Сиротиночка

        У   каждого   из   нас   однажды   наступает   момент,   когда     неистово   и   до   боли,   вдруг   захочется   вернуться   назад,   в   детство. И     к   нам   приходят   воспоминания,   далекие   цветные   картинки   из   той      сказочной   страны  -  страны   Великих   чудес   и   мечтаний   и   мы   начинаем   понимать,   что   нынешний   день   заложен   ещё  там,   в   том   -  «Далёко…»,   и   день   этот   ведет   нас    за   руку,   как   любимое   чадушко   из   прошлого   в   будущее,   на   протяжении   всей   жизни.


                1.



                Когда   приехала   мама,   меня,   как   всегда   не   было   дома.   Я   в  это   время  любовалась   хрустальными   замками,   сотворенными  солнцем   весны   на   осевших,   серых   сугробах.  Это  было   удивительно   красиво.   Когда   солнечные   лучики   пробивались   сквозь   резные    хрусталинки   льда,   нежные-нежные,    замысловатые,   узорчатые   и   прозрачные!   Я   представляла   их   сводами   дворцов   Снежной   Королевы,   а   они,   отвечая   моей   сказке,   сияли  и  переливались   всеми  оттенками   чистых,   весенних   лучей   и   ветерков.   «Вот   вырасту   большой  -  думала  я,  -  и  буду  жить  в  точь  таких  же   дворцах…»
             -  Лёлькя,  -  услышала  я  голос  бабули,   -   ты   иде?   Нока,   ступай  ка,   сюды,   мамка  приехала…
            Я,  забыв  про  все  свои  хрустальные   замки,   опрометью   бросилась  в   избу. 
                -Ма-ма-а!   -  завопила   я    во   весь   голос.
   «Ма  - ма!!!»   -  вторило   эхо   за   моей  спиною.
   «Ма-ма!!!»  -  визжала  и  скулила  щенком   в  душе    моя   оглушительная,   детская    радость.    Она   стучала   в   горлышке,   щекотала   спину   и   кончики   пальцев!   
             В   сенцах   я   едва   не   сбила   с   ног   деда,   громыхавшего   пустыми   ведрами   и   коромыслом.
              -   Осподи…   Куды   летишь   та,   окаянная?   Башку   своротишь.  -  дед   покачал   головой,  -   У –у,   хайда…  -   Но  я   уже   ничего  не   слышала.   Я   летела   на   встречу   огромной   -   до   самого   неба    -   необьятной   моей   радости   и   любви  -   навстречу     маме!   Через   минуту   я   уже   висела    на    шее,   уткнувшись   носом   в    большой   пушистый   воротник   маминого   пальто,   пахнущего    городскими   духами   и    морозом.
           -   Ну,   привет,   лягушонок!   -   мама   поставила   меня   рядом,  -   дай   ка,   я   на   тебя   посмотрю…    у-у-у,   выросла   то   как!   И   на   лягушонка,    ну,   ни   капельки   не   похожа!
   А   на   бабкины   глаза    жемчужинками   выступили   слезы.   Она   стояла   рядом,   громко   шмыгая   носом,  и   вытирала   глаза   краем   засаленного   передника.   
             -  Но   вот,  Слава   те,  Осподи,   дождалися.   Ой,   да   ты   чаво  ж   стоишь   то,   а  нок,    разболокайси,    дошешька…  а   я   покуль   квашню   сгоношу…  -   и   бабка   засуетилась   растерянно,  не   зная,   куда   деть,      ставшие   вдруг   лишними,   руки.

               Весь   следующий   день   я   не   отходила   от   бабы   и  мамочки   ни   на   шаг.   Тихая,   сидела   я   на   сундуке,   в   обнимку   с   подаренным    мамой,   плюшевым   мишкой,     и   слушала   разговоры,   которые   мерно   вели  они   меж   собой,    и   из   которых    я   ровным   счетом,   ничего   не   понимала.   Да  это  было   и   не   важно.    Главное,   я    слышала,     наконец,   два     любимых   голоса,   как   два   журчащих   ручейка,   что   за   нашей  избой   сливались   в   большущий,   с   разноцветными   камешками,   родник.
   
