День первый, день последний

ЭЛЕГИИ, БАЛЛАДЫ, КУПЛЕТЫ, ПОДРАЖАНИЯ И ПОСВЯЩЕНИЯ


I.

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Новый год — это больше чем праздник....
Неизменный салат оливье
Средь закусок хороших и разных,
В самом центре  на круглом столе.

За окном белоснежно и кротко,
«Ни машин, ни людей», ни зверья.
Мама в кухне гремит сковородкой,
Папа в спальне терзает баян.

И стоишь ты, душой замирая
(Будут гости, веселье и смех),
На пороге недетского рая,
Там, где счастья хватает на всех.

Там, где под шепоток снегопада
Льется тихой беседы поток,
Там бессмертие, радость и правда,
И шампанского первый глоток.

Пахнет хвоей, селедкой и водкой,
Мандаринами и холодцом...
Пронесется секундой короткой
Бой курантов как звон бубенцов.

И восторженно будешь смотреть ты
До утра «Голубой огонек»
И «Эстрадные ритмы планеты».
— Ты такой уже взрослый, сынок...

А наутро, холодною снедью
Наспех перекусив, ты уйдешь
В «этот рай белоснежный» за дверью,
В эту жизнь, в эту смерть, в эту ложь.


ЗОЛОТЫЕ ОСТРОВА

Нагрянет дождь и все пойдет насмарку,
Размокнет почва, облетит листва,
А ты, хлебая крепкую заварку,
Бормочешь никчемушные слова.

Ну осень, ну пора... Чего еще там?
Очарование? Рванина серых туч!
Разочарует каждого в два счета
Ноябрьской грязи стынущий сургуч.

Потом покроет землю «синий иней»,
Потом падет на землю белый снег,
И поплывешь сквозь зиму, как на льдине
По океану — снежный человек.

А материк весны — за горизонтом,
А огонек внутри горит едва.
Но видишь, вдалеке маячат — вон там —
Надежды золотые острова.


*  *  *

Ох и много еще в мире белых пятен,
Да и сам ты себе непонятен.

Пролетает за неделей неделя,
А ты лежишь на печи как Емеля.

Рататуй, раздолбай, недотепа!
Долежишься до второго потопа...

Посмотри, фонари за рекою
Так близки — прикоснешься рукою.

И кукушки куковать не устали,
Значит срок тебе все же оставлен.

Просыпайся, вылезай из берлоги
Посмотреть, что же там,  в эпилоге.

Синева над землей как чернила.
Что-то сердце вдруг защемило...

Отлежаться хотел, отсидеться,
А теперь уже некуда деться.

По-над берегом, по-над обрывом
Не пройти тебе ни косо, ни криво.

Там дорожка прямая как лучик,
Глядь, а рядом с тобою попутчик.

Не идет он, а плывет белой тенью
Над землею вопреки тяготенью.

А глаза его светлы в свете звездном,
Поспевай за ним покуда не поздно!

Тили-тень на плетень,  кровь червона
Потекла в темноте с небосклона.

Белых пятен совсем не осталось.
Вот и молодость прошла,
здравствуй, старость!


БАЛЛАДА О СБЕЖАВШЕМ ПСЕ

Она была не такая как все, а он был такой же как все.
Он хотел ходить босиком по росе, а она мечтала о псе.

(Был когда-то пес, но сбежал в леса — был он помесью волка и пса,
И осталась стынуть ее краса, наполняя тоской небеса.)

Он топтал траву, а она все ждала, и над ней смеялась тупая молва,
Мол, давно б дала, да и все дела, только что ей людские слова?

Понял он, что с ней не измять травы, и они навсегда остались на вы,
Осторожный взгляд, наклон головы, еле слышный вздох, но — увы...

Годы шли, и вот появился другой, она звала его «друг дорогой»
Все путем, но путь замело пургой, и хоть плачь, хоть кричи, хоть вой.

Он в пути дорогу не смог найти, и его нашли шагах в десяти,
Он совсем чуть-чуть не сумел доползти, и опять ей — тоскуй да грусти.

