дороге
     Только люди да звери одни,
     В одиночестве рыская, ныли,
     Ибо новые боги, иные –
     Не от этого мира они.
     Ну а коль не от этого мира,
     Очень даже земля их томила.
     – «Пропадай-ка он пропадом, весь
     Этот смрад... вы и землю сгубили
     Потому, что чужими здесь были,
     Потому и зовет Благовесть...
     Вы уж там побыстрей разбирайтесь
     Со своими делишками, кайтесь,
     Отпускайте друг дружке грешки,
     Да и к нам поспешайте, ей богу...
     Отдохнули? Пора и в дорогу.
     Собирайте свои узелки...»
    
     В мысли, в голову тоже не больно
     Эти боги рвались. Неспокойно,
     Аварийно там было, в умах –
     Трески, молнии, мраки!.. (как будто
     Лыбясь черепом, щёлкала будка
     Вся в дымящей проводке, в дымах...)
    
     Ну, да боги не фраеры. Ладно.
     Не прельстились мозгами – не надо.
     Залюбили людишки зверей...
     Их, конешно, маленько побили,
     Это так. Но потом залюбили.
     Посадили на цепь у дверей.
     Зверю стал человек вроде Бога.
     Кто стал Богом – ему?..
     Одиноко
     Богом быть, растерявши богов.
     Обратили свой взор друг ко другу,
     И – айда растекаться по кругу,
     И – вперёд, разводить мозгляков!..
    
     Наплодили, настряпали деток...
               
     ...ух и взмыли дома напоследок!
     Точно соты, горели в ночах
     Башни слышущи, многоочиты,
     Где кассетами камня зачитан,
     Человек источался и чах. –
     И с землёй не оформил развода,
     И пчелою не стал... да и мёда
     Нёс всё меньше в ячейку теперь –
     Травы выжаты, в душах проруха...
     В испарениях смрадных (как муха)
     Вянул тихо – ни ангел, ни зверь...
    
     Скушно стало. За серый свой будень
     Наломавшись (пустой, точно трутень),
     Залетал в свой квадратный бетон
     И ложился всё с тою же, бедной,
     Грустной женщиной, до смерти бледной,
     Исторгающей жалобный стон.
     И терзал её плоть в душной клетке
     На подвешенной к небу кушетке,
     Бледных отпрысков заготовлял.
     И всё чаще бессонною ночью
     Стены в мыслях раздвинув, воочью
     Сам себя на весу представлял,
     И опять, и опять ужасался:
     «Как я в этом бреду оказался,
     В гиблом воздухе – средь фонарей,
     Проводов, воронья, вовсе зряшных
     Всяких штук, мной же сляпанных, страшных?..»
    
     И стояла зима у дверей.
               
     ...приближалась Пора. Подступало
     Время спячки... пчела облекала
     В тёплый кокон себя...
     Человек –
     Не пчела, не задремлешь медово...
    
     Срок прощаться с тяжёлой водою.
     Срок прощаться...
     И строить Ковчег...

     И Ковчег он построил – на шаге
     Световом, на космической тяге,
     Чуткий парус лучом проструил...
    
     И, последней печалью ведомый,
     Поклонился земле – просто Дому,
     Где невзгоды и годы роил.
     Здесь он детство провёл. Здесь, как странник,
     Отдохнул от просторов бескрайних,
     Возмужал...
     И теперь, во весь рост,
     Развернул свои крылья – незримо!
     И всех чад на земле, пилигримов,
     Вновь собрал в себе, целен и прост.
     Он распутал, снял плотный свой кокон,
     Стал прозрачным, как полдень, что соткан
     Из бессолнечных бледных огней,
     И лишь конус высокого света
     Очертанья его силуэта
     Выделял из белесых теней...
    
     ...Он опять уходил в изначальный,
     Вечный Путь. И созвездья встречали.
     Пел, выстукивал азбучный Ключ:
     «Он идёт, он идёт, Заплутавший,
     Всех заблудших собою сверставший
     В световую субстанцию, в луч!..»
               
     ...луч сужался в пространстве...
     Но конус
     Ещё долго обшаривал космос,
     Где, затерянный в дебрях миров,
     Слабый шарик никак не гасила
     Неучтённая некая сила
     Меж пылающих звёздных костров...
     Это было воистину странно:
     Малый шарик, он поздно иль рано
     Должен был бы погаснуть – не гас!
     Синей каплей сверкал сквозь затоны,
     Точно все мировые законы
     Для него вообще не указ!..
    
