Рахмановский марал

(бабкина  сказка).


И…    опять  прошу  бабку   рассказать  мне  сказку.   С   самого   утра     кручусь  подле  неё,   угождаю,   сную   челноком  у  её  ног…   Подхалимничаю,   как   могу.   А   она?   Она   весь   день   ничегошеньки   не  замечает,   только   работы   мне   подкидывает,   словно    поленьев    в   печь.  Стараюсь   изо  всех  сил,   всё   исполняю   с   монашеской   покорностью…  Знаю,   что   вечером   начнется   самая   жуткая   в  мире   пытка,   и   бабка   снова   примется   со   мной   торговаться.   О!   эти   ненавистные   перловые,     шти,*    даже   без   сметаны!     Ничего   не   поделаешь,   -   пост,   есть    пост.   О!  Как   я   их   ненавижу,   эти   щи.      Но,   сказку   то   хочется!   Настоящую!   Бабкину!   Самую   любимую   на   свете!
И   вот,    наступает   вечер,   она  садится  на  голбец,  берет  кудель,   наматывает   её   на   прялку   и   ловко   подхватывает   своё   шустрое   веретено.  И  сердце   моё   млеет   от   предвкушения   ещё    одной   -   самой  дивной   на   свете,   сказки!   Я   ложусь   в   постель,   обнимаю   своего   плюшевого  мишку,   и   затихаю,   предчувствуя   чудо…