Был еще один, он витал в облаках, да не то что не пес — не синица в руках,
Да и в этих делах был совсем не «ах». Что за прок в таких мужиках?

Он ей пел с небес, а она — ни-ни, дескать, слышала много разной фигни,
А от этой — и вовсе Господь храни... И расстались навеки они.

А Земля крутилась, словно клубок, навивая время на круглый бок,
Высоки небеса, океан глубок, а над всем — милосердный Бог.

Все, что было белым, стало седым, все, что было полным, стало пустым,
Красота ее разлетелась как дым, нелегко быть всегда молодым.

И сидит она, такая как все, там, где будем мы когда-нибудь все,
И тоскует она по былой красе, и грустит о сбежавшем псе...


ДУЭЛЬ

Секунданты считают секунды,
Веет ветер с далеких озер.
Ну какой же ты шалопутный
Пофигист, скандалист и позер!

Зачерпнул в золотые доспехи
Из ручья с голубою водой,
Да пролился сквозь дыры-прорехи
Твой бесценный волшебный  удой.

Ну и что ж ты покажешь на входе
«В те места, куда вход запрещен»?
Или будешь сражаться, как Додик
Допотопной нелепой пращей?

Бумеранги дрожат в предвкушеньи,
Арбалеты, как арфы звенят,
Но двоятся, троятся мишени
«На исходе минувшего дня».

Секунданты секунды считают,
Чтобы сообразить на троих,
И «кружатся, летают, не тают»
Хлопья глупых иллюзий твоих...


ЦЕНТУРИИ XX - XXI

Когда империю затаптывали в землю,
Когда из грязи в князи рвался сброд,
Когда кружа кровавой каруселью
Безумствовал обманутый народ,

Когда распила честного геенна
Решительно накрыла шапито,
И олигарха от олигофрена
Когда не отличал еще никто,

Когда в капкан попав тиран ничтожный,
Наперсника взлелеяв на груди,
Змеиной власти дар пустопорожний
Ему оставил, прежде чем уйти,

Когда земля Олбании жестокой
Устав от войн, сгорела от стыда,
И потянулась к северу с востока
Ее сынов несметная орда,

Когда под лед плашмя легла подлодка
И капитан сказал, что ей каюк,
Когда в морях копченая селедка
Вдруг кверху брюхом поплыла на юг,

Когда страну надменных мерихьянго
Десницей покарал Аллах акбар,
Когда под звуки трепетного танго
Пошел в атаку мирный Занзибар,

Когда одних безвинно посадили,
Когда другие дали драпака,
Когда вдруг на чистейшем суахили
Заговорил тот, кто молчал века,

Когда плясали в храме буги-вуги,
Когда водой залило города,
Когда планета замерла в испуге,
Когда, когда, когда, когда, когда...

Где был ты в те минуты роковые?
Что ел, с кем пил? Кого любил и как?..
Чего ж теперь ты сетуешь, что в мире
Царит такой чудовищный бардак?


ЕВРОПА МИНУС

На скамеечке в парке сидят старики,
Пахнет свежим арбузом от близкой реки,
Сонный август плывет над планетой.

Перепахано небо следами турбин,
И спокойствием веет из этих глубин,
И в сентябрь «катится лето».

Ароматных кaфеек цветные ряды,
Из песочниц сверкают искринки слюды
Отраженным солнечным светом.

Чем живешь ты, Европа, непуганый край?
Не наскучил тебе этот радостный рай,
Это вечное dolce niente?

Ну какие морлоки в подземных цехах
Отковали тебя здесь на совесть и страх,
Разукрасив рекламой фасады?

В этих домиках с виду живется легко,
Croissant на столе, на плите молоко,
Да прохлада зеленого сада.

Магазины витринами дразнят гостей,
В них товары размеров любых и мастей,
Налетай, если полны карманы.

Говорливого рынка прилавки пестры,
Все здесь есть, от колбас до «заморской икры»,
Ананасы, грейпфруты, бананы...