           -   Завтрева,  бы,    доча,   деда   послать  за  Афимьей   надо…  Да   в  город…    Пущай   к   Харитоше   заедить.   Да   Паросковью   упредит,   што   ты   приехала…  А   то,   Харитон   то,   все   выспрашивал   про   тебя…   соскучилси…
   
            -  Мама   я   Олюшку   забрать   хочу…   Квартиру   получила,   слава   богу,   да   и   потом,   в   школу   ей   скоро.   А   она   ничего   не   знает.    В    садик  её    нужно   отдать,   хоть    на   год…  Ведь   ничегошеньки  не   знает…
 
             -  Эндык   как?   Эндык,   пошто   не  знат?   Усё   она   у   нас   знат!  -  искренне   возмутилась   бабуля,  -  Ишь  щё!   Не   знат!   «Златоуста» - то,   почитай,    наизусь   знат…  Да   и   «Евангелия»   ей   дед    кажон   вечер   читат…  Да   уж   сама   она!  Сама   читат   -   «Евангелия»  - то…
 
              -   Ну,   мама…это   не   то…понимаешь,   ребенку   сейчас   подготовка   нужна…   а   в   саду   -   программа…
 
            -   Да   ну    иё   к   шертям    собаччим!   Енту   твою   прохраму…ишь   чё!   Прохра-ама   у   их   тамака…гляньте   -   ка!    Не   отдас  дед   Ольшишку,   вот   те   хрест,   -  не   отдас…  апеть   дитятко    изводить?    -   и   бабака,   поджав   губы,   пошла   к    печке,  -   Ишь   чё,   удумала!   Сиротиношьку   то   нашу…Амы   тутока   как   жа?   «Лазаря   святого»   запоём    лищёли?   Пропасть   нам   туто - ка   али   как?   
             И   бабка   заплакав,   направилась   в   светёлку,   так   называлась   у   нас   вторая,   парадная   комната   избы.   Было   понятно,   что   настроение   её,   испарилось  начисто.    А   я   сидела   на   своем   сундуке,  растерянная  и  потрясенная.   С   одной   стороны   -   как   же   я  - без    деды   с   бабой?   А,  с    другой   -   я   даже   представить   себе   не   могла,   что   мама   вдруг   соберется   и   уедет   опять…  вот   так…   без   меня.     Или   проснусь   утром   -   а   мамы   нет…  Вот   если  б,   она   никогда -  никогда…   И   никуда   -   не   уезжала!  Вот   было   бы   здорово!  Но   мама   учится   и   работает…   ей   за   это   даже  «хвартеру»  дали    на   фабрике,   так   говорит   дед.   Маме   некогда.   Но   она   меня  все   равно    любит…и   скучает,   я   то   знаю,   что   скучает…А   вредная   бабка   так  и   не   хочет,   чтобы   я   поехала   с  мамой   в   новый   дом,   в   новом   далеком   месте,   интересном,   зовущем   и   загадочном…ух,   уж,   эта   бабка!   Вечно   она   со   своими    слезами!...

                2.

