Андрей Канавщиков Великие Луки Иннокентий Сибиряко

Андрей Канавщиков Великие Луки
 Иннокентий Сибиряков

Монашка с кружкою на входе

Богоугодно спину гнёт

И тонким голосом выводит,

Мешая слёзы, просьбы мёд,



Людей выцеливая цепко,

Как василёк качаясь в ржи:

– Дай, барин, денежку на церковь.

– Чего ж не дать. На вот, держи.



Кладёт ей в руку рубль блестящий.

Монашка смотрит – серебро.

– И вправду ищущий обрящет!

Спасибо, барин, за добро!



Вся просияла, на колени

Склонилась в щедрости такой.

– Не надо, милая. Всё бренно.

И мир, и деньги, мы с тобой.



Нам суждено в нужде делиться.

Монашка встала, наконец.

Глядит, а барину лет тридцать.

Хоть с бородой, а всё ж юнец.



В богатой шубе, чистый, ладный

Спросил cфальцетинкой в басу:

– На церковь денег много ль надо?

С собою нет, но принесу.



– Да как сказать… - монашка мялась.

Толпы звенел окрестный гул.

– На купола там…

– Это – малость, –

Ей барин ласково кивнул.



Пошёл с поклоном тихо, чинно,

Худой, нелепый – на проспект.

«Откуда взялся тот мужчина?».

С рублём в ладошке таял снег.



«Была б молодкою – понятно»,

Монашка снова вертит рубль.

Смущенья выступили пятна.

– Спаси, Господь, – слетает с губ.



«Чудной какой-то».

Но довольно!

Дают копейку редко ей,

А тут отсыпал! Малахольный!

А, может, вовсе лиходей.



«Напрасно ждать», – твердит монашка,

Но завтра барин тут как тут,

Суёт ей свёрток, а в бумажке –

Бумажных денег целый фунт.



– Принёс, сколь было, – в руку тычет, –

Возьми на церковь. Насовсем.

– А сколько здесь?

– 140 тысяч.

– Неужто так?

– 147…



Монашка в ужасе от денег,

Застыла, пятится назад.

– Не надо, барин! Что ты сделал?!

– Возьми. Помочь я только рад.



Монашка отступает к двери.

– Убил кого-то, душегуб?!

– Городовой, – кричит, – скорее!

В глазах – смятенье и испуг.



– Возьми.

– Без надобности брать нам! –

Монашку в ужасе трясёт.

И топчет ворох ассигнаций

Случайный утренний народ.



Вцепился дворник крепко в ворот,

Городовой зажал кулак.

– Дала отпор монашка вору, –

Судачат люди из зевак.



– Своё я жертвую.

– Полегче.

Ты, барин, ври, да не со мной.

– Своё даю.

– Пустые речи, –

Твердил на всё городовой.



– Заводы, прииски в Сибири.

Есть капиталы.

– Деньги чьи?

Ты, барин, хочешь, чтоб побили?

А раз не хочешь – помолчи.



С позором отвели в участок.

Монашка, жалобно крестясь,

Твердила:

– Барин, это – счастье,

Когда душа не пала в грязь.



Потом узнали: барин вправду

Богат и добр не по годам,

И по 100 тысяч не накладно

Ему отдать на Божий храм.



Узнали: всем даёт без меры,

Узнали: денег есть мильён,

И что евангельскою верой

При всём богатстве окрылён.



Узнали, сильно подивились,

Приняв по описи рубли

И проявив к болезни милость,

В больницу парня отвезли.



– Чудной ты, право, человечек, –

В участке подняли галдёж. –

Ну, ничего, тебя подлечат,

Таблеток там каких попьёшь.



Вздыхает барин долго, тяжко:

– Давал своё ведь.

– Вот чудак.

Крестилась со слезой монашка:

– Ты не волнуйся, барин, так.



– Я поступаю правомочно.

Не оставляю просьбы груз.

– Подлечат, барин, это точно, –

Городовой поправил ус.



Заплакал вдруг над протоколом

Усталый барин, вот вопрос!

Когда слова все встали колом:

– Позвольте, что ж тогда Христос?!



Когда нам правда, как виденье,

Когда вся жизнь, как в лживом сне,

Зачем растаптывать идеи,

Себя закутав во вранье?!



Зачем разладом тешить души,

Сжигая истину огнём?!

Чего ж гармонию ту рушим,

Чего ж куражимся, что врём?!



Уж коль сказали, что прозрели,

Так надо жить по вере той!

– Подлечат, барин, знамо дело! –

Махнул рукой городовой.

    03.12.2014

--