Всё здесь есть, только нет здесь, пожалуй, меня,
Я, ей-богу, не смог бы прожить здесь и дня
Среди этой щебечущей речи.

Но я здесь, и живу, ни на что не смотря...
Скоро птицы опять полетят за моря.
«Только разве от этого легче»?


*  *  *

Все, что видел и все, что запомнил — это только вершина горы,
Остальное таится безмолвным грузом скрытым от глаз до поры.
Но однажды в слова и картины обратится таинственный скарб,
И нахлынет холодной лавиной неземной ослепительный дар.
Никакие словесные звуки объяснить не сумеют тебе,
За какие такие заслуги это все опустилось с небес...

Городок над спокойной рекою, южной ночи сиреневый свет,
Ты плывешь в безмятежном покое и тебе еще так мало лет...
Но предчувствием детское сердце переполнится вдруг иногда,
Понимаешь, что некуда деться, и уже просочилась вода
Родником упоительной влаги, что когда-нибудь небо прорвет,
И проступят слова на бумаге, и таинственный смысл прорастет.


*  *  *

Непредсказуемость предмета,
Неочевидность человека...
«Прошла зима, настало лето»,
Канун очередного века.

Гудит столетий перекресток,
И так нам этот воздух сладок
Неповторимо судьбоносных,
Безбашенных восьмидесятых.

Плывем невидимым Гольфстримом
В неведомое послезавтра,
Гонимые непоправимым,
Как жизнь, дыханием пассатов.

Еще никто не знает толком,
Уже никто почти не верит...
Кому из этого потока
Удастся выбраться на берег?

Какие острова пред нами?
Как встретит нас чужая суша?
И гул далекого цунами
Уже дрожит в сердцах и душах.


БАЛЛАДА О ХУДОЖНИКЕ

Витражи — миражи неземных берегов,
Снимки ангелов, дагеротипы богов.
Непроста витражиста работа.
Чтобы вспыхнула красками стекол слюда
Сколько нужно смирения, сколько труда,
Сколько нужно прозрений и пота...

Мастер в храме стоит на высоких лесах,
Он фрагмент за фрагментом картину писал
Из стекла и свинцовых пластинок,
Подбирая оттенки, сверяя цвета,
Красотой заполняя пустые места.
Только он недоволен картиной.

Говорит он священнику: — Падре, смотри,
Как одежды у ангела в свете зари
Полыхают небесным пурпуром.
Но два стеклышка все же темнее других,
Заменить обязательно должен я их,
А иначе — это халтура.

Настоятель наморщил в сомнении лоб:
— Мастер, время работы уже истекло,
И витраж твой великолепен.
Он настолько хорош, что оттенки стекла
Не имеют значения для большинства,
И дефект здесь внизу незаметен.

И ответил художник: — Ну что ж, здесь внизу
Похвалу и хулу я любую снесу,
Мастерству своему цену зная.
Да вот ангелы, там, в поднебесных мирах,
С осуждением будут смотреть на витраж,
Недоделки мои замечая.

Скажут: «Этот художник, лодырь и плут,
Он ведь знал, что цвета его стеклышек лгут,
Но ошибку свою не исправил».
И священник смиренно потупил глаза,
И тихонько ушел ничего не  сказав,
Мудреца с витражами оставив.


*  *  *

Я к «берегам иным» причалить не могу.
Крепка моя ладья и парус полон ветра.
В неведомую даль я по волнам бегу,
И радуга горит всеми цветами спектра.

Куда б не занесло течение меня,
Опять плыву я вспять в смятеньи и в испуге:
Восток весьма жесток, а запад — западня,
На севере снега, а юг не знает вьюги.

Так много разных стран: у власти то тиран,
То клоун, то баран, а то и два барана.
Уже устал я плыть, но не остановить
Планету — не могу никак найти стоп-крана!

Несовершенен свет, чего в нем только нет:
В нем ни покоя нет, ни воли и ни счастья.
И только звезды льют невозмутимый свет,
Быть может там смогу свой берег отыскать я...