Когда   дед   принес  меня,   распаренную   и  завернутую  в  овчинный   полушубок,   домой,   дядька   Харитон,   беря  меня  на  руки,  хитро  подмигнул. 
           -   С   легким   паром,   егоза.  Ну   что,  матка – то,  много  гостинцев  привезла?  -  у      дядьки,   как  то   даже  очень  странно  поблескивали   глаза…   И   еще,   от  него  подозрительно  пахло   прокисшим  медом,  что  стоял   припрятанный   у  нас  в  дальнем  углу   кладовки. Возле   стола  мама  и  тетка  Пана  месили  и  нарезали  тесто,    тихо   переговариваясь   меж   собой.   Бабуля,   стоя  на  коленях  и  держа  в  руках  четки,   молилась  в   левый  угол  на  иконы.   Я   на  цыпочках  прошмыгнула   в  светлую,   а  там!
                Это   было   настоящее  чудо!
            Ах!   На   кровати  лежало   новое,   совсем   взаправдашное,   шелковое   платье   изх   магазина!     Полностью   обореное,   оно    сияло   небесной  лазурью    и   огромным  белым   бантом.   Я   закрыла  глаза.   По   том  открыла.   Платье  не  исчезало,   оно   лежало   пышное   и   легкое,   словно   облачко,   на   кроватке.   Дед   прижал  палец   к   губам.