«…А  было   это,   дошешька,   не  в  тридесятом    сарствии…   Было   это    в   наших   краях.   Давно   было…   
Было   ране  то,   волшебство   и   велико  и  мало,  да   и  щас    есть,  токмо   глупы   люди  то.   Разучились   в   чудо  то,   верить…  Наука   у   их   таперича,   великая   штука.     А   ить  до   ся   пор,    чуду   то   этому   никто   объясненья   не   дал…  А   уж  сколь   людей   оно  погубило,  сколь   сгинуло  то   из  за   него…»
-   Из  за   чего,   баба? -  спрашиваю.
-    Дык,    из  за   дива,   ведомо.  Оно  ить  как   быват,   чем    диво  то,    мудрёнее  ,   тем   жаднее  глаза   человековы,   да   загребущей   руки.   А   иде   жадность  то,   на    алчи   верхом   едет, да   бичевой   хапужеской   погонят,  там   завсегда    и   третья    их   сестрица,   тут  как   тут.    Погибель   её   зовут.   О-ох!   Грешны   сестрицы   то   эти,  срамны,  сколь   народу   сгубили  то…  А  ты   слухай,   милая,   да   на   ус   мотай…
   Жил    когда  то,   охотник   в  наших   краях.    Бедненько   жил,   с   хлеба   на   воду.    Семья   у   него   была.   Ребятишек   -   куча   мала.   Растил,   как  мог.    Выростил.   Старшого   жанил,   а   дома  то,  ишшо   горница   полна.  Да   все,   как   на  грех,   девки.  Вот   пошёл  он,   как  то,   на   охоту.   Долго   ли   блыкал   по   лесу?   Ихто   его   знат?     А   не   идет   зверь  в  ружьё  то,  и   всё   тутока.   Ни  птица   в   капкан,    ни   зверь.  Измаялся,   беднай.   Дело  то,   к   ночи,     солнышко   под   гору,   а   он   пустой.   Проклинат   свою   злую   долюшку,  да   домой   идет.   И   вот   видит   он,   на   самой   горе,   на    солнце-закате,   стоить   большушшай   марал,  матёрый!   Да   весь,   ровно,   золотом   переливатси.  Рога  то,   к   небу   возвел,  и   трубит   во   весь   окрест,   своих   на   солончак   созыват…   Прицелилси   мужик,   да   и    стрелил.  Што   за   штука?   Осечка   вышла.   Не   стрелило   ружьишко  то…Мужик   ишшо   разок,   -   апеть   осечка!   Диво,   да  и   только.   А   марал   к  той  поре   весь   засиял,   ровно   в   пламя   золота   облёкся.   Да  и  трубит   себе.   Ревет,   самцов    созыват…озлился   мужичонка  то,   и   ну,   третий   раз   пальнуть.   А   не   тут  то  было!   Пошел   маралушка.   Мужик   за   им.   Долго   ли   бегали,   никто  не  знат,   да  только   подстрелил   охотник   маралушку,   ну  тот  и  побёг  с  пепепугу,   и   мужик   за   им    по   кровавому   следу…   куды   марал,   туды   мужик.   Взял   его   азарт   охотничий   за   душу,   «Эвон,   мяса  то,   сколь,   да   рога   золоты,   а   шкура  то,   шкура  то,   кака…»». 
    …И   вот   уже   вижу  я,   того   самого   марала,   на  том   самом   красивом   закате   и…  то  ли   я   засыпаю,   то  ли,   сказка   оборачивается   явью,   но   дивно   мне.   И   стоит   он,   златорогий,   огромный    и   трубит…трубит…   и   переливается   весь…
А  бабка   подтягивает   фитилёк   в   керосинке,   и   тихо   продолжает   свой   сказ…
«…Эвон,   знать,   бегали   они   этак   бегали,   да   почуял   мужик   не   ладное.   Задыхаться   стал.   И   видит,   не  то   пар,   не  то,  дым   от   земли…  А     уж   темнеет,   и    пар   тот   светится,   да   с   переливами.   Спужалси   мужик  то.   Не   на   шутку.   Што   за   диво?   А   марал  то,   златошкур,   в   туман  то,    и  ринул.   Мужик   залег   покараулить,   да   и   уснул.  Проснулси  на  восходе,   глядь,  а  марал  то,   стоить  в  тумане  том,   да   ишшо   краше   стал,   и   ран   на  нем  -   ни   одной.   Очумел  мужик,  бросил  ружьё,  да  и  пошёл  к  маралу,  -  «Все  одно,  -  думат,  -  помирать.   Завела   лешичиха   окаянная,    заколдовала,   дык   хочь  налюбуюсь  перед  смёртонькой…».  Подходит  ближе,  глядь,  а  там  ключи  из  под  земли  то,   хвантанами,   кипять,   булькають…    трава  по  бережкам.   Диво,  да  и  только.  И  пары  вокруг,   чудные.   Глянул  он  сквозь  туман  то,  на  солнышко,  а  нёбушко  то,  всё  в  радугах.
«Осподи,  Исусе,   видно  блазнится  мне  перед  смёртонькой  ужо…», -   думат,    а   пред  им   встал  марал,  и  глядит  на   него   умными,   большими  глазами.   Поглядели   друг  на  дружку  то,  этак,  и  пошел  маралушка  из   ручья.   Мужик  апеть  за  им  увязалси,   ток  без  ружья…
Вывел  марал  его  из  чащи  лесной,  да  и  говорит  ему  человеческим   голосом,
-  Простил  я   тебя.  Ибо  знаю  нужду   твою.   Это  ить  ты   не   знашь,   чё  творишь… потому  и  простил.   Ступай  домой,   да  о  том,  что  видывал,   никому   ни   слова…   Дело  это  богато,  а  вы  люди  до  богатства   шибко  падучи.   Поизгробите   друг   дружку  то…-  сказал  этак,  и  исчез. 
Пришёл  мужик  домой,  глядит,  а  во  дворе  шум  да  гам.   Робятишки  с  бабой  то,   кабана  разделывают.   Опеть  диву  далси,  а   жинка  то,  и  говорит,
-  Вот,  милой,  передачку   от  тебя   получили.   Парнишка   передал  молоденькай…
-  Какой  такой   парнишка?  -   а   жинка   в   хохот.
- Аль,   зревновал?  Рыжай  парнишка  то…  Волосы,   ровно   золотом   облитые   и   глазищи,   яко   небо.    Да  не    гневись   ты,   старай.   Дитя  он   ишшо,   совсем,   как   Яша   наш…  в   сыны  мне  токмо  и  годитси…  аль  в  зятья…
Понял   тутока   охотник,   кого  подстрелил,   упал   на   колени   и   ну,   давай,    Бога   о   пощаде    просить.
 
