Почему у нас поэты не могли писать про это?

Само слово поэт прежде всего ассоциируется в нашем сознании с любовной лирикой. Но как ни странно, в русской классике стихов о любви меньше всего – среди философских, исторических, сатирических и т.д. То есть я имею в виду стихи о личной любви к женщине, а не мадригалы и не абстракции вроде «Чем меньше женщину мы любим…» или «Любить… но кого же?…».

Первый наш классический поэт Державин, автор таких ярких по сей день стихов как «Фелица» и «Властителям и судиям», о любви не написал ни одного сносного стихотворения. Все его любовнее поделки – неуклюжие переводы или подражания.

У Пушкина, который представляется нам величайшим сердцеедом, всего два шедевра о любви: «Я вас любил» и «На холмах Грузии». Его «Для брегов отчизны дальней…» сложено больно витиевато («В тени олив любви лобзанья мы вновь, мой друг, соединим…»). А «Я помню чудное мгновенье» с уворованным у Жуковского центральным образом «гений чистой красоты» – явный мадригал под Керн, к которой он в своих письмах относился откровенно оскорбительно. Других стихов о любви, хоть сколько-то равных «Памятнику», «Пророку», «Бесам», «Анчару», у Пушкина нет. Даже его «Признание» с известными всем строчками:

Ах, обмануть меня не трудно!..

Я сам обманываться рад! –

скорей один из многих его мадригалов, отмеченных тонкой игрой лукавства и иронии.

Кстати своей очаровательной жене Наталье Гончаровой бог русской поэзии, сделав с ней за 6 лет 4-х детей, не посвятил ни одного стихотворения – кроме шутливого: «Я влюблен, я очарован, я совсем оганчарован…» Мол личное есть личное, и это не для публики.

 

Возможно, самое великое русское любовное стихотворение 19-го века – «Признание» Баратынского («Притворной нежности не требуй от меня…»). Но написав еще немало выдающихся стихов («На посев леса», «Молитва», «Пироскаф»), в любовной лирике Баратынский ничем подобным его «Признанию» уже не отличился.

 

Поразительно, что Лермонтов, пылкий гусар, словно рожденный для любовной лиры, о любви не выдал ни единого стихотворения! Его отчаянное «Нищий» с обжигающей строфой:

Куска лишь хлеба он просил,

И взор являл живую муку,

И кто-то камень положил

В его протянутую руку, –

считать любовным из-за последних, куда слабейших строк, где есть слово любовь, можно лишь с большой натяжкой… Хотя в нем бушевал страстный пожар – как поведал Андроников в его знаменитой «Загадке НФИ». Но еще пущая загадка – почему автор гениальных «Паруса», «Бородина», «Туч», «Наедине с тобою, брат…» не доверил свою любовь поэзии, предназначенной по определению для выражения самых сокровенных чувств. Или, может, данное определение в чем-то хромает?

 

Самыми плодовитыми любовными лириками 19 века стали у нас Фет и Тютчев. Прекрасные стихи Тютчева «Я встретил вас…», «Она сидела на полу…» показывают, до чего продвинулась русская поэзия в самом трудном для нее любовном жанре. А «Вот иду я вдоль большой дороги…» – уже как будто даже не стихи, а некий абсолютный слепок с поразившего поэта чувства…

«Сияла ночь…», «Я повторял: когда я буду…» и другие замечательные вещи Фета – опять же пример того, как русская лира наконец освоилась в области, давно обжитой Катуллом, Данте и Шекспиром.

Но и тут я бы сделал пару оговорок. Во-первых, Тютчев и Фет с их обилием любовной лирики – все же исключения из общего правила. А во-вторых, и у них шедевров философской, гражданской и эдакой туманно-отвлеченной лирики все же больше. У Тютчева – «Умом Россию не понять…», «Чему бы жизнь нас ни учила…», «Природа – сфинкс…» и так далее. Самое же, наверное, лучшее и вместе с тем загадочное стихотворение Фета – «На заре ты ее не буди…»

Многие знают его наизусть – благодаря в том числе и романсу с очень точной музыкой Варламова. Но спросите себя: о чем это? Почему «и чем ярче играла луна, и чем громче свистал соловей, все бледней становилась она, сердце билось больней и больней»? Скорей всего ответа, даже приблизительного, не найдется. Но при этом чувство, вложенное в это стихотворное чудо – так внятно сердцу, так прекрасно!

 

Некрасов, страстный игрок и поэтический революционер, как позже Маяковский, нашедший самые нежные слова для крестьянского сословия, опять-таки в любовной лирике был крайне скуден. В его «Однажды в студеную зимнюю пору…», в «Коробейниках», в «Есть женщины в русских селеньях…» такая поэзия, такое восхищение родным народом! А о любви он написал всего одно проникновенное стихотворение, довольно неизвестное широкой публике:

О письма женщины, нам милой!

От вас восторгам нет числа,

Но в будущем душе унылой

Готовите вы больше зла.