*  *  *

Покидая родимую Землю
Оглянись напоследок назад,
Посмотри, как по тонкому стеблю
Осторожно стекает закат.

«Через стеклышко иллюминатора»
Разглядишь словно в муторном сне
Гранд Каньон и огни Улан-Батора,
И зубцы на Великой Стене.

В ослепительно-черном пространстве
Вдруг возникнет большая дыра,
Звездный ветер космических странствий
Унесет тебя к дальним мирам.

Ты уснешь, но проснешься не завтра —
Через несколько лет световых,
У какой-нибудь Альфы Центавра,
Как ни странно,  оставшись в живых.

Может быть, ты найдешь там планету,
Где есть все — кислород и вода.
Только там твоей родины нету.
Ты ее потерял навсегда.


БАЛЛАДА О ПОЭТЕ

          Мой приятель-художник прожил на земле мало лет...
                Андрей Макаревич

Мой товарищ поэт делал то, что любил, много лет,
Он писал не как все, хоть такое и не поощрялось,
Но товарищ мой искренне верил в свободу и свет
Ну а что же тогда ему делать еще оставалось?

Был немного известен он в узких, как узы, кругах
И в кумирах ходил доморощенных нонконформистов,
Но допущен он не был к дележке того пирога,
Что от власти порой достается послушным артистам.

Так и жил в нищете он, из дворников да в сторожа,
Халтурял и кирял и курил «Беломор» и «Родопи»,
И ходил он туда и обратно по кромке ножа,
Поскользнешься, оступишься — тут же окажешься в *опе.

Но случилась беда — опустился свободы топор,
Поредели ряды, сотряслись вековые устои.
Все, что было когда-то нельзя, стало можно с тех пор,
Отпустить тормоза — это, в общем-то, дело простое.

Мой товарищ поэт не был глуп  и не мог не понять:
Все, что делал он даром, вдруг стало расхожим товаром.
Становился он все популярнее день ото дня.
Ну а что же тогда ему делать еще оставалось?

Мой товарищ поэт сразу сделался вдруг нарасхват,
Прекратилась непруха, и масть ему так покатила,
Что известен он стал повсеместно — халва и лафа!
Да и деньги в придачу — вот так вот ему подфартило.

И живет он отлично, да только вот в узких кругах
Поговаривать стали, что, дескать, он пишет хреново,
И что пишет как все, разжиревши на вольных хлебах,
Впрочем, сплетни и зависть — все это, конечно, не ново...

А он искренне верит как прежде в свободу и свет,
И хоть мир изменился, товарищ мой, в сущности, тот же.
Ведь товарищ мой все же какой-никакой, а поэт.
Ну а жить в нищете — это даже поэту  негоже.

И мелькают года, словно белки в дурном колесе,
А над узостью узких кругов он беззлобно смеется.
И по-прежнему пишет как он, а совсем не как все.
Ну а что же еще ему делать теперь остается?


*  *  *

Почудилось, что времени в обрез,
Невидимый каюк уже причалил,
И звучный зов доносится с небес
Исполненный возвышенной печали.

За суетой озлобленного дня
Все было недосуг собрать манатки,
Теперь вот впопыхах, судьбу кляня,
Пакуешь в чемодан свои тетрадки.

Как будто можно время наверстать,
Как будто можно черновик исправить,
Как будто можно все еще мечтать
«О доблестях, о подвигах, о славе»...

А облака плывут над головой
Как скомканные белые страницы.
«И небосвод наивно голубой»
Зияет у неведомой границы.


ДЖАЗ В ПАРИЖЕ, АПРЕЛЬ 1952

На авеню Монтеня «баланга» —
Здесь зажигают Диззи и Джанго,
Звуки трубы, словно стрелы из стали,
Чешет бельгийский гитан на гитаре.

Ну, навертели Диззи и Джанго,
Так «налабали», что сделалось жарко!
Звукам пространства и времени мало —
Вот поливает гений двупалый!

Джанго и Диззи — «музыка сытых»,
Музыка вечных стиляг недобитых,
Сыплет синкопами папа бибопа,
Обалдевает старушка Европа.