                -   Тс-с-с…Баушка  молитси… - прошептал  он,   натягивая   на  меня  платье   сказочной   красоты.
                -  Деда  а  какой  седни  праздник?-   тихо  спросила  я.
                -  Дык.   Осьмая   марта  ить  седни.  Вишь  от.  Наряд  те  прикупил  в  городу.  Нравитси,   супрунда?
                -Угу,  -  довольно  погладив  себя  по пузу,  промурлыкала  я,  -  деда,   я    тя  так  люблю!   Так  люблю!    -   шептала   я,    целуя   его   в  седую,   густую  бороду,   -   Вот  те  хрест,   «Златоуста»     наизусть   выучу!
                Дедовы  глаза  наполнились     влагой   удовольствия  и   благодарности. 
                Что   такое   «Осьмая   марта»,  я  не  знала.   Троицу  знала,   пасху  знала,   масленицу,  сдвиженье,   спас…  а   вот   «Осьмая   ма-арта»?  -  А!  какая  разница?   Главное,  будет     у  нас,  большущий,   настоящий  праздник,   и   у  меня  теперь  есть  настоящее,  магазинное   платье   и   завтра  же   я  отправлюсь   к  вредной  соседской   Таське.   Пусть  лопнет  от  зависти!   Заткнется,    как  миленькая.  А  то  -  «суразка»   да   «суразка».   А   еще  - подкидышем   обзывается.    Никто   меня   не  подкидывал!   Я  здесь   всегда     была!    Это   Таська,   дура.    Большая   -   а   ума,   как  у    воробишки.  У-у-у,   вредина-кандебина    страшная!  Точно,  тети   Шимин   Борзя,   только   не   на   цепи.
                - Оля,  -   услышала  я  голос  бабули,  -  но  ка, снайдай  в  шюлан  то,  слышь  ка?   -   велела   она   не  вставая   с  колен,   -   Тамака    на   окошашьке,   молоко   в   кринке,   приташши   ка   его    детка,   ужнать    садитьси    буим…
                Я,   радостная   до  потери  пульса   тому,   что   появилась   возможность   покрасоваться   перед  родными,   опрометью   выскочила  в  кухню.   Останоилась,  и   гордым  шагом,   задрав   нос,   пошагала   к   двери.
                -И   куды  ты   иё   выряжашь?   Ишь   чё!   Завыписывала   кренделя  то,  -  зашипела   бабка,  -   штаны   ей   кирзовы   надо,   а  он  -   платья   ей   кажон  празник   справлят…
          Мама   с   тетей   Панной  молча  переглянулись.
                -  Дык,  девка   ить  растёть,   а   седни    празник,   нахай   позабавитси   малая…Чай,   не    кажон   день   то…-   оправдывался,   моргая,   дед.
                -  О-о-ох!  Да   глаза   то   твои?   Ить   она   жа   завтрева   на   первом  прясли     в  ём    и  повиснить    -   не   сдавалась   бабауля,  -   я   от,  ей,   однако,   штаны   оловянны   слажу,   штобы    она   на  пряслах,  то   задницей   то  не  вывертывала…. О-о-ох!    Сущий   бясёнок     оглаухай,   а  не   дитя…ить   надо   удумать!   Ить   до  трёх   годошьков   не   ходила.   А   таперича   уж   в  печенках   хошьба  то  иё   стаить.   Ить   залезить   на   саму   верхатуру,   и   айда   пошёл,   вытанцовывать…  задаеть   она   нам   здесь   тропока   то,   -   бабака    недовольно  качала   головой.
              Родные.   Улыбаясь,   молчали.    Вообще  то.   Не  проходило   и   дня,  чтобы   я  не   получила   от   бабки   затрещину   или  подзатыльник.   Конечно   за   дело,   и  всегда   в  тихую,   от  деда.   Больше    всего  она   боялась,   как   бы   я  чего   не   «отчибучила».   Я,   в   общем  то,    хотела,    чтобы   всё   было   хорошо,  но   детское   любопытство   всегда   брало   верх  над  прилежанием,   вот   и   выходило    так  -  то   в   медогонку   залезу,   то  в   леток   нос     суну,   то  поленницу    уроню    -      выходило,  как  то,   не   очень   хорошо,   а   иногда  и    больно.  В   общем,  бабка  считала    меня   натурой   пакостной  и  непредсказуемой…  Особенно   после  того,  как  поймала   меня  за  весьма  серьёзным  занятием  исследования   «куриных   родов».  Я,  в  надежде   увидеть,  как   сносится   яйцо,   задрала  хвост,   сидящей   в   гнезде,    курице.   Ну   та,   естественно,   «заорала   благим  матом»,   и     вот   она,   бабка,    как  всегда   -   вовремя.   Ну,   в   общем,   влетело   мне   тогда   -    по   первое   число…