Когда погаснет пламя страсти

Или послушаетесь вы

Благоразумья строгой власти

И чувству скажите: увы! –

Отдайте ей ее посланья

Иль не читайте их потом,

А то нет хуже наказанья,

Как задним горевать числом.

Начнешь с усмешкою ленивой,

Как бред невинный и пустой,

А кончишь злобою ревнивой

Или мучительной тоской…

 

О ты, чьих писем много, много

В моем портфеле берегу!

Подчас на них гляжу я строго,

Но бросить в печку не могу.

Пускай мне время доказало,

Что правды в них и проку мало,

Как в праздном лепете детей,

Но и теперь они мне милы –

Поблекшие цветы с могилы

Погибшей юности моей!

 

Алексей Толстой, известный всем романсом «Колокольчики мои, цветики степные…», написал о любви всего одну, но величайшую строфу – в одном своем весьма посредственном стихотворении:

Слеза дрожит в твоем ревнивом взоре –

О, не грусти, ты все мне дорога!

Но я любить могу лишь на просторе –

Мою любовь, широкую, как море,

Вместить не могут жизни берега…

 

20-й век. Певец Прекрасной Дамы Блок. Поэт без страха и упрека, не попрекнувший даже опьяненных революцией крестьян, которые сожгли его поместье Шахматово: «Поэт не должен ничего иметь. Так нужно». И у него, как и у Лермонтова – ни одного прямого стихотворения о любви! Его «Стихи о прекрасной даме» – блестящий литературный изыск, но, как говорится, ничего личного:

Что буря жизни, если розы

Твои цветут мне и горят!

Что человеческие слезы,

Когда румянится закат!

 

Прими, Владычица вселенной,

Сквозь кровь, сквозь муки, сквозь гроба –

Последней страсти кубок пенный

От недостойного раба!

А он был безнадежно и мучительно влюблен в свою жену Любовь Менделееву, дочь знаменитого химика, которая открыто любила куда слабейшего поэта Андрея Белого. Можно вообразить, какой ад из-за этого носил в душе гордый поэт, обмолвившийся о своей драме лишь однажды и вскользь:

Весенний день прошел без дела

У неумытого окна:

Скучала за стеной и пела,

Как птица пленная, жена…

И в связи с этим просится на ум такая догадка. А может, он этой любовной бритвой нарочно ранил свое сердце, чтобы истекающей из него кровью писать свои великие «гражданские» стихи:

Рожденные в года глухие

Пути не помнят своего.

Мы – дети страшных лет России –

Забыть не в силах ничего…

 

И пусть над нашим смертным ложем

Взовьется с криком воронье, –

Те, кто достойней, Боже, Боже,

Да узрят царствие твое!

А про любовь при этом, чтобы не растачать «на личное» свой поэтический заряд, нарочно не писал?

 

Влюбчивый, как ребенок, Маяковский написал целую юношескую, тоже острую как бритва, любовную поэму «Облако в штанах»:

Вы думаете, это бредит малярия?

Это было,

было в Одессе.

«Приду в четыре», – сказала Мария.

Восемь.

Девять.

Десять.

Вот и вечер

в ночную жуть

ушел от окон,

хмурый,

декабрый.

В дряхлую спину хохочут и ржут

канделябры.

 

Меня сейчас узнать не могли бы:

жилистая громадина

стонет,

корчится.

Что может хотеться этакой глыбе?

А глыбе многое хочется!

Ведь для себя не важно

и то, что бронзовый,

и то, что сердце – холодной железкою.

Ночью хочется звон свой

спрятать в мягкое,

в женское…

Но дальше, вплоть до самого самоубийства от любви – не высек из своего большого сердца ни одной достойной строчки о любви: мол это что-то неуместное в котле великой социальной революции. Его предсмертное «Как говорят – «инцидент исперчен», любовная лодка разбилась о быт…» – всего черновой и не очень удачный набросок. Возможно, поэт, чье спасение – одна поэзия, вдруг понял, потерпев крах на любовном фронте, что не мастак писать любовные стихи, задавленные для него гражданской лирикой. И это открытие в той личной области, которая однажды делается главной для любого, его и доконало…

 

Есенин. Вот уж, кажется, поэт любви! Но это только кажется. Прямых стихотворений о любви у него всего два. Первое – «Собаке Качалова» с такой ужасно трогательной концовкой:

Она придет, даю тебе поруку.

И без меня, в ее уставясь взгляд,

Ты за меня лизни ей нежно руку

За все, в чем был и не был виноват.

Второе – вновь с огромной натяжкой:

Сыпь, гармоника! Скука… Скука…

Гармонист пальцы льет волной.

Пей со мною, паршивая сука,

Пей со мной.

 

Излюбили тебя, измызгали,

Невтерпеж!

Что ж ты смотришь так синими брызгами,

Иль в морду хошь?..

 

К вашей своре собачьей

Пора простыть.