Дует очкарик с кривою трубою —
На три биг-бэнда хватило б с лихвою,
Пальцы цыгана по струнам струятся,
Будто не два их, а целых пятнадцать.

Время сжимается, близится кода.
Джанго осталось чуть больше года...

Диззи и Джанго, Джанго и Диззи,
Как вам играется там, в парадизе?


ПОЗНАНЬ

Поздняя осень, Познань,
Дождик метет по крышам.
Я как объект не опознан,
И как субъект не услышан.

Что-то пел под гитару,
Читал какие-то вирши
И вспоминал о старом,
Время остановивши.

Мелькали лица и даты
Сметая начисто рифмы...
Я приезжал когда-то
В этот город старинный.

Город насквозь европейский,
Весь в чешуе черепичной,
Хочешь пой, хочешь пей с ним,
Город — ключик скрипичный.

Вспомнил о давнем спектакле,
Сцена, внутренний дворик,
Потом ночевали в замке —
Призраки в коридорах.

Все же помню не очень —
Двадцать лет ведь не шутка...
Словно выпрыгнул ночью
В прошлое с парашютом.

Словно иду на ощупь,
Медленно вспоминая:
Это вокзал, это площадь,
Ну а это —  пивная.

Вот и пора обратно —
Здесь я опять проездом,
Еду в уютное «завтра»
Поездом — головорезом.

Я не такой наивный,
Чтобы поверить в чудо,
Но в городе этом старинном
Я еще буду.


*  *  *

                Н. Грому

Помню, гадали на гуще кофейной,
Блюдце вертели и верили в духа,
Грусть заливали крепленым портвейном
И улыбались от уха до уха.

По гороскопам сУдьбы сверяли
И по крутым гексаграммам И Дзина,
Слушая звуки небесной свирели.
Время растягивалось как резина.

Вился дымок голубой горьковатый,
Каждый второй был отпрыском бога,
И колыхались волны нирваны
В каждой квартире, за каждым порогом.

Там, в той провинции, плотной как осмий,
Жизнь представлялась подобием круга.
Только закончился «век високосный»...
Что непонятно спросите у Гугла.


БАЛЛАДА О ЧИСТОЙ ЛЮБВИ

Монитор излучает серебряный свет, за окном XXI век.
За окном сереет уже рассвет, к монитору приник человек.

Одиночество, сеть. Но спасительный чат не дает человеку уснуть.
Там так много красивых и умных девчат, но он выбрал из них одну.
Он писал ей стихи, он ей песни пел, он картины ей рисовал,
Он ее разглядел в безликой толпе и своей любимой назвал.
Он ей клялся в вечной и чистой любви: — Ты мой ангел и муза моя,
Ты меня, дорогая, лишь позови, и примчусь я в твои края!

— О мой рыцарь, — ему отвечала она, — лишь тебе одному я верна.
Но, увы, другому я отдана, я в реале — мать и жена.
Потому не свидеться нам с тобой, и не встретиться нам наяву.
Но мы вместе навеки, о рыцарь мой, лишь с тобой и в тебе я живу.

— Ты, любимая, мой негасимый свет, — пальцы в клавиши бьют, дрожа, —
У меня никого в этом мире нет, только ты, о моя душа.
Только ты меня способна понять, лишь с тобой я могу быть собой!

— Я тебя, любимый, готова ждать, примирившись с жестокой судьбой.
Знаю я, что наступит вечер, и вновь наши души сольются в одну.
Ничего, что телам нашим не суждено вместе утро встречать и весну.

Тут обрушилось утро как снег с лавин, и будильник задребезжал,
Виртуальную ниточку чистой любви перерезал разлуки кинжал.
И его супруга сказала, зевнув: — Ты опять серфовал всю ночь,
И опять до утра ты глаз не сомкнул... Хоть компьютер твой обесточь!
У тебя работа, семья, и я не намерена больше терпеть,
Я с тобой разведусь к собачьим чертям и уеду, ёрш твою медь!
Ты останешься сам, от тебя я уйду, и никто тебя не подберет.
Так и будешь играться в свою ерунду... Ну, иди завтрак жрать, урод!