             И  так!      
                Под  общие   одобрения   и   бабушкин   «скрип»,   я    выскользнула   в  кладовку.   Взяла   с   оконца   огромную   крынку  и  гордо  покатила   обратно.  Но    только   я  открыла   дверь,  как   под   ноги   мне   с   громким   «МЯУ»   бросился   Васька,  наш   закормленный,   жирный   и   наглый   котяра.    Он,   с   разбегу,   врезался   мне   в   колени.   Бабуля   истово  отбивала   свои   семнадцать    поклонов  -  «Осподи   Иисусе   Христе,    Сыне   Боже…»   -   когда   я,   не  выдержав   тяжеленной   крынки,   высоченного   порога   и  сверхнаглой   атаки   Васьки,   со   всего   маху   рухнула   на   белёные   половицы.   Ох!   Грохот   и   звон  разбитой   посудины   оторвали   бабку   от   молитвы.
                -  Осподи   Иисусе…   -   глаза   её  наполнились  гневным  огнём,                -   Да,   растуды   тя,   мать  -  то!   Да   волшиса   ж   ты   распроклята!   Куды   скочешь   то   окаянная   ж   ты   грыжа…
                Я!   Обомлела!   
        Молоко   со   скоростью   света,   впитывалось   в   половицы.
                -   Осподи   Иисусе…  Ить   согрешишь  с   имя… -  бабка   осенила   себя   размашистым   крестом,   -   Прости.   Мя,   грешну,   Присвята   Богородиса,   -  и   она,   со  всей    силы,   так   двинулась   гоглвой   об  пол,     отдавая    последний,   семнадцатый   поклон.   что   за   печкой    попадали   ухваты   и   сковородники.   Дед    выкатил   глаза.
                -   Ты   щё   жа,   старая,   спятила,   нехай?  Ты  щё   жа   это   удумала,   в  молен   -   да   богохульствовать!?
         Бабакины   глаза   наполнились   слезами.
                -    Дык,   согрешишь   ить  с   ей,   отес.   Истый   крест,    согрешишь!   -   оправдывалась  она.   Потирая   огромную   шишику   на  лбу.
                «Ну   всё!   -   подумала   я,   -   это   конец…»    Нет!   Я   лучше.   Завтра   же,   уеду   с   мамой…   Хоть   на   край   света,   лишь   бы   подальше  от   бабкиных    тумаков.
          И   тут,   с   гримасой   сморщенного,   солёного   огурца,   тетя   Пана   выскочила   в   сенцы.   За  ней   выкатились   мама   и   дядька   Харитон,    следом,   зашаркав,   поковылял   дед.   И   я  осталась    один   на  один,   с   устрашающим   бабкиным   ликом,   что   ничего   хорошего,   край,  не  предвещало.   Бабуля,   как   бык,   которого   долго   дразнили   красной   тряпицей,   угрожающе   двинулась   на   меня.   Васька   довольно   лакал   молоко  из   осколка,   а   меня   охватил   тихий   ужас!   «Бежать!»  -  щелкнуло   где   то,   в   голове.   «Бежать!»   -   и   я   выскочила   из   избы,   словно   ошпаренная…   за   спиной  раздались   дикие   кошачьи   вопли   и   бабкины   ругательства,   а   меня   душили  горькие   слезы   и   обида   на   бесстыжего   Ваську…  и    я,     уткнувшись   в   мамин   подол,  запричитала    в   голос
                -   Мама-а-а…эт   ни   я….эт   ни   я…мама-а-а…эт    Васька…мама-а-а,   я   к   тебе   хочу-у-у…
                -Да   не   голоси   ты,   купим   мы   баушке   новую   кринку…   -   успокаивал   дед.   Все   смеялись,   и   только   мне   было   совершенно  не   до   смеха…

