Неизлечимое

Мышь ползет по столу, отправляет в корзину все, что внутри.
Я ухожу на всю ночь шататься по городу. Давай повторим,
может срастется. Надо еще раз сломать.
Я по ее губам читаю: «твою мать..»
Знает слова и крепче,
будет в себе смаковать по одному весь вечер.
Ночью Москва без паспорта - без пистолета Чикаго 20-х,
в нескольких окнах свет, в остальных лишь запах,
Линии проводов множатся, капает с потолка,
держит меня в дураках,
а самой от этого легче?
Полные легкие дыма коплю выдыхать при встрече.
Она открывает с улыбкою: «come va?»,
в жестах и в чашке кофе плавает: «да пошла…» .
Не исчезает внутри тревожная муть,
Пытаюсь ее обмануть
и опять в аптечку
перебирать настойки. От таких, как она, не лечат.
То, что меня держит это не страх.
Время хранится в стеклянной колбе, в наручных часах
и отдается отмеренным, словно с весов фармацевта.
Я за тобой наблюдаю, держу тебя цепко
в центре зрачка, чтобы справа и слева черным,
чтобы как кофе крепким, слегка подслащенным
вышло твое отражение, как негатив,
словно газетная гранка. Чайник свистит,
кошка проходит на мягких лапках на звук,
и возвращается. Глаз ее – ровный круг
от удивления.
Пар наполняет квартиру, лежит на висках.
То, что я не целую тебя – это не страх.
 
(«з-абор-т», Escape, 02.11 2004 г. )

Если мыши ползут у тебя по столам,
(Хотя мыши–то, в общем, не ползают),
Все в порядке с тобой? Беспокойно всем нам.
Зачем время закупорил в колбу?
Как  без паспорта, без пистолета,
Исключительно только на запах
Ночью шатаешься по Москве-то,
Из аптечки настойки хряпнув?
Чайник свистнул, тебя наблюдает
Всяко-разно, и слева, и справа.
И, похоже, не понимает,
Откуда мысли такие корявые.
В легких дымка подкопил,
Пропарил вискИ и плечи,
Потом к фармацевту сходил,
Сказал, что таких не лечат.
Конечно же, не исключаю,
Кому-то нравятся эти частушки.
Только всем им напоминаю,
Когда-то в России  жил Пушкин.