Как это обыкновенно бывает...

Как это обыкновенно бывает, и здесь так:
люблю.
Иные скажут -
наглец, подлец и дурак.
Но какое нам дело до них,
кто рождён, чтобы мазаться сажей
и прихлебательствовать из разных блюд,
лишь бы выслужиться у жалобных книг.

Тикает время. Ногами отсчитываю хронометраж,
и всё ради того, чтобы на экране
тайм-код засиял,
запестрил, заиграл, и защиту твою
непременно прошёл. И сюжет о подъёмной ране
выпросил бы тебя, наконец, на променаж
у этого города, где все - яд,
и мало на кого можно рассчитывать.

Ну вот так: люблю я и всё тут.
Любовь, как известно, не поддаётся никакому учёту.
Иные твердят, что сломали,
что изучили исходный код,
На самом деле - не продвинулись ни на йоту,
скудоумными водами только мутят лёд.

Сыграем в рулетку, где нет зеро
и остальных чисел,
только красное
полусухое и полусладкое
созидает судьбу и сакральный смысл,
за которым герой,
немного пожатый и растровый,
выпадает немыми осадками
осенней зимой на перо.

И так тяжело это давит,
сжимает обруч грудной до хруста,
хотя казалось бы - воспарить,
но с тобой лишь,
с тобой единой -
жизнью явилась в свои именины.
А если врозь, то нельзя,
то раздавлен дорожной грязью до боли,
то совсем дикари,
замиксованы яростно с грустью,
и ножи по рукам скользят,
и вдыхаешь всё больше отравы.

Пусть осудят, не ведая ни чёрта -
им возвратится,
может не через десять дней, но тенью.
Зима за весной, спотыкаясь о лето,
расскажет, как трудно
дышать этой осенью полной грудью.
Когда сердце вселилось в того, кто был мёртвым,
и заколотилось, тогда немного не до обмена мнениями.
Собираешь себя по крупицам.
Чтоб с ума не сойти, покидаешь планету,
боясь, что опять станешь чёрствым.

Не денется жизнь никуда,
будет вечна.
И я безотвратно и необратимо
люблю и чувствую.
Пройдут караванами по пустыне года,
вода превратится в речи и свечи,
и жизнь запечатает многое в твоё имя,
но выстоим внеочередные буйства
лейтенантами неба на проводах.