Дневник 91

***
…Вакуумное минутное, полуминутное существование между дневным сном и пробуждением… Только в этих мгновениях остались настоящие страхи: смерти и ничтожности собственной перед чем-то…абсолютно равнодушным. Чему глубоко плевать на тебя. И сам просыпаешься «голым» – несчастное тело с признаками животного страха. Едва ли не без памяти. И только тогда, после вспышки страха, озаряет, чем жив человек, что связывает его с жизнью, – а всё нажитое, все милые привычки – Культура. Это гасит вопль хаоса прадревнего ужаса в нас, что живёт в каком-то микрокосмосе внутри каждого. И эту щель черную никогда не забываешь. Не люблю этих мгновений. «Как души смотрят с высоты на ими брошенное тело»…

***
Нельзя же ставить стихи на конвейер! – всё чаще думается, следя за творчеством целого ряда поэтов на сайте Стихиры.
Обременённые ежедневным заданием писать и писать… Точно – бремя. И в стихах слышишь стон и вздох добровольно наложенной на себя эпитимьи стихотворческой: «ни дня без строчки!» И в выдаваемых на-гора опытах – заданное. «Побрякушки», как сказал в одном их стихотворений Анищенко.
Расстраиваюсь, когда подвержены этому оказываются поэты, отнюдь не чуждые мне. Ещё больше – когда дорогие сердцу. Когда после посетившей их по таинственной причуде поэзии чудной песни, настигает их волна занудного, ремесленного бумагомарательства. Можно, очевидно ведь, и не выставлять эти опыты на сайте. Дать им остыть. А там рассмотреть – что они стоят. (Я почему-то бесстыже и уверенно говорю: настоящий поэт всегда знает, какая «продукция» выходит из-под пера и выставляется напоказ. Зачем же лукавить? Зачем выставлять?)
И нужно же помнить прутковское: «Заткни фонтан!»
К сожалению, и очень хорошие поэты поддаются не всегда полезному притяжению стихирского поля – с безбрежным просто упоительным щебетанием «рецок» и почти полным отсутствием действительного обращения к самому стихотворению.

***

Странно, что мать Иешуа – женщины легкого поведения: ведь весь он – «дитя добра и света», весь – «свободы торжество». Всё увиденное нами в романе говорит о великой любви, прикоснувшейся к нему в детстве… Здесь я не вижу логику.
…такие рождаются в атмосфере любви, как Будда, защищенные родителями от бед мира. Полнейшее доверие к миру. Верное в абсолютном и идеальном, что «правду говорить легко и приятно». Нерастраченная с детства любовь к людям, совсем непоколебимая: так органична, так сильна простодушным непониманием своей силы. И 99, 9 человеков признают (и признали бы, случись рядом быть) блажью, глупостью, дурковатостью поступки и слова Иешуа. Алеша Карамазов? Выше бери! А ведь и сам, пожалуй бы, смеялся (хоть за спиной) – встреть бы. И разве не встречал?! И разве не обижал одиноких блаженных соседей по жизни? Было.
Сильней и пророков сила Иешуа: потому что не «знает» о сопротивлении. Не думает о возмездии за неизбывную любовь. По-другому и быть не может! – ласково «утверждает» она. Какое зло?! Нет его и быть не может. А крест, камни, удар кнутом, «терновый венец» - это так, случайно. Здесь Голгофа не ПРЕДСКАЗАННАЯ, а СТРАННАЯ, НЕВОЗМОЖНАЯ, ИЗ НИЧЕГО, кажется. Развел руками и – пошел к Распятию.
Иешуа, может быть, и лишён замыслом, воплощением «виждь и внемли», метафоры Искупления, Страдания за всех, Креста. Но от того он и ближе. Подан нам ЧЕЛОВЕКОМ.
Мы же все хотим, признаемся себе в этом или нет, такого изображения ТОГО события, которое скажет: всё так и было примерно.
И мне совсем не важно то или иное несовпадение с каноническим текстом Евангелия и т.д. Ведь и ТЕ люди видели в Христе человека прежде всего.

***

…Первый раз булгаковского Берлиоза я встретил в пионерском лагере под Яренском в Ленском районе. В комнату, где мы обитали с дружком и однокурсником Толей Лихановым явился мужчина. Слово за слово – и из него потекло многоглагольное… Встретив в нас молодых и внимательных слушателей, он воодушевился, как воодушевляются все польщенные вниманием люди. Слушать поначалу было интересно. Он ушел в «глубины истории» вещал о «фашио», символике свастики и еще и еще о чём-то. Скоро к нашему вниманию стало примешиваться чувство неловкости: непрошеный знаток кидался от предмета к предмету в своих нескончаемых словоизлияниях, раздавливал нас аргументами и фактами, хотя никто с ним и не спорил, и говорил, вещал, пел…
Кажется, это был мой первый опыт яркого лицезрения человека знающего, но не мудрого. Этакий пыльный сундук, набитый мертвым хламом знаний.
Берлиоз у Булгакова тоже – кладбище оскопленных знаний. Перед нами засушенный гербарий цифр, имен, событий, подогнанный под намеренные, однако, выводы, выводы-выгоды! Удобные такие, не тревожащие, с квартиркой и тепленьким положением в обществе и местечком тоже тепленьким…
И всё-таки, думаю, он не был наивен в  – «Бога нет». Он – человек системы, «внешне» не преданный ей, потому что служит ей внутренне, почти органично, сказал бы, без остатка служит, на уровне глубоких инстинктов: нужно так и нужно здесь. В нужном месте, в нужное время он обратит хлам знаний в сторону протянутой с памятников руки… Совестного переживаний никакого. Берлиозу и сейчас бы жилось хорошо. Был бы он «единороссом» - как пить дать. Плюшкинская гниющая куча (впрочем, у него в этой комнате прибрано!) отдельно, и жизнь с его подлинным проблесками хоть какого-то живого чувства отдельно. Он не живее Плюшкина. У того хоть страсть накопительства. А у Берлиоза что? Величайший инстинкт «верного курса» (Смотрел сегодня передачу о А. Шнитке и жадно вглядывался в лица композиторов в «колонном». А лиц нет!)