Каждый день так нырял он в тупой реал сохранять свое status quo,
Где никто не любил его, не понимал, да и он не любил никого.
Ну а где-то там, за тысячу верст, ежедневно, из года в год
В темных недрах сервера сайта знакомств ждал его верный чатовый бот.


*  *  *

Пахнет куревом и кофе — не уснуть.
От строфы до катастрофы близок путь.
Перепутались сюжеты и слова
Разберешься в них уже ты черта с два!

А казалось, план и тема — все в горсти.
Но нарушилась система, не спасти.
Раскорячились силлабы вкривь и вкось,
Ну а фразы словно крабы — лапки врозь.

Рифмы рухнули с откоса и — бултых!
Только слышен отголосок слабый их.
Все контексты и подтексты прорвались,
По странице словно тесто расползлись.

Разметало все метафоры как пыль,
И валяется под шкафом бедный стиль.
Был великий и могучий твой язык,
А теперь навозной кучей вдруг поник.

Что сказать хотел, зачем и почему?
Не даются слов значения уму.
Не хотят ложиться в схемы, как в гробы,
Вот и делаются немы, как грибы.

Знают взрослые и дети, и коты:
Нет на свете расчлененной красоты.
Баянист за все в ответе, коль не пьян —
Не измерить арифметикой баян.


*  *  *

Вереницы безруких старателей
И шеренги безглазых смотрителей,
Многотомье безмозглых писателей,
Мелкотемье немых говорителей...

Над страной облака беспросветные,
А под ними — сирые смертные,
Перед сильными — безответные,
Перед небом — святые и светлые.

Может быть, еще распогодится,
Может быть, все еще перемелется,
Может быть, все, что нужно, исполнится.
Может быть... Только что-то не верится.


УЛОЧКИ УЛЬЦИНЯ

Вьются Ульциня узкие улочки,
Крепость нависла над морем лазоревым,
Медленно движемся шагом прогулочным
По городку в голубой Черногории.

Маленький пляж с галечным берегом,
Вплавь доберешься до близкого острова.
И Адриатика дышит размеренно
Воздухом вроде средиземноморского.

Церкви, мечети, кофейни и лавочки,
Сербская речь вперемешку с албанскою,
Сели под зонтик и все им до лампочки,
Пиццу едят и «буреки» с колбаскою.

Крыши домов цвета медленно-красного,
Небо цвета стремительно-синего.
Здесь ли Сервантеса банда пиратская
Бросила пленного в крепость Дульсиньо?

Смуглый таксист-мусульманин приветливо
Дверцу открыл приглашая по-русски, и —
Едем в гостиницу, медленно-медленно
Вьются Ульциня улочки узкие...


*  *  *

На соседскую девочку мама кричит благим матом —
Сквозь фанерную стенку так слышно, хоть уши заткни.
На кровати прикрытой едва покрывалом помятым
Проступают следы полуночной бессонной возни.

Перестанет казаться и незачем станет креститься,
Не нальешь — не напьешься, как древняя мудрость гласит,
Потому и течет по стеклу эта чудо-водица,
Оттого-то так страшно и тошно «молчат караси».

Разбросал по земле эту черную весть неблагую,
Разметал на ветру, как икру, бесполезный улов,
И теперь на пиру и в миру я шучу-балагурю,
На себе испытав геометрию пятых углов.

Брал на понт, на слабО, проверял на изгиб и на гнилость,
Все надеялся, вдруг на горе засвистит василиск.
Оказалось, что все, что казалось — всего лишь приснилось,
Ничего не осталось, лишь несколько дребезг и брызг.

За окном новый день нависает стальной этажеркой,
За стеной все звучит безутешный пронзительный плач.
Нелегко столько лет, столько зим жить бессмысленной жертвой,
Но скрипит эшафот, и уже приближается добрый палач.



II.


ВОТ ТАКОЕ КИНО...