     И тогда все свои светосилы
     Луч спружинил, и вышел на синий,
     Не тонувший в мирах островок. –
     Резал хорды... круги... всю планету
     Просквозил по периметру...
     Свету
     Отыскать основанья не мог.
    
     Шарик спал, все огни обесточив.
     Океан, берега разворочав,
     Фосфор пены едва излучал...
     Лес горбатый в оглоблях развилин
     Тихо глохнул... и слепнущий филин
     Свои фары уже не включал...
    
     Но ведь шёл он, – и шёл неуклонно,
     Свет таинственный!..
     Определённо –
     Шёл из самого центра земли...
    
     Луч напряг все свои мегаватты! –
     Ничего,
     Кроме старенькой, хаты
     Не нашёл в придорожной пыли:
     В землю вросший вдоль тракта, у речки,
     Дом был пуст...
    
     …но на старом крылечке
     Что-то странно светилось...
     А вдруг?..
    
     И, вспылав до последних фасеток,
     Луч их высветил – стареньких деток...
     Они пели, с подружкою друг.
     На крылечке сидели в печали
     И, как старые травы, качали
     Головами, прикрывши глаза...
     Они пели и плакали... это,
     Это было источником света!
    
     Звёздный свет излучала Слеза.
    
     ...неизбывный дурак с побирушкой,
     Лишь они не расстались с избушкой,
     С древним домом, почти что уже
     Домовиной – землёй...
     Как бывали
     Не от мира сего, так и стали.
     Но уже на ином рубеже.
     Вышло так, что земля им отныне
     Стала миром иным (коль в иные
     Люди вдруг удалились миры),
     Поменялись все векторы, знаки...
     Лишь они – поперешники, бяки,
     Оказались опять вне игры.
     Вне игры и вне времени... туго
     В них входила земная наука.
     И в линейное время никак
     Не умели вписаться – кружили
     По наивным кругам... кругло жили.
     Оставались всегда – в дураках.
     Но, меняясь во внешности, сути
     Не меняли в угоду минуте,
     Век от веку всё те же, одни –
     Он дурак, а она побродяжка...
     Как бы ни было горестно, тяжко,
     Всё любили друг дружку они.
     Ибо – целостны были...
    (Полушки
     Неразменной
     На все побрякушки
     Мировые – не дали разбить!..),
     Век от веку томясь новым сроком,
     Не упрёком – безмолвным уроком
     Умным людям назначены быть...
    
     Кем он только здесь не был? – Шаманом,
     И волхвом... скоморохом... туманным
     Духом сна... но, в сказаньях извит,
     Он всегда проступал в нём – извечный,
     Самый пристальный и человечный
     Бог земли – древний Род-Световид.
     А она? Уж она покружила!
     Мать-земля, или Дивия-Жива,
     Паленица ли девка, сама
     Мать-заступница, матушка-Макошь,
     А всегда – без копеечки...
     Так уж
     Пресветла у святого сума...
    
     Но, поскребыши мира, – всё знали.
     Всё о людях они понимали.
     Да вот только сказать не могли,
     Просто плакали, видя как споро
     Люди в небо полезли, как скоро
     Отвернулись от тёмной земли.
     Они ведали – коль уже в камень
     Человек просочился, и канул
     В тайны мира, забыв про леса,
     Про единственный здесь, осиянный
     Дольней силою Дом – деревянный, –
     Срок исчерпан. Пора в небеса...
    
     – «Ничего для людей мы не значим...
     Ничего, мы  их  просто  оплачем –
     Так сказал он подружке, – не плачь.
     Вот подкопим заплачки и клики,
     Вот отчалят – устроим Великий
     На Земле Остающихся Плач!..
     А потом – просиял он блаженно
     Своим личиком сморщенным, –
     Жено,
     А потом мы уж так погудим
     На земле (отдохнувшей немного
     От разора, от хищи двуногой),
     Знаешь что мы с тобой учудим?.. –
     Он погладил вихры и веснушки
     На щеке у любимой подружки,
     Распустившей златую косу,
     И опять изумился – да ужли
     Мог не видеть такого досужлив
     Глаз? Не видеть такую красу?
     А не видел. Высматривал, – кругл,
     Завидущ, – пышно крашеных кукол,
     Долгоудых, лядащих лахудр.
     На неброскую – малый росточек,
     Златовласка, зелёные очи –
     Не глядели. Один он был мудр.
     Мудр и зорок. И в махонькой, ладной
     Побродяжке такие услады
     Он зазнал – не приснится во сне.
     (Им и возраста не было вовсе!
     Чем смиренней да рыжеволосей,
     Тем разымчивей в самом огне!)…
    
