Ямбу снегопада выжить трудно...

Вспоминая Клюева



 Хрустами снега, ядрёной водярой мороза
 нынче декабрь за сто лет расквитался с народом!
 Если же спрыгнет какая строптивица с воза,
 легче кобыла с отчётным расстанется годом.
 Ну а коль век иль миллениум свалится за борт,
 канет в сугробы сундук, дребеденью гремящий, –
 крякнет, всего-то, ямщик, Тимофей или Ламберт:
 стужа родимая учит терпимости вящей.

 Мыши, видать, от мороза и вовсе взбесились –
 грюкают в кухне железною крышкой кастрюли.
 Или же вновь домовой из-под веника вылез,
 взором хитёр, бородой и кафтаном – чистюля?
 Ежели ты, здравствуй батюшка войлочный тапок,
 Клюев мой милый и Ремизов неотразимый!
 В спичечный короб набрал тараканьих ты лапок,
 только встряхнёшь – вот и музыка в долгие зимы.

 Коль разобраться, нутром я тянусь к домострою,
 к лыковым скрипам, к печному, примерно, уюту.
 В снег петушиную косточку глубже зарою,
 штофом залью на душе красногривую смуту.
 Зиму бы пробедовать без большого пожара.
 Клюева стану читать, золотую ермолку.
 Мало ли что: гражданин я такого-то шара...
 Суженый стужей дедок про стожки и Стожары
 в сердце родную-горячую тычет иголку!





*  *  * 



Cтало трудно радоваться снегу,
а ведь раньше белый свет любил!
Снежнохолмий альфу и омегу
изо всех отважноглазых сил
чтил-читал. И по зигзагу зайца,
сбросив лыжи, мчался полем вслед...
Жаль, зрачку мальца, огню-бенгальцу,
в нынешнем раскладе места нет.

Ямбу снегопада выжить трудно.
Разве что по скользанке шальной
всё ещё снуют зеркально-смутно
школяры, чей снежный мир больной
исчезает над багровой крышей,
под которой Голем, Бренд и Тренд,
на ведьмачьей сходке нуворишей
добивают смысл, отгомонивший,
и идеей назначают высшей -
гроб ваплёный, шоу-секонд-хенд...