                А. Самойлову

Фильм не закончился, он оборвался внезапно,
Порвана тонкая пленка, сеансу кирдык!
Не состоялось хваленое светлое «завтра»,
Ну, хорошо хоть «сегодня» хватило впритык.

Роли остались не сыграны, песни не спеты,
Словно в мерцающей тьме не блестели глаза,
Словно и не было этого звука и света,
Так обреченно покинули зрители зал.

Кто-то теперь говорит, ну и хрен с ней, с кинушкой,
Мол режиссер был бездарным и глупым сюжет,
И сожалеть, что финал не увиден не нужно:
Может быть «энд» был и «хэппи», а может и нет.

Что ж, в этом есть несомненно какая-то правда,
Каждому боязно правде в нутро заглянуть.
Ты вот, к примеру, мечтал же стать космонавтом...
Так вот во всем, стоит только поглубже копнуть.

Только зачем по ночам пред очами мелькают
Кадры из той киноленты забытой навзрыд?
Жутко и странно устроена память людская —
Столько хранит она разных разбитых корыт.

Ведь в мультиплексах теперь по широким экранам
Крутит другое кино дорогой Голливуд.
Ну до чего же хорош, хоть прикладывай к ранам,
Этот волшебный и сказочный сон наяву.

В новых картинах бывают такие фрагменты,
Где неземная проступит порой красота,
Но оборвавшейся той поцарапанной ленты
Не позабыть все же мне ни за что, никогда...


*  *  *

Грязь и пошлость земных тротуаров
Прилипала к подошвам босым,
Но потом это все отставало
В очистительной влаге росы.

Параллельного мира зигзаги
Превращались в «маршруты судьбы»,
Отпечатывались на бумаге,
Полыхали огнем голубым

На компьютерных мониторах,
На сияющих краской холстах,
И стучали сердца как моторы,
Заглушая младенческий страх.

Восемь бед и двенадцать последствий,
А ответ лишь один: ерунда!
Глядь и кончилось бегство от бедствий
И такая вокруг красота.

Знаю, знаю, что кто-то вдруг спросит:
«Извините, а это про что?»
Но на этот невинный вопросец
Ни за что не ответит никто.

И никто ни за что не ответит,
Никому не придется краснеть,
Ведь на том ли, на этом ли свете
Всех рассудит не жизнь, так смерть.


*  *  *

Сделались ночи томительно длинными,
Сделались дни утомительно серыми,
Пялятся в душу глазами совиными
Тусклые звезды с холодного севера.

В сквере продрогшем голодные голуби,
В почву промерзлую тюкают клювами,
Машут акации ветками голыми,
Город понурый с домами угрюмыми.

Старая площадь как черное озеро,
Пес беспризорный с поджатою лапою,
Редких прохожих насквозь проморозило —
Не ожидали зиму внезапную.

Зиму бесснежную, стужу бесстыжую
Не ожидали, не знали, не верили,
Ну а теперь уж не предотвратишь ее —
Ломится наглая в окна ли, в двери ли.

Что там болтают про близкую оттепель?
Дескать, надейся, и все образуется.
Были да сплыли надежды, и вот теперь
Ветер морозный повсюду беснуется.

Перезимуем... И круче бывало ведь,
И не такие ненастья видали мы.
Нас не успела природа избаловать,
Лишь закалила летами летальными.

Чайник поставь на конфорку лиловую,
Окна и двери закрой поплотнее.
Переживем эту зиму суровую
И посмеемся весною над нею.


*  *  *

Над Шалтай-Болтайской стеной
Дождик льет проливной,
Незатейливый быт островной
Растворяется в серой погоде.
Затяжной период дождей —
Что имеешь, тем и владей,
Как сказал один иудей:
Все разумно в природе.

Все как будто разумно и здесь,
Но трещит гремучая жесть,
И гуляет глумливая весть
По столицам и весям,
Бередя наболевший вопрос:
Сыр ли бор или мокро от слез?
По приколу или всерьез
Эту грязь мы подошвами месим?

