Готский альманах, скотский альбумин...

                “Благородный муж безмятежен и свободен,
                а низкий человек разочарован и скорбен.”
                Конфуций.

Не заикаются, губя,
ведь кровь людская не водица,
она могла бы пригодиться,
но клюква выдала себя

за терпкий соляной раствор,
в котором дремлет наше море
и нелюдимостью в растворе
всё погребает. Время – вор,

как утверждает сын осла,
с экранов плоских проливаясь
и той копытной не стесняясь,
что за кустом его снесла.

В конвульсиях рукомесла
задорно недомерок бьётся,
над ним ни плачет, ни смеётся
муж благородных из числа.

О натуральном ряде вдруг,
корпя над числами, не скажешь,
душа колышется плюмажем
и льнёт к пожарному ведру.

Я б записался в легион,
представ сплошным легионером
и пацифистам став примером,
воткнувши в дульный срез пион.

Меня лошадка завезла
так далеко, что дальше нету
и умоляет дать минету
последний шанс в чертогах зла.

Ну как не помянуть козла,
затем и на подхвате рифма,
замысловатость логарифма –
родня гордеева узла.

Нет рукояти у весла,
гортань гребцова тонет в мате,
берёзки кудри заломати
пришлют туземного посла.

Свободен благородный муж,
спокоен он и безмятежен,
а низкого приемлет Нежин,
так нежно взявшийся за гуж.

Слепцы, о, этот тусклый взгляд,
где взгляда, собственно, и нету;
из мрака медную монету
на кой-то ляд, сдаём на склад.

От Брейгеля озноб во лбу
и дрожь в зобу и под коленом;
так красками о сокровенном
в обыкновенную толпу.

Кто топал, войлок не щадя,
тот станет мучиться мениском;
зато хана всем обелискам
из облысевшего вождя.

Несвежими вкушают рыб
осатаневшие медведи;
так сталось, что они соседи,
скорей острите топоры.

Кем нечем голод утолять,
худы империи задворки,
что ж, отобьём поклоны хлорке
и станем Лорочку валять.


Soundtrack: Pierre-Yves Plat, Endlessly, Slow Bolero.