Мечтатели и неудачники

Всё чаще про великих крутят фильмы,
пытаясь распознать значение вех,
событий, дел которыми обильно
стоял непонятый ХХ-й век.

Нам это нужно, нам запало в душу,
всем тем, кто жил в нём и живёт теперь.
Порою небо смотрит через лужу,
но небу - что? У неба нет потерь.

Мы жизнь привыкли мерять по отрезкам—
вот мирный год, а вот "пошла волна".
По новостей изменчивых нарезкам
эпоху делим мы на имена:

Вот век Петра, вот век Екатерины,
вот целая глава-Наполеон.
Вот пушкинский дуэльный взгляд игривый,
А вот и ленинский кошмарный красный сон.

Так и ХХ-й век-словарь имён случайных,
не ведомых логическим путям,
лишь совпадений сотканных нечаянно,
последствия показывает нам.

Но что-то было там! Какая-то картинка,
что повторялась зримо, как в кино—
понять её мешает глазу льдинка,
и вытравить её пора  давно!

В мистическом таинственном угаре
поймёшь не много, если не пророк.
Гудит и стонет пламя в самоваре,
всё намекая на незримый рок.

А был ли он, тот рок из самовара,
когда простой мечтатель-паренёк,
не ведая грядущего пожара,
сел, сопли утирая, на пенёк?

И снова встал, и снова были слёзы,
а он взрослел живя мечтой своей,
да сгинул бы совсем—пустые грёзы,
рождают только в небе журавлей.

А вот не так! А вот совсем иначе!
Из тысячей мечтателей - один,
но доживёт до сказочной удачи,
и встретит совпадений миг един,

которого достаточно для дела,
что соткано давно уже мечтой,
и поведёт рукою неумелой,
но твёрдой он корабль к ней одной.

И нету сил остановить движение
ни у кого уже, включая и его.
В движении этом сила наслаждения—
вращение всех по воле одного.

Так выросли до неба пирамиды!
Так стёрт с лица был вечный город Рим!
С деревьев обезьяны-гоминиды
спускались в неизвестность так за ним!

И этот миг увидеть очень просто -
рождаясь из бушующей толпы,
он старое ломает всё запросто,
и слепо нового мы жаждем - я и ты.

Что это новое пока что дым иллюзий,
что он проглотит всех, кто им дышал,
никто ещё не видит, лишь контузий
раскрытый мозг в боях не избежал.

Быть может в этом разума природа –
от всплесков чувств не держат провода.
Ломать—не строить - тоже глас народа,
который не затихнет никогда.

Посеяв ветер - пожинайте бурю,
вчерашний неудачник завтра лих,
свои он неудачи не забудет,
тем громче прогремит, чем был он тих!

Таков наш Вождь Великий был (здесь для примера),
как и его германский оппонент,
но всё это, конечно, лишь химера—
не лучший был, сказать, эксперимент.

Мечтатели бывали и потише,
мечтатели бывали поважней—
чей голос мы любви сквозь время слышим,
и чья любовь сквозь время всё сильней!

Нельзя, наверное, на доску ставить,
всех неудачников в единый ряд—
от чьей-то неудачи все мы плачем,
а чья-то жизни нам несёт заряд.

Мечтателей и неудачников хватает.
Во все века на всякой стороне.
Но вот на что здесь стих мой намекает,
так это чтоб не потакать войне.

Войне микробов и войне гигантов,
войне не той, что за родной очаг,
но той, которая из дилетантов
в волков нас превращает, вечный маг.

Которая внутри шепчет на ушко -
возьми своё теперь, не жди!
Что зреет тайно, под ночной подушкой,
не оставляя пленных позади.

Везде, где ближний мой зачислен в жертвы
для будущих больших и важных дел,
я думаю, что жертвой стану первой,
как только руку подниму заклать тех тел.

Но чу! Вокруг опять звучит тревожно,
кто прав, кто виноват - не разберёшь,
вновь невозможное становится возможным,
вновь паутины прядь не разовьёшь.

И длинна что-то песня получилась,
как впрочем и история длинна.
На свет такими мы когда-то народились,
как и мечта - такая вот она.

Не ведая значения масштаба,
мечта в масштабе смотрит за окно.
В родное ей рядиться уж не надо,
с родным мечта всегда не заодно.

На то ведь и мечта, чтоб быть в полёте,
(я без иронии об этом говорю).
Скорей всего—окажемся в пролёте,
но эту мысль я всё-же утаю...

Когда б я молод был, как молод раньше,
я б сам себе воскликнул сгоряча—
на что ты, с&ка, намекаешь, мальчик?
Забыли тебе с барского плеча?

Да нет же, нет, я парень тихий!
Ответил я бы самому себе,
А что пишу - всего лишь сти’хи,
ну вот хоть с анекдотом наравне!

Но сти’хи - тоже ведь мечтания!
они живут уж сами, без тебя,
лишь только вырвавшись в изгнание,
летят, сознание рифмой теребя.

И мыслей ход ведь не закажешь,
они живут тебе назло,
лишь только слово всуе скажешь—
фуй-як! Опять не повезло!

Однако, трезво рассуждая—
не ври себе хоть самому.
Бодался бык всерьёз с трамваем,
разняли их по одному.

И бык ушёл непобеждённым,
и покорёженный трамвай
звеня звонком разгорячённо
поехал спать в трамвайный рай.

Сама идея лишь осталась,
как назидание другим.
Осталась, ночью переспалась—
к утру намерением благим.

Затем она мечтою стала,
теориею обросла,
и ждёт, чтобы пора настала,
когда она бы проросла.

И проростёт ведь, ей-же, люди!
Когда-нибудь и как-нибудь!
И вот тогда судьба рассудит,
что нам готовил этот путь!

Эх, парадоксы мироздания!
Слепы вы к людям и теперь,
хоть и живём мы в эру знания,
закрыта истины нам дверь!

И что же делать? Веселиться,
иль горько плакать нам начать?
Быть может, только лишь молиться,
и тихо думать невзначай.

Быть может, думать не о главном,
а о простом и за себя,
руками действуя лишь плавно,
ища, что значит жить—любя.

Об этом нам уж говорили,
но как всё сделать— вот секрет!
И вновь мы кашу заварили,
сводя усилия на нет.

И верим, что без каши нашей
нам всем не жить— так может быть!
Хоть быт наш нынешний стал краше,
былых потерь нельзя забыть.

От памяти сознание стонет,
обида жжёт углём в груди,
но не за нею время гонит—
прощение правит впереди.