Если так, то почто и на кой
Нам посмертный почтовый покой,
Где ни в зуб ни ногой, ни рукой
Не поймаешь за грош ни бельмеса?
Если так, значит прав Галилей:
Хочешь выпить — возьми да налей,
И не нужно ни слез, ни соплей:
Результат не стоит процесса.

А упал со стены — не стони,
В этом поле вы с болью одни,
Это только лишь стебли стерни
Словно стрелы вонзаются в спину.
Но зато, посмотри, над тобой
Тучи серые дали отбой,
И уже небосвод голубой
Проясняет картину.

И опять над землей благодать,
Нет причин ни рыдать, ни страдать,
Нужно только собраться и встать
Пересилив боль и обиду.
В этом мире внезапных дождей
Нет работы трудней и важней,
Нужно только помнить о ней
И еще — не показывать виду.


*  *  *

Не называй вещей по именам,
Их имена — всего лишь упаковки,
Значенья их дано ль постигнуть нам
Перебирая буковки-подковки?

Предметов клички мы хотим понять,
И угадать стараемся причину,
Ту, по которой рифмами звенят,
Шеренги слов, расставленных по чину,

По естеству, закованному в стих,
Где для предметов места нет по сути,
И где имёна истинные их
Ждут, словно дух, томящийся в сосуде,

Когда устав от беспредела тем,
Бренчащих словно цепь в дыре колодца,
Порой о вещь споткнешься в темноте
И правильное слово отзовется.


БАЛЛАДА О УПУЩЕННЫХ ВОЗМОЖНОСТЯХ

                С. Иванченко

Помнишь, Сережка, как в детстве бутылки с карбидом
В речку бросали, лягушек глуша и ужей?
Видно счастливой была все же наша планида,
А ведь могли бы остаться без глаз и ушей.

Помнишь, по стройкам «гасали», по всем без разбору?
Сам удивляюсь, как кто-то остался живой...
Помнишь, как я на трубу навернулся с забора? —
Шрам на ноге, а ведь мог бы и вниз головой...

Помнишь, по рельсам за «пятую будку» ходили,
Там, где взорвался во время войны эшелон?
Порох искали, взрывчатку, патроны и мины,
Но не нашли... И опять нам, считай, повезло.

Помнишь, в наш двор завалила шпана с Кочегора?
Ну а у них по карманам — стилет да кастет...
К счастью, все мирным тогда обошлось разговором.
Ну а иначе — железкой в висок, и привет...

Помнишь физфак, где учились и мы понемногу?
Каждый теперь академиком мог бы уж стать...
Только тогда мы избрали другую дорогу,
И ничего невозможно теперь наверстать...

Впрочем о чем нам жалеть? Постаревшие рожи
В зеркале все же похожи на тех пацанов...
А на судьбу обижаться, ей-богу, негоже,
Все повернуться и худшей могло стороной.

Может мы в жизни чего-то и впрямь упустили,
И прозевали свой самый счастливый билет.
Ну, вот, к примеру, остаться б могли холостыми,
Или могли бы совсем не родиться на свет.

Сколько возможностей было и сколько их сплыло,
Сколько еще б их там ни было — переживем.
Только бы времени жизни на выбор хватило,
Только хватило бы сил настоять на своем.


МИР И ВЛАСТЕЛИН

                Моей дочке Маше

             Я леплю из пластилина...
                Новелла Матвеева

«Мира властелин»
Мнет мир как пластилин,
Пластилин не мнется,
Над властелином смеется.

А у властелина
Недовольная мина:
— Уж я тебя разомну!
Устрою мировую войну!

А мир над властелином хохочет,
Он войны мировой не хочет,
Вообще ему не нужна
Ну никакая война.

А властелин очень злится,
Он мирного смеха боится,
Ему бы побольше слез,
Чтобы все было очень всерьез.

Тужится он и скрежещет
И на весь мир клевещет,
Но его никто не боится,
Потому он так злится.

Никак не поймет властелин,
Что мир — это не пластилин,
А от каждого властелина
Остается в мире лишь глина...

16.10.2013 - 17.06.2014