Мариам 7 Стогны Рима

Дядюшка Пиня рвал и метал. Он не находил себе места. Его просто выворачивало от негодования. Наконец, он перестал бегать туда - сюда, нервно заламывая руки, и остановился перед Мариам.
- Ты думаешь, если дядя Пиня добрый человек, то ему можно пудрить мозги? Кто тебе сказал, что добрым евреям следует пудрить мозги? Это у вас, в Иудее, Эдем в трех часах пути, и вы просто беситесь от жира. А у нас на одного еврея сотни римлян и ни один не знает, чего хочет и поэтому непонятно что требует. Мы не имеем права позволять себе сходить с ума ни в какой форме.
- Дядя Пиня, ты можешь вернуться к нам, – тихо заметила племянница.
- А что я там буду делать?
- А здесь что ты делаешь?
- Глупый вопрос, Мариам. Здесь я зарабатываю деньги, по милости Предвечного Питателя, да будет Он трижды благословен, - как всякий сугубо благочестивый еврей, дядя Пиня поминал Бога с величайшим пиететом и обязательно присовокуплял к этому положенные благословения, и возводил очи горе и вздыхал сугубо.
- В Иерусалиме или в Кесарии ты, конечно, заработаешь меньше, но будешь в трех часах пути от Эдема.
Дядя Пиня сердито фыркнул:
- Каждый должен быть на своём месте, Мариам.
- Тогда почему ты считаешь, что мы бесимся? Мы там на своем месте, нам оттуда виднее.
- Ах, Мариам, Мариам, ты думаешь, дядя Пиня живёт в глуши? Глушь у вас там, а здесь Рим – чтоб ему провалиться, - но это Р-и-и-им! – дядюшка воздел перст своей отнюдь не тощей десницы и аж качнулся, вытягиваясь вслед за перстом, - поэтому не успеет кто-то пискнуть в Армении, а эхо сейчас же доносит сюда. И те несусветные глупости, которые вы там постоянно изобретаете, тоже молниеносно долетают. А как ты думала?
Дядя Пиня прикрыл глаза и строго продолжил:
- Этот твой непонятно Кто, как ты говоришь, обещал не нарушать и йоты закона. Но, насколько я слышал, Он не то что нарушил, а просто разрушил весь алфавит духовный от «алев» до «тэв». Он прикасался к покойникам и ни разу не очищался после этого...
- Но Ему не нужно было очищение, он же безгрешен, и потом, Он покойников этих воскрешал...
- Безгрешен?! Не доводи меня, Мариам. Ты думаешь, дядя Пиня - полный идиот? Слушаешь бабьи пересуды. Ты-то сама видела этих воскрешенных? Хоть раз ты их видела ? Своими глазами?
- Именно своими я их и видела. И один из них – брат моих подруг. Так что подделка исключена.
- А подруги, думаешь, не могут приврать для красного словца?
- Зачем? Я же тебе говорю – своими глазами. И еще сто пар глаз на это смотрели – вся деревня. Если будешь в Вифинии под Иерусалимом, спроси любого – каждый расскажет.
Дядя затряс головой:
- Ох, Мариам, дядя Пиня так радовался, когда узнал, что ты выздоровела, а оно вон, видишь, чем обернулось. Спаси и сохрани нас от этого Предвечный, благословен Он. Буйное помешательство перешло в тихое. Я тебя любил, я по дурости учил тебя Закону, да, видимо, женщине это не на пользу. Вон оно как! Знаешь, кому ожившие покойники мерещатся? Эх, говорил я твоему отцу – не связывайся с этим жутким саддукеем. Культура ему нужна была, рисунков на посуде хотелось, комедии ему в Тивериаде подавай, скачки! Доскакался! А бедный ребёнок за это расплачивается.
Мариам улыбнулась, словно детство откуда-то помахало ей рукой, и из этого общего для них доброго далека она сделала ещё одну попытку дотянуться до прежнего дядюшки:
- Дядя Пиня, ты никогда не приходил в наш дом без подарка для меня, хотя бы маленького. Как ты меня жалел, когда нечистые духи не давали мне покоя! И когда все кивали головой в мою сторону и издевались надо мной, ты, ты один защищал меня и молился обо мне. А когда Благословенный Господь освободил меня от мук, когда я стала совершенно здоровой, ты отворачиваешься от меня, из-за того, что «твой великий» передал тебе какие-то сплетни...
- Что значит «передал сплетни», он-то как раз видел и слышал Его лично. И он, в отличие от тебя, раввин и мужчина и нормальный человек.
- Сколько он видел – один день? А я три года!
- Мариам, ты всего лишь ребро. После этого разговора я стану не один, а пять раз с утра благодарить Милостивого (да будет благословенно Имя Его) за то, что не создал меня женщиной. А потом скажи, как может порядочная девица шляться за холостым мужчиной?
- Ну, я же была не одна, с ним ходило много женщин...
- Так это целое блудилище!
