Сенькино детство

               
    Ещё стояла кромешная тьма на дворе, а Сенька и Венька уже шлепали босыми ногами по разбитой колее дороги. Раздирая сонные глаза и перекинув через плечо по удочке, смастеренной из орешника, они весело болтали о предстоящей рыбалке.
    Дорога, к маленькой речушке Колдаис шла через ржаное поле, и теплый осенний ветерок доносил до Сеньки и Веньки запах спелого хлеба.  Стояла такая тишина, что они оба услышали разговор своих собственных желудков. Но, зная толк в рыбалке, да и то, какой бывает на речке аппетит, ещё с вечера положили в котомку по краюхе только что выпеченного матерью Сеньки, хлеба, да по бутылке молока, плотно прикрыв горлышки пробкой, скрученной из газеты. 
    Сеньке, белобрысому с голубыми как весеннее небо глазами, уже минуло тринадцать лет. И так как он в своей семье был старшим из ребятишек, и именно ему доставалась основная работа по дому, человеком был уже самостоятельным.
    Разломив одну краюху пополам, сунул ее Веньке, и они дружно зачавкали хлебом  со свежим воздухом. В деревне уже запели третьи петухи. И оглянувшись на этот мелодичный распев, они увидели, как над околицей начинает светать. Деревня Трушнино, в которой жили Сенькины родители и бабушка, состояла из дюжины дворов. Она еще значилась на больших картах Пензенской области, но судя по тому, что народ потянулся потихоньку в город, продавая свои дома под дачи горожанам, а кто просто вымер, деревня считалась, как говорил десятилетний Венька: «Непельспективной». Букву "р" он категорически не выговаривал из-за отсутствия двух передних молочных зубов, выпавших накануне Яблоневого спаса тут же, в Трушнино. По рекомендации бабушки он завернул их в небольшую тряпочку и засунул в поддувало русской печки с пришептыванием: «Мышка, мышка забери мои зубки молочные, а дай мне костяные».
    И хоть был Венька городским, и приехал только на выходные с матерью к бабушке, ничем не отличался от двоюродного братки. Если вот только новой кепкой со знаком фирмы «Адидас».
    За разговорами, доедая хлеб, дошли до Колдаиски. Не широкая, местами заросшая камышом речушка, которую можно было перейти в пять–десять шагов, ещё могла удивить настойчивого рыбака своим уловом. Тут и хитрый налим, и премудрый пескарь, и даже голавль попадается.   
    Сенька, поручив своему братке Веньке самодельный кукан, принялся проверять «колы», которые ещё с вечера поставил, ожидая гостей. «Колы» - снасть не хитрая: два метра лески да крючок. Леску - к деревянному колу, к крючку – наживку в виде пескаря, - и всё готово. Снасть верная. Бросил её под корягу и гуляй себе смело. Рыба сама на наживку клюнет.
    Первые два кола были пустыми, а вот на остальных шести сидело по налиму. Сенька лихо выудил их из воды и помог Вениамину насадить их на кукан. «Пол-дела  сделано», - сказал Сенька, не скрывая при всём том своего удовольствия. «Теперь дело за ухой», - добавил он.
    Солнце уже взошло над огородами, когда ребята, наловив ещё по два десятка пескарей, возвращались домой. По лугу разбрелись деревенские коровы во главе с дедом Иваном. Сегодня его очередь идти на выпас. В Сенькиной семье эту работу доверяли ему, так как отец – один на всю деревню механизатор и работает допоздна. Деда Ивана изба на улице стояла за их двором, и поэтому Вениамин сделал вывод, что пасти коров завтра они вдвоём не будут, и что Сенька не будет его поучать.  Сенька запросто управлялся с кнутом и с семью коровами, часто повторяя брату на свой манер переделанную пословицу: «Коров пасти – не поле перейти», отчего Веньку изрядно коробило.
    Из трубы старой баньки лениво поднимался дымок. Это мать Сеньки, Мария Ивановна, затопила её для гостей. У калитки рыболовов дожидался кот Васька, грея своё брюшко на солнце. Ребята выделили пяток пескарей коту и вошли в избу. В сенях пахло берёзовыми вениками и зверобоем, развешанными по стенке. Тут же отстаивалось и молоко под сметану и масло. Сенька, пока не видит мать, быстренько отпил из трёхлитровой банки сливки и, утираясь рукавом рубахи, предложил молоко Вениамину. Венька тоже с охотой попил молока, похлопав себя по животу, и задыхаясь от быстрого питья, начал расспрашивать братку: «От чего это стенки в банке белые, а не как в городе, светлые? Стакан молока выпьешь, и мыть его не надо». «Оттого это, что молоко-то у нас настоящее, прямо из-под коровки, а у вас в городе машина из молока сливки высосет, и остаётся одна вода. А вода, сам знаешь, к стеклу не липнет», - изрёк Сенька.
    Оставив улов в сенях, братья добрались до кухни и уселись за стол, шмыгая носами. Мария Ивановна подала им горячих наваристых щей из русской печки и уселась рядом.
    Марию Ивановну Сенькин отец привез с целины, где познакомился с ней, работая там шофёром. Мария Ивановна – простая русская женщина со смугловатым лицом (видимо от целинного солнца) хозяйство вела исправно. На подворье держала корову, пару свиней, кур, уток, в общем, полный достаток. По воскресеньям бывала с домашней утварью на базаре, что собирался в соседнем селе. Да ко всему, шила и вязала на всю семью. А семья, даже по деревенским меркам, была не маленькая. У Сеньки было ещё два брата и сестрёнка Настёна.
    Рыбаки быстро управились со щами и завалились на сеновал. Вскоре под кудахтанье кур и трескотню сороки, что постоянно посещала телевизионную антенну, они заснули крепким детским сном.
    Веня проснулся от надоедливого жужжания мухи, которая почему-то всё время садилась прямо на его нос и по-осеннему зло кусалась. Сеньки рядом уже не было. Веня сладко потянулся и медленно стал спускаться на землю по деревянной лестнице. А Сенька уже носился со сверстниками на поляне возле дома с палкой в руках. Русская лапта всё ещё не утихала по воскресным дням. В деревню из города приезжало немало ребят. Венька, отыскав в дровах свою «палочку-выбивалочку», тоже прибежал на поляну. «Ну и долго же вы спите, городские. Становись, будешь водить», - подзадоривал его Сенька.
    За игрой и не заметили, как дед  Иван пригнал домой коров.
    Вечерело. В стороне железнодорожного полотна над молоденькими, уже пожелтевшими берёзками заходило за горизонт красное солнце. День заканчивался. С востока тянулась густая темень. Подул ветерок. Деревня затихала. Лишь на дальних дворах было слышно, как лает пёс.