2024

Да будет душа моя tabula rasa.
Господи, смягчи мое сердце!
Прошло уже двадцать лет, дети выросли,
Их кудрявые головы больше не тревожат наших колен,
Они далеки и прекрасны, а все, что осталось, – тлен.
Осталась мистерия осени — наверное, в тысячный раз
Пряный воздух вдыхается сдавленной грудью — навзрыд,
Мы повзрослели, милая, и все, что осталось, – стыд.
Ты называла меня vishesha friend, улыбалась, курила.
Теперь твои дети тоже — неважно, когда и с кем, —
Восклицают, отломав у сигареты фильтр: как это мило!
И внуки не за горами, и все, что осталось, — крем
От морщин. Почему, я не знаю и сам,
Хочется руки зарыть в охапку истлевшей листвы,
Чтобы понять — состарились только мы.
Ты не забыла? Поездки в трамвае-призраке, уют осенних огней,
Футбол по пятницам, сосредоточенный взгляд
Ухажера из смежной редакции, с третьего этажа,
Он отражал любые удары, стоя в воротах…
Теперь его взгляд-кинжал
Вряд ли вспыхнет прежним огнем
Да ты и не помнишь о нем…

Прогулки за Яузой. Москва в византийском сиротстве
Казалась и тише, и ближе. Какое бы ни было сходство,
Теперь, когда больше не будет дыханьем согрета
Ладонь; когда в пальцах дрожит сигарета,
Теперь ничего не осталось от прежнего нежного света…

Да пребудет отныне душа твоя tabula rasa!
Ты осталась в годах безвозвратных нежданно-прекрасной…
Да смягчит Господь твою душу в две тысячи двадцать четвертый
Год или раз, неважно.
Нам ничего не осталось — только следовать за Христом,
Только петь и смеяться, любить свой дом,
А о том, как курили на лестнице, — не вспоминать о том!

С годами острее чувствуешь, как далеко ушел
Поезд беспечной юности, поезд лихих времен,
И мы никогда не встретимся — слишком скучный удел
Понять в свои сорок с лишним, что ты давно не у дел.
Мы никогда не встретимся — на разных концах земли
Стоят у причала ночи наших душ корабли…