Дорогая… я плачу…

Прости… прости…

Но это скорей о себе любимом, звонком и пропащем – как и «Письмо к женщине», «Клен ты мой опавший…», «Выткался на озере…» и многие другие, любимые нашим загульным народом стихи Есенина…

 

В 20-м веке у нас взошли две «рабы любви» – Цветаева и Ахматова, сделавшие любовную тему самой главной и обширной в их творчестве. Вот один из шедевров Цветаевой:

Вчера ещё в глаза глядел,

А нынче – всё косится в сторону!

Вчера еще до птиц сидел, –

Всё жаворонки нынче – вороны!

 

Я глупая, а ты умен,

Живой, а я остолбенелая.

О, вопль женщин всех времен:

«Мой милый, что тебе я сделала?!..»

 

Шедевр Ахматовой:

По твердому гребню сугроба

В твой белый, таинственный дом

Такие притихшие оба

В молчании нежном идем.

И слаще всех песен пропетых

Мне этот исполненный сон,

Качание веток задетых

И шпор твоих легонький звон.

Хотя самое лучшее стихотворение Ахматовой, которое не только о любви, на мой вкус такое:

Течет река неспешно по долине,

Многооконный на пригорке дом.

А мы живем как при Екатерине:

Молебны служим, урожая ждем.

Перенеся двухдневную разлуку,

К нам едет гость вдоль нивы золотой,

Целует бабушке в гостиной руку

И губы мне на лестнице крутой.

 

Попутно этой женской лирике восходит мало известный у нас в силу его эмигрантской судьбы поэт Ходасевич. И этот злой очкарик с вовсе антилермонтовской внешностью возносит любовную тему на новый уровень – какой-то небывалой, но захватывающей смеси с самой что ни на есть подножной бытовухой. Доводит до ума то, на чем споткнулся Маяковский – и пишет самое, на мой же вкус, лучшее, до Пастернака, стихотворение о любви:

Странник идёт, опираясь о посох –

Мне почему-то припомнилась ты.

Едет коляска на красных колёсах –

Мне почему-то припомнилась ты.

Вечером лампу зажгли в коридоре –

Мне почему-то припомнилась ты.

Что б ни случилось: на суше, на море

Или на небе – мне вспомнишься ты.

 

И наконец в нашу поэзию приходит король любовной темы Пастернак, оставивший по количеству лучших стихотворений о любви далеко позади и Пушкина, и Тютчева, и Фета.

Этот распутник, живший сразу с двумя женами, в своем ключевом стихотворении «Август» из трех заключительных строф две посвятил любимым им больше всего на свете женщинам:

Прощай, лазурь Преображенская

И золото второго Спаса.

Смягчи последней лаской женскою

Мне горечь рокового часа.

 

Прощайте, годы безвременщины,

Простимся, бездне унижений

Бросающая вызов женщина!

Я – поле твоего сраженья…

Ну, а до этого он написал столько стихов о любви, ложащихся на слух и память без запинки, сколько не написал больше никто из наших классиков: «Марбург», «Засыпет снег дороги…», «Я дал разъехаться домашним…», «С порога смотрит человек…», «Вакханалия»… Приведу здесь одно – самое короткое:

Любить иных – тяжелый крест,

А ты прекрасна без извилин,

И прелести твоей секрет

Разгадке жизни равносилен.

 

Весною слышен шорох снов

И шелест новостей и истин.

Ты из семьи таких основ.

Твой смысл, как воздух, бескорыстен.

 

Легко проснуться и прозреть,

Словесный сор из сердца вытрясть

И жить, не засоряясь впредь,

Все это – не большая хитрость.

 

Советская любовная лирика после Пастернака пришла в некий коллапс. Не то что она как-то зажималась; напротив, даже приветствовалась как прелюдия к нужному делу размножения, с одной стороны – и как уход от политически опасных тем, с другой. Но сдох какой-то, что ли, ключ, чистосердечный подход, который мучительно и долго находила целомудренная русская поэзия в любовной теме. Тема такая, что не терпит суеты и требует предельной искренности – а при повальном лицемерии послесталинской эпохи как раз этой предельной искренности и занехватало у поэтов.

Были удачные попытки пробить эту коросту – «Манон Леско» Смелякова, «Любимая, спи!» Евтушенко, «Кем ты была, Тамар…» Межирова… Но больше как-то даже не припоминается выдающихся стихов о любви из позднего СССР. Их целиком заела пошлятина вроде того: «Любовь – не вздохи на скамейке и не прогулки при луне….» Хотя хороших поэтов в позднем СССР хватало: Вознесенский, Ахмадулина, Окуджава, Тряпкин, Коржавин, Кузнецов, Левитанский… Но написать что-то захватывающее о любви у них уже была кишка тонка.

Ну а сейчас, когда поэты вовсе продались паскудному моментализму и эстрадным подтекстовкам, что только и дает им на житье – и порой самое смачное, тема ушла сама собой.

А потому, наверное, и сдохла вся русская поэзия. Любовь, как я здесь попытался показать, была в ней самой трудной, но и самой важной, как природный процесс оплодотворения, темой. А нет этого сердечного оплодотворения – нет и дальнейшего приплода и распространения.