Такого разворота Мариам не ожидала. Она умолкла на некоторое время, и вид у неё был такой, словно она только что проглотила змею и мучительно силится её выплюнуть. Помолчав, она чопорно и как-то отстранённо сказала:
- Я полагаю, что почтенные члены Синедриона в блудилище не пошли бы. А Йосеф из Аримафеи и Тело Его забрал и положил в собственной могиле. Ты понимаешь, что в гробу такого уважаемого человека не могут пристроить пройдоху и жулика? Неужели твой великий ничего тебе не говорил? Иерусалим просто распирало тогда от этих новостей. Ведь с нами был даже Манаэль, друг тетрарха, и Хуза, его управитель.
- Вот их-то, видимо, и имел в виду мой великий. Он упоминал о римских прихлебателях среди Его учеников, но благочестиво не пожелал осквернить свои блаженные уста их именами. Мариам, я понимаю, что с тобой произошло что-то, что сильно потрясло тебя. А, может, на твоего отца снизошла благодать покаяния, и Премилостивый, да будет Он благословен, облегчил твою болезнь. Мне жаль, что ты так бездумно распорядилась своим здоровьем, - дядя говорил так проникновенно, что у него выступили на глазах слёзы, - и если ты будешь мне сказки рассказывать насчет оживших мертвецов, то на приют в моём доме не рассчитывай. Я – приличный еврей, и не могу принимать в своём доме женщину столь сомнительных взглядов, не говорю уже о поведении. Лучше бы ты болела, но была бы с Предвечным (да будет Он трижды благословен), чем, выздоровев, впала в такое нечестие. Прости, но я не могу предоставить тебе кров.
- И ты, на ночь глядя, выгонишь меня одну на улицу?
- С тобой твой собрат, - дядя Пиня указал на щупленького черноволосого мальчика тринадцати лет, стоявшего позади Мариам и молча оглядывавшего незнакомый дом. Мальчика звали Ицхаком. Его очень смущал взгляд дяди Пини – дядюшка страдал косоглазием и, казалось, что он смотрит мимо собеседника, хотя глаза были обращены на него. Непривычному человеку от этого становилось не по себе. Именно такое чувство и возникло у Ицхака и он постарался спрятаться от дядиного взгляда.
- Но ведь он совсем ребёнок...
На «ребёнка» Ицхак встрепенулся и нахмурился – с этим ничего нельзя было поделать – Мариам безнадёжно считала его малышом.
- Ничего. Твой Рабби тебе поможет, раз ты так в Него веришь, - дядя взял себя в руки и попробовал вернуться к предыдущей линии поведения. Но возмущение он, видимо, исчерпал и поэтому просто сурово смотрел на племянницу.
Мариам понизила голос до шепота:
- Конечно. Но ты сегодня причинил мне большую боль.
- Боль, Мариам, иногда приносит человеку пользу. Твой случай именно таков.
- Не знаю. Не думаю.
- Сожалею, но ничего не могу поделать. Я, в отличие от твоего суесловного Учителя, проявил человеколюбие и позволил себе нарушить закон, решившись поговорить с... такой женщиной. Считай, что это дань родственного расположения к твоему бедному отцу и сочувствия твоему ужасному отрочеству. Но я отступил лишь на йоту, а остальные двадцать три буквы Закона я намерен строжайше соблюсти. Ступай с миром.
- Всеблагой тебе в помощь, дядя Пиня.
- Да будет Он трижды благословен, - строго проговорил дядя.
- Кто б спорил, - пробурчал Ицхак.
Вся эта беседа происходила во внутреннем дворике небольшого дома в Риме на Аквилейской улице в получасе ходьбы от Палатинского холма. Дядя Пиня – чуть сгорбленный плотный мужчина тридцати лет - в белой льняной тунике «кетонех» и в накидке «симла» с бахромой – еврейском домашнем одеянии – показал племяннице свою благочестивую спину и прошествовал во внутренние покои. Дворик был ухоженным, с красиво подстриженными кустами и клумбой почти отцветших алых бегоний посредине. Очень хотелось сесть прямо на землю и опустить уставшие ноги в бассейн с прохладной водой. И посмотреть на квадратик чужого неба с квадратика родного жилища.
Но такой идиллии не получилось.
Мариам и Ицхак вышли на улицу. Рим дохнул на них зноем и неистребимой смесью запахов лука, хлеба и мяса. Конечно, их утробы сразу же завели известную песенку бедного на слова голодного, но следовало засветло добраться до прибрежной части города, где были оставлены дорожные мешки в доме двух сестёр, Марты и Мариам(14), приехавших в стольцу месяцем раньше и уже немного обустроившихся.
Первой заговорила Мариам:
- Ицхак, а куда мы идём?
- Не знаю, но, по-моему, по этой улице вообще пешком не ходят.
- Да, нужно взять носилки. Хотя мы вполне можем сойти за слуг из богатого дома.