                3.

                Утро   следующего   дня  было   настолько   для   меня   позорным,   что   хоть   плач,   я   не   знала,   куда   себя  деть.  Проснулась    я   рано,    но   бабуля   уже   шаркала   по   кухне,  громыхая   ухватами   и     чугунками.   В   печке   потрескивали   дрова  и  дом   наполнялся ароматом   свежего,   берестяного   дымка.   Все      спали,  а   я,   горемычная  лежала   в  тёплой  луже,  и   не     знала   от   горя,   куда   себя   деть.   Бабка  - то,     ещё   от   вчерашнего   не  отошла.   Вчера,   мне    удалось   таки   избежать   расправы.  Спрятавшись   между  кроватью и   сундуком,   я,   видимо   и   заснула.  Но   вот   сегодня!   Тут   даже   мама   с   дедушкой   не   спасут!   И   я   тихонечко   заскулив,   заплакала   горькими   под   одеялом…  ни   новое   платье,   ни   мишка,   ни   даже,   мама,   не   радовали   меня,   сегодня,  как   вчера.   Всё   омрачили   проклятый   Васька   и   огромная    лужища   подо   мной.ко   мне   подошла   мама.
                -  Ты    чего.    Лягушенок?   С   утра   пораньше   и   слезы?   -    она   пощупала   мне    лоб.   Я   же,   от   стыда   и   душевной   боли,   с    головой    залезла   под   одеяло   и   завыла   там     тонким,  протяжным   воем.   Дед   подошел,   откинул   одеяло,  чтобы   взять   меня   на   руки   и…  присвистнул,
                -   От   те   раз…   уссялась!   Рыбки   наудила   апеть…
            Так   я   и   знал,   -  щё   нибудь   да   буить…-   злобно   выругался    он   в   сторону   бабки,   -   Да   пропади   ж   ты   пропадом    со   своимя    котами  да   щерепками…Выпужали   мне    дитяшку   то  апеть…Будьте   вы   не   ладны…-   и   выйдя   в   кухню,   он   с   досадой   покосился   на   бабулю,   но   промолчал…
                Бабкиным   ворчаниям   не   было   конца   и   края,   когда   конфуз    выплыл   наружу.меня   стыдили.   Подначивали   и   срамили,   как   могли.   И   в   придачу,   ко   всему,   в   самый  погожий   денёк,   меня   в   наказание,   не   выпустили   на   улицу.это   было  самой   страшной   пыткой   на    земле,   сидеть   у   окна   и   смотреть,  как   счастливый   Борзя   греет   на   солнышке   свои   облезлые   бока,   как   куры   роются   в   проталинках,   и   Мартик,   которому   от   роду   два   месяца,    носится    задрав   хвост,   по   загону.     А   бабка   продолжала   меня    пилить.   И   только   дед   и   мама угрюмо   молчали.после,   я   все   таки.   Улизнула   на   улиу   с    немого   разрешения   деда.
                Вечерело.   Бабуля   хлопотала   по  дому,   дед  же.  Под   крышкой     чистил   ружьё,    то   разбирая   то  собирая   его   вновь.   Это   говорило   об  одном,   опять   с  дядей   Харитоном   на   охоту   собрались.дядька   Харитон   там  же,   строгал   топорище,    важно   дымя   папиросой.   Мама   и   тетей   Панной   сидели   на   завалинке.   Я   играла   рядом…   И   вдруг!   Как   грохнет!   Ба  -бах!   Ох!   Маму   с  теткой   так   и   сдуло   с   завалинки…Папироса   выпала   у   дядьки   изо   рта…   Через  минуту,   другую,   дед   приспокойно   прошел   из   сада   под   крышку,   и  невозмутимо   стал   разбирать  ружьё.  Из   ствола  еще   шел   вонючий,  сизоватый  дымок.   
                -   Предупреждал   бы,   тятя…   -   буркнул   себе   под   нос   дядька   Харитон.
                -   Дык,   я   щё…   я   ни   щё…эвот,   ружьишко   спроверил…Ворону   на   кусту   подстрелил…Прасковья,   шла  бы  ты,   убрала   падаль  то…   Х-хо-о-о…Харитоша!   Апеть   накурил   тутока      мне…   -   заворчал   дед.
                -   Да    ладно   тебе,     тятя… -  огрызнулся   дядька.
          Через   некоторое   время   калитка  из  сада   с   шумом  распахнулась   и   в   проеме  её   появилась    тетя  Пана,   с   круглыми    от   возмущения,    глазами,   руганью    и…   дохлым   Васькой   в   руках.   
                -  Тятя!   Ты   что  наделал  то?вот,   кота   пристрелил…   Совсем  ослеп,   что   ли?  -   ругалась   тетка.
                -  М-да-а…  -  протянул   дядь   Харитон.
          Дед   удивленно   вскинул   брови,   выпучив    глаза.
