Крушение Трои

Город встретил меня поздним теплым вечером, когда в центральных кафе уже начинают включать музыку погромче и зажигать фонари. Город старался быть вежливым со мной, и предлагал мне и то, и это, и как-то даже переживал, что после всего увиденного в других городах я не приму его таким, какой он есть. Я смотрела на него и мне хотелось плакать: он был сгорблен старостью и нищетой, как бабушка, которая приехала в столицу к своему модному внуку и тычет ему пару монеток, а внук смеется, и все родственники смеются. Бабушка тоже улыбается, потому что она не знает новых правил этой жизни, и если все смеются, значит надо тоже это делать, несмотря на то, что смеются с тебя.
Город постелил мне постель, взбив перину, как масло. Так взбивала лапками сливки маленькая мышка, которая упала в кувшин, и никак не могла оттуда выбраться; так бились волны о разрушенные дома затопленных городов, в которых всегда оставался последний человек, дабы скорбить за новоприставленными; так взбивала пыль ногами я, перебежками меняя одно место под солнцем на другое, так и не заметив, что суть таких поисков - сам город Солнца, и что-то мне подсказывало, что я там уже когда-то была, но как-то глупо его потеряла.
Мне снились змеи с ногами и птицы с львиными головами. Маленькие сфинксы укладывали мертвых колибри в цветочные колокольчики и отправляли их почтой женщинам, которые хоронили своих новорожденных детей. Я была то Лилит, то Афиной Палладой, и с каждым разом мне становилось все безсмысленнее и безсмысленнее спать. Я просыпалась из города, а засыпала в город; рождалась из города, а умирала в город. Эту бесконечную суету могла остановить только я сама и худые мерлиномэнсоновские зигующие женщины, от которых я была без ума и доверяла им раковины своих ушей; полотна своего тела; чаши своего рта; лотосы своей вагины.
Я проснулась и вспомнила, что на вокзале в камере хранения остался мой ребенок, мой сын. Выбежав на улицу в вечернем платье, в котором я ходила по квартире вместо халата, и на каблуках, которые заменяли мне домашние тапочки, я остановила такси.
- на вокзал.
- вокзал сгорел.
- не может быть?
- может. его сжег маленький мальчик, которого какая-то безумная шлюха оставила в камере хранения.
- а где сейчас этот мальчик?
- этот мальчик везет вас в город Солнца, мадам. я ваш сын. видите, и бровки у меня ваши, и даже форма черепа.

Я проснулась в автобусе "Киев-Глухов", который уже подъезжал к городу. "Глухову 1000 років", - пестрило на дорожном указателе. Я выглянула в окно, чтобы увидеть верхушку водонапорной башни. Родители всегда говорили мне, когда мы откуда-то возвращались, что если видно верхушку башни, значит, еще пару минут - и мы будем на вокзале. От выкуренного на метро Черниговской косяка уже давно попустило, и над деревьями летели останки Бога. Я закрыла книгу Л. Дереша "Трохи пітьми", догрызла пряник, с которым так и уснула в левой руке, и подумала о том, что город Солнца однажды сгорит от ужаса, когда я его покину. От этой мысли приятный экстаз ненависти разлился по животу теплом. Мой попутчик спал с открытым ртом и периодически вздрагивал. Я толкнула его в бок, дабы он перестал ловить ртом сухой воздух, и тот покорно исполнил мое требование.
Город встретил меня поздним теплым вечером. На колокольне Николаевской церкви чудак в белой простыне играл на арфе "Крушение Трои".