     – «Знаешь чем  мы с тобою займёмся?
     Мы сперва на земле приберёмся,
     Дом почистим от всяких таких
     Гадких штучек – своё отрычали.
     Будет Дом наш как в самом начале,
     До прихода «гостей дорогих»...
     А потом – (тут он мордочкой всею
     Рассиялся) – мы Землю засеем!
     Всю засеем. До края!.. представь:
     Весь наш шар – в голубых океанах,
     В тучных нивах златоколыханных
     Сквозь миры пробирается вплавь...
     И наш домик на нём – в центре поля!
     В самом центре земли... и приволье
     Рассиялось вкруг дома... ужо
     Свет, в колосьях накопленный, выйдет
     Из себя... и тогда нас увидит
     Сам Господь, и сквозь облако выйдет,
     И речет: «Вот теперь хорошо!» –
     Наконец-то похвалит нас, ленных...
     Только этим одним искупленье
     Можно было стяжать, а Ему
     Только это и было красиво:
     Вся Земля, как одна светосила,
     Как Зерно, изводящее тьму...
     А потом (он счастливой догадке
     Засмеялся) – не все ж были гадки?
     Были ж добрые люди?.. они
     Этот свет разглядят и очнутся...
    
     И – покаются... и возвернуться
     Захотят в наши ясные дни...»
    
     Он аж всхлипнул от вида утешной,
     Столь умильной картинки, и нежно
     Лапой двинул её по плечу:
     – «Мы их встретим, накормим, ведь правда?..»
    
     Но ревела она безотрадно:
     – «Не хочу, не хочу, не хочу!
     Я ещё не хочу!..»
     Изумлённый,
     Он вгляделся в неё... и в зелёной
     Глубине увлажнившихся глаз
     Вдруг увидел отчаянья полный
     Вопль в миры... и – глаза свои поднял:
     В небесах он всё рос, а не гас,
     Светлый конус...
    
     – «Там что-то случилось!..
     Но еще не росло, не лучилось
     Наше поле, не звало к себе!
     Да и мы еще не отдохнули...
     Мы ведь столько обиды хлебнули
     От людей в своей горькой судьбе!..»
    
     Но сгущавшийся, медленный конус
     Покачался над ними...  и – корпус
     Развернул, уводя остриё...
     И тогда дурачка осенило.
     Он взбодрился, и вновь свою милу
     Приласкал, как всегда,  – «Ё-моё!
     Не боись. Им не срок возвращаться!
     Это просто они попрощаться
     Приходили – с тобою, со мной.
     Не боись, ё-моё, нам худого
     Не зазнать уж ни дела, ни слова
     От людей... ни досады иной.
     Всё. Теперя простилися с нами...
     И давай их ни явью, ни снами
     Не попомним с обиды, со зла.
     А прольем наши плачи и вздохи –
     Как-никак доставалися крохи,
     Доставалися нам с их стола...» –
     Бормотал дурачишко в суконном
     Пинжачке, в картузишке посконном,
     На крылечке своём – весь в лучах!
     И лучи те, что бездну качали,
     Напоённые старой печалью,
     Тихо в синих стояли очах...
    
     А высокий тот луч, изумлённый
     Силой света в душе отдалённой,
     Навсегда отходил в небеса,
     Он узнал, он согрелся причиной
     Световой – человечьей кручиной...
    
     Сквозь миры простегнулась Слеза!
    
     Внял и Дурень, что ниточка света
     Их слила навсегда, что лишь это
     Воедино любые миры
     Может слить, точно ключик в низинке:
     Звёздный свет невеликой слезинки,
     А не звёздные глыбы-шары.
     Свет в миры уже вставлен навеки...
    
     И уж если опять человеки
     (Тот горящий, Крылатый Гигант
     Мёда вечности вдосталь хлебнувший),
     Захотят отдохнуть, как в минувшем,
     Верный знак им в их вечности дан:
    
     Есть косматое, рыжее солнце,
     А за ним есть такое оконце,
     Где дрожат и синеют сквозь тьму
     Слёзки, капельки времени... видишь?
     Вот по ним-то, по тёплым, и выйдешь,
     И очнёшься… в слезах...
     Но – в Дому.