                -   Осподи   помилуй…  нехай,   бес   попутал…  -  и   перекрестился,   -  я…я  то   думал,   ворона   на   яблоньке…   язви   иё,   в   потьмах   то…и   того,   знатьса…   прихлопнул…
                -   Да   растуды   тя   мать   то…   да   кобелина  ж   ты   распроклятай…  -  завыла   с   крыльца   бабка,  -  ох,   ти   мне!   Ты   щё   жа,   с  каталок   скатилси,   башкой   то   о   земь,   ли   щёли?   Кота   от   вороны   не   отлишить?   От   дурак  то,   от  бяляны   объелси,   плешь  те  в  кудлы  то…  -  она  подолом  передника   вытирала   слезы,  -   Да   штобы,  те   ни  дна  ни   покрышки… -   и  она,   со   слезами   и   воем,   скатилась   с   крылечка   и   направилась   в   сарай,  громыхая   подойником.
                -   Осподи   Иисусе…   совсем   осатанел   под   старось   то…Васькя   ему   опостылел,   растуды   тя   в   пешёнку  та…Вот   я   те,    Борзю   то   твово   удавлю…   уйди   ток   на   охоту   то…   Удавлю   и   прикопаю…   Возьму   грех   то,   на   душу…
                -   Да   ну   тя,  -   выругался   и   без   того   расстроенный   дед,  -  раскудахталась,   стара   квочка…Эка   невидаль   -   кота   изничтожил!  Говорю   те   -   темно  ужо   -   попутал…
                -   Бес   тя   попутал,   а   не   ты    кота,  окаяннай…
         Дед   заморгал   глазами,
                -   Я  гляжу   -   ворона…да   прям,   на   яблоньке…ну   и,   дай,   думаю…   ну   и,   того…  знатьса…снял,   -   и   положив   ружье  на  верстак,   сгорбившись   и   кряхтя,  он   направился   к   дому,   как    вдруг…   озорно   подмигнул   маме,   которая   стояла   с   открытым   ртом,   и   наблюдала   за   всем   происходящим…дядька   Харитон   хитро   улыбнулся.  А   мне   до   слез   стало   жалко   Ваську,   что   погиб   смертью   храбрых   из  за  меня…   я   то,   всё   поняла…И   ничего   он   не   перепутал   вовсе,   чтобы   такой    заядлый   охотник,   да   перепутал?!   -    это   понимали  и  остальные…
                Я   скользнула  в  сенцы,  вслед   за   ним,   но   услышав   ругань,   так   и   не  осмелилась   войти  в  избу.
                -   Ишь  щё!   Туды   ему   и   дорога!   -   злобно   ворчал  дед,  -   выпужал   мне   ребятенка  то.   Ижно   уссялася   вся…Ишь…   откормила   борова   то…   жаби   иё   в   душу   то…  -   дед   громыхал   неистово   рукомойником   на   кухне,   -   изурошили   мне   сиротинощку   та   мою…   язви   их   в   душу   то…порешили,   с   боровом   то   своим…Лечить   таперича   сызнова…-    И   дед,   раскипятившись,   долго   ещё   не   мог   успокоиться.   А   бабка,   поджав   губы   и   наревев  до   отеков   глаза,   так   и  не  промолвила  больше   ни   слова   за  вечер.все    всё   понимали,   кроме   меня…   все   знали    крутой   и   жесткий   нрав   деда,   все    -    кроме   меня…
                На   следующий   день,   я,   тайком   ото   всех,   хоронила   за   стайкой    Ваську.
                -   Котенька,   -   рыдала   я,   - прости   меня,   Васенька,   это   я   виноватая…это   из-за   меня  все   так…скоро   я   уеду   и   деда   с  бабаой   никогда   уже   не   помирются…а   я   пойду   в   садик…зелёный   такой,   -    большой,   больше,   чем   у  нас   за   домом…но   я   вернусь   и   привезу   тебе   цветочки  отель…и   ты   оживешь…честно-причестно,   приеду…


                Так   уходил   от   меня   моё   раннее,   светлое   детство.   Уходило   с   каждым   взмахом    цветастого   платка   в   руках   у   бабули,   стоявшей    и   махавшей   нам   до   тех   пор,   пока   дом ,   деревня   и   речка   с   деревянным   мостиком      не  скрылись   за   поворотом…до   сих   пор   в   памяти  живут   её   наивные,   слезливые   слова,
                -    Ты,   Лина,   береги   иё   там    пуще   глазу…Хвора   она   у   нас,   сиротинощка -  то   наша…   ладненька,   смирёна…  Любой   обидеть  можат…Да   хрестик  то,   хрестик,   не   забудь  одеть   на  неё…Лина,   слышь   -  ка…   Хрестик  то,   с   ней,   пущай   всегда   буить…   нас   не   буить,   Господь  иё   сбережёт…
                И…   с  тех   далёких   пор,   я   никогда,   ни   на    кого   больше   не   пожаловалась,   даже   если  в   крутых   переделках   моего   отчаянного,   босоногого,   почти   мальчишеского   детства   мне    приходилось   пускать   в   ход   кулаки…