     Долго  ли,   коротко  ли,   идет   времечко.   А   мужик  не  ест.   Не   спит.     Антирес   потерял,   жизни   уж  не  рад.   Так   охота   его   придавила,     силы   нет.   Еле  пережил  зимушку.  А   пришла   весна,  снарядил   лошадёнку,  и,   айда - пошел.   Долго   блыкал  по  лесу,   нашел  таки,   стару   тропку.  По  ней  и  вышел   сызнова   к   тем   ключам.   Снял   одёжу,  и   купатьси.   Сам  намылси,   лошадь   скупал,   и   опять  там    уснул.  Просыпатси,   а   марал  то,   глядит  на  него,
-  Молодец,  -  говорит,  -  не  выдал  ты  меня…  За  то   открою  я  тебе  тайну   велику.   Возьми   посудину,   да  наполни   во-он   из   того   ключа.   То   вода   мёртвая.   А   вот  тут   -   живая.   -   и   опять   исчез.   И   со   скалы  уж   кричит   мужику  то,
-Да,   запомни,   человече!   Только   добра  я  те   желаю.   Вода   эта   -   целебна.
Сообразил   мужиченка,   что  к  чему,   скумекал,   стало   быть.   Набрал   торбы   то,    и   домой.  И   давай   дома   всех   лечить.  Вылечил,   знатьса,   и   соседям   давай   воду  то,   дарить.   А   водица  то,   ему   уж,   знахарску   славу   принесла,  эко   диво  то.   А   жинка  в  слёзы.
- Ой,  дуришь,  старай,  водицу  то,   продавать   надобно,   а   ты?  -   послушал   он   жену,   и   начали  они   богатеть  не  по  дням,   а  по   часам.
А   кады    пришел  он  сызнова,  к  ключам   за   водицей,  встретил  его  марал  то,  и   упредил,
- Не   жаль  мне,  охотник,   воды  то… Неистощимы   дары   Божии… Гляди,   кабы  худа  не  вышло.  И   места  не  выдавай,  а  я  уж  тебе,   чем   хошь,  подмогну…   чё   хошь,   проси…
-  Ни  чё  мне   не  надо,   моралушка,   и  так   -   грех   жаловаться.   На  все   хватат…  Девкам,  вон,  обувку   справил,  сукна   на   сарафаны   прикупил.   Коровушку   справил,   лошаденку  ишшо  одну.  Избу   нову   достраиваю…
Ничего  не  ответил  марал,   только   головою   покачал.   Да   исчез.   А  мужик  в  обратный   путь   подалси.  Приехал  домой,  а  там   сынок   поджидат.
-  Откуль,   тятя,   тако   у   тебя   богатство?
Молчит  отец.   Не   велел  марал  говорить.   Ну,  тут  ему   сынок  то,  и   поддал   хорошенько.   Раз,   да   два,   да   третий   разочек.   От   зависти  то,  совсем   осатанел,   Яшка  то.  Не  выдюжил   старик,  все   рассказал.  А  сынок  то,   ему,
-  Веди,   -  говорит,  -  не   верю   я   в   твои   побасёнки…  Нехай   золотишко   моешь,   а   мне  тут   невидаль   плетёшь.
Приехали   туда.   А   там.   Все   вроде  так,  только   радуга   пропала,   и  маралушка,  словно  в  воду  канул.   Затосковало  серсанько  у   мужика.  А   сын   диву   даетси.
-  Продам,  -  говорит,   -  я   эти   ключи   самому   богатому  на   земле   царю. 
-   Акстись,   сынок.   Не  гоже   это.   Грех   это. Отринь   от   сатаны  то…
Озлился   сын  то,   да  и…   прибил   отца  то,   тамака.   Прибил   и   прикопал   под   скалою.   А   матери   сказал,   что   медведь   задрал,   тятеньку  то.   А   ключи  то,  не  продал.   Побоялси.    Стал    туды   за  велики  деньги   богатеев   водить   лечитьси.   Вода  то,   молодильная     оказалась.   Быстро   разбогател,   шибко.   Да  ток,   не   помогло   ему   богатство  то.   Под  старость  то,   совесть    взыграла.   Время   каяться   пришло.   Захворал   Яшка  то,   и   повезли   его   дети   на   ключи   те.   Забрёл   он   в   горячий   ключ,   глядь,   а   из   скалы  то,  тятенька  и  выходить.
-  Здравствуй,   -   говорит,   -    сынок,   за   тобой   я   пришёл…
Зревел     тут   Яшка,   и   пал   замертво.   Серсанько   разорвалось.   С   тех   пор,   говорят   люди,    сердешным  то,  нельзя  в  те   ключи.   А   ноне то,   и  наука   это    присказала…  Так  и  сгинули   оне,   оба.   Жалко   их,   грешных.   А,  вот,   хвамилия  то,   осталася.   Ровно  прильнула   к   ключам  то.   Хвамилия  то,   у   их   -    Рахмановы   -   была.    Так  и    кличут     ключи  то,   с  тех  пор   -  Рахмановскими.  А   марал  то,  говорят,   в   Беловодде   ушёл.   Не   любо  ему  с  человеком  то  стало   жить,   постыло.   Уж,   шибко   жаден,   люд  то   наш…    Шибко   жаден.    Грешат,   окаяннаи,  да   каютси.   И   доныне  так…».
   

…И  снится   мне   во   сне   золотой     мой    маралушка!   И   стоит  он   в   лучах   восходящего   солнца,   могучий,   красивый,   волшебный!    Высоко-высоко,  на   скале,   под   самыми   синими   небесами…