В свете фонарном...

В свете фонарном,
блестят под дождём
тополя листья
на чёрной земле,
бледно-зелёные, жёлтые еле -
отшелестели
на ветках им кровных,
жёсткие мерою
взора
с балкона...

В стыни
осенней призваны ныне,
стать
силой корней,
дабы врастать
глубиной
под корой
в небо, которое
бодрости в теле
рукой -
не достать...

В ауре крон оголённых
на фоне оконно-бессонном,
взглядом ловлю
благодарным
слово: "Люблю!"

Мой окоём -
миру письма
без помыслов о тепле...

Леса прекрасного ели,
дубы и берёзы, рябины
и кипарисы, сосны и тополя,
населили тетрадь,
благодать
коей чествую сорок лет из прожитых пятидесяти пяти, говорящий
стихами
о главном, не услышанный миром при жизни,
уже в корни вошедший, понимающий листья опавшие - я...

Нервная сетка
духа снастей -
чащи
Тайгета,
непреходящей
в сердце поэта,
раздумные ветки,
выси грядущие
в настоящем,
верно
обжившие для говорящих
мерно
в отчизне,
скороговорками рыночными мельтешащей
в мрачной пустыне
дней
преходящих
без шестикрылого серафима
зрения беркута, хищно
разящей
жизнь ради пищи
насущной -
строчки, днесь вящей
клёкотом, в горних
растущим...

Слуга ваш покорный,
смешанным лесом идущий
к нагорным
истинам
кремня
в тумане дорог
листьев средьдворных
у топчущих ног
лисьего счастья
успехов придворных
в пору ненастья,
коим нас меряет Бог
и наделяет по вере
духовною жаждой
всех солидарных
с несчастьем народа,
что, как листва под дождями
холодными, втоптанный в землю
на уровне духа,
сердцами
продрог...

Видит ли глаз,
слышит ли ухо
мира безумного - мудрость от мира оторванных фраз?!

Слышит лишь тот, кто над общей бедой состраданием личным
в молитве за дверью закрытою, не публично
страждет,
не принимая правил игры,
утверждающей зверье
с высокомерьем,
блекнущей быстро,
текущего дня мишуры...