На перекрёстке судеб. Виктор

Потом говорили, что весна в тот год выдалась необыкновенно ранней! Вчера ещё, мол, морозы по ночам трещали, и вдруг как-то сразу солнце так пригрело землю-матушку, что уже через неделю от снега остались одни воспоминания - лишь кое-где по оврагам, да в лесу, в непроходимом, и даже летом сумрачном ельнике… Но лично мне об том и теперь единственно с их слов известно: мал был… Четыре, думается, говаривала, будучи не до конца уверенной, бабушка, годков-то мне сровнялось, как остался я сиротинушкой нечаянно, негаданно… В смутных детских воспоминаниях что-то порою мелькало… Вроде бы даже образ какого-то дядьки, но почему-то всегда  чёрного и такого страховитого, что я просыпался с диким рёвом и милая моя бабуля долго потом не могла меня успокоить, подчас качая даже на руках… Но был ли он моим отцом, точно сказать не могу, хотя то, что тот представлялся в таком странном виде, вполне можно объяснить: работал в колхозе трактористом и частенько приходил домой прямо с поля как был, то есть перепачканным мазутом или ещё какой-нибудь технической «грязью» и пылью…

Но сиротой я себя никогда не ощущал, даже и потом, когда мамка, оставив меня совсем ещё несмышлёныша на своих родителей, уехала в далёкий, как мне казалось очень долгое время, город устраивать свою судьбу, и приезжала теперь в деревню только по большим праздникам или специально к каким-то событиям, часто даже не предупреждая заранее… Да и то сказать, телефонов-то не было… Нет, один на всю Сорочинку имелся – в сельсовете, но не будешь же отрывать занятых людей по пустякам…

Вот так однажды она приехала с каким-то никому здесь не знакомым дядькой и с совсем крошечной девочкой на руках. Позвали меня, объясняя, что этот дядька теперь мне будет вместо папки, а девочка это моя младшая сестрёнка Валя… Честно сказать, мне было всё равно! Обидно только, что оторвали от игры: мы с ребятами в овраге в футбол гоняли, вчера заштопанным бабушкой мячом! Дядька мне сразу как-то не приглянулся, а про сестру и говорить нечего – девчонка! Вот если бы брат – совсем другое дело! Сидеть с ними дома не было никаких сил, и я применил проверенную уже не один раз технику: начал канючить, давно заметив, что взрослым это, ох, как не нравится… Сидел и ныл, как маленький, хотя и самому было не очень приятно, а что делать-то? Скоро вечер, стемнеет, ребята бегают, а я, как наказанный ни за что, ни про что дома на стульчике сижу… Не обидно, что ли?

Дядька недовольно морщился и косился, мама пыталась уговаривать, но они для меня не авторитет. Вот бабушка – это совсем другое дело! Но на этот раз она что-то очень долго не сдавалась, как и не слышала вовсе… Похоже, раскусила мой хитрый манёвр и теперь не обращала никакого внимания на раздававшийся жалобный скулёж и завывания любимого внука… Первыми не выдержали нервы у деда: так гаркнул, что даже гости (конечно, гости! А кто же они ещё?) подскочили с места, не говоря уже обо мне! Секунды не прошло, как я стоял уже в воротах и отражал атаки нападающего противника!

Гости, переночевав, подались в обратный путь, а я по-прежнему оставался с дедом и бабушкой…

Меня в город не звали, чему, если честно, я был несказанно рад! Дядю Гену этого видел ещё пару раз, не больше, когда они приезжали все вместе, но потом мамка почему-то стала ездить с Валей вдвоём, что объясняла его необыкновенной занятостью по работе… Горевать об этом вряд ли кто горевал, а уж когда заметили синяки у мамы на лице и руках, дед сказал прямо и категорично: чтоб ноги его, паразита, в моём доме не было! По тех пор и видели. С сестрой мы как-то так и не сблизились… То ли разница в возрасте виновата, то ли ещё что, но даже и сейчас, когда сами стали, считай, стариками, отношения  между нами можно сказать так и остались никакими… Она сходила замуж, но быстро вернулась обратно к маме с дочкой на руках, да так и осталась жить с ней…

А я начальную школу закончил в деревне и только потом уехал в город, поступив сначала в техникум, а затем в институт, то есть очень рано начал жить самостоятельно по общежитиям, да съёмным квартирам… Дед с бабушкой помогали чем могли… А чем они могли помочь-то? Харчами: картошкой, соленьями, салом, пирогами… Когда сам ездил, когда бабушка приезжала с «инспекцией», как шутил дед… Ну, а я, понятное дело, все каникулы и праздники у них… Дел в деревне круглый год невпроворот, а помощь молодых сильных рук лишней никому не бывает… 

Ой, помню, как же я не любил в детстве читать! Муки адовы, а не чтение… Через два дома от нас жила Вера. Тайная моя первая любовь… Почему тайная? А как я мог ей признаться в том, что она мне очень нравится, когда она была круглая отличница? По всем предметам одни пятёрки получала - это же надо такую голову иметь! Смотрю-смотрю, бывало, я на её голову и ничего особенного не вижу, а вот поди ж ты…

И вот однажды Мария Петровна, учительница наша, не зная уже, что со мною делать, придумала: взяла и прикрепила Веру «подтягивать» меня особенно по чтению… Стыдоба, глаз от земли поднять не мог! А что делать? Не ослушаешься же учительницы! И вот тогда, как сейчас помню, я в первый раз так сильно на себя разозлился, что и словами не передать! «Да что же это такое? – думал – Я, что, дурнее других, что ли? Да если захочу, лучше этой самой Веры читать научусь!» И решительно направился в сельскую библиотеку, а что спросить не знаю!

Но библиотекарша как-то поняла мои затруднения и на первый раз дала книжку не очень толстую: «Чук и Гек» называлась. Залез я, помню, на печку с электрическим фонариком, укрылся с головой и там, под одеялом, всю ночь читал эту историю, удивляясь тому, как это из отдельных буковок, что до этого жили каждая сама по себе, вдруг образовываются слова, которые точно знают в какое предложение им встать, чтобы прочитавшему стала понятной какая-то мысль автора! Это было настоящим потрясением… Словно живыми какими-то они, эти буквы-слова предстали самым неожиданным образом передо мною… К восьмому классу в нашей Сорочинской библиотеке не осталось ни одной книги, не прочитанной мною… Да… Вот так и пошло-поехало… Оторваться до сих пор не могу я от этого дела! Понятно, что теперь литература, которая может привлечь и привлекает моё внимание, несколько иного, так скажем, рода, но суть дела от этого вовсе не меняется!

Нет в живых, к великому моему сожалению, уже ни бабушки, ни моего героического деда, ни мудрой Марии Петровны… Да и от самой деревни мало что осталось… Поразъехались, поразлетелись кто куда её птенцы…

Всё реже и я наведываюсь в родимые края, хотя уже и автобуса ждать не нужно, поскольку и автомобиль личный имеется, и времени свободного навалом, только тяжелы мы стали на подъём, а кроме того стал я в себе замечать вспышки какой-то необъяснимой до щемящей боли в груди сентиментальности… Посмотришь по сторонам на некогда ухоженные, обработанные поля и огороды, увидишь их теперешнюю неустроенность да запустение - жить не хочется, честное слово… Порою так и тянет прокричать или провыть во всеуслышание: Люди! Да за что же мы так с землёй-то матушкой поступили? Чем же она нам, родства не помнящим, не угодила-то, кормилица?  Стыдоба… Честное слово – стыдоба!