- Здесь такие слуги одеваются, как у нас господа. За бродяг – по здешним меркам - точно сойдём. А вечером опасно становиться бродягами.
- Как же нам быть?
Мальчишка хитро посмотрел на Мариам и, передразнивая дядю Пиню, сказал гнусаво:
- Молиться Богу, Мариам, да будет Он трижды благословен.
- Правильно, Ицхак, - в тон ему прогнусавила девушка и весело закончила, - благословен Просветивший твою голову. Они оба засмеялись и продолжили путь мимо богатых особняков, слегка приукрашенных тщедушной городской зеленью. Улица постепенно пустела.
Через некоторое время Ицхак спросил:
- Может, попросимся в какой-нибудь дом? Смотри, вон там окошко совсем невысоко, и, если ты меня подсадишь, я смогу разведать обстановку.
- А, оставь, Ицхак, ты не в праздничном Иерусалиме. Давай ещё немного пройдём. Куда запропастились все носильщики?
- Ноги отваливаются. Хорошо, хоть поклажу оставили у сестёр. Но туда мы и к третьей страже не притопаем.
- Нет, мы будем там ещё ко второй. А ты, бедняга, совсем устал. Я бы тоже свалилась прямо здесь же. Ну, ладно – посмотри в это окно.
Мариам сцепила ладони, и мальчик встал на них одной ногой, а рукой оперся об уступ. Мариам подсадила его, и он, ухватившись за решетку окна, нащупал второй ногой выемку в стене. Подтянулся, заглянул и спрыгнул с кислой рожицей.
- По-моему, мы там совершенно лишние. В комнате ни одной вещи. Тодько столик посредине, на нем кувшин, думаю, что не с водой, а на полу спит дядька, грязный и небритый с задранной туникой.
-  То есть пьяный, - подытожила Мариам.
-  Да, пьяный, как свинья, римлянин.
Мариам вздохнула. Днём, сойдя с корабля, они тут же, в порту, взяли носилки (едва они ступили на берег, на них ринулась толпа носильщиков), и четыре раба доставили их через четверть часа в дом Марты и Мариам, а потом сюда часа за полтора. А теперь дорога казалась бесконечной. Они брели по темнеющей улице. Дома, дома, дома...

-    Давай ещё немного пройдем.
-    Смотри, вот сад без ограды. Может, там есть заброшенный сарай, и мы в нём заночуем.
Ох, Ицхак, здесь не Галилея. А вдруг это чей-то сад. Мы же не знаем римских порядков. И могут быть собаки.
Но Ицхак уже нырнул в кусты.
- Никого тут нет. Вот слива, - говорилось уже с набитым ртом, - совсем одичала. Это не сад. Это лужок или пустырь, обсаженный кустами и деревьями. И вон стоит стог сена. Как пить дать, оно сухое. А дальше деревья.
- Ицхак, но там могут быть всякие неожиданности... - без энтузиазма возразила девушка, направляясь за мальчиком.
- Мариам, ты как собираешься проповедовать слово Божье? Ты думаешь, что везде тебя будут ждать братья-евреи или шикарные постоялые дворы, как в Антиохии? Кстати, один брат нам уже сделал ручкой вот так, – Ицхак приставил к носу большой палец, растопырив ладонь, помахал ею, прыгнул на стог и сейчас же зарылся в пахучую траву.
- Нет, Ицхак, мы найдём императора и вернёмся домой, - Мариам решилась пристроиться с другой стороны небольшого стожка и осторожно разгребла себе место.
- Сомневаюсь, что мы когда-либо вернёмся домой, хотя очень хочется.
Мариам, а если мы найдём императора, то нас всех оставят в покое?
- Я думаю. Ладно, давай побудем наедине с Господом.
- Это значит – поспим подольше? – лукаво поддел девушку Ицхак, – поспать Мариам любила.
- Нет, это значит подольше помолимся.


Почему-то с утра первыми подали голос собаки. Потом послышалось шуршание сена.
- О, боги, боги! Нельзя даже на день разобрать забор – сразу в саду бродяги. Пожалуйте, господа мои, в эргастирий, - сильные руки разворшили сено и схватили Ицхака за плечи:
- О, такой маленький, а уже с красоткой! Или это твоя сестра? Надо же, какая! Не брыкайся, парень, из моих рук просто так не вырвешься. А что ты здесь забыл, расскажешь управляющему.
Бежать было некуда – их окружали люди в серых туниках, вооруженные палками. Ицхак перестал сопротивляться, а Мариам и не думала – она стояла с другой стороны стога, отряхиваясь от соломинок и соображая, в чём дело. Потом их повели по саду. Почти проснувшийся Ицхак оглядывался с интересом – некоторые кусты были подстрижены в форме животных, а на боковой тропинке он даже увидел какую-то пёструю птицу, распустившую красивый, переливающийся хвост. Он немного замедлил шаг, чтобы рассмотреть диковинку, но, получив пинок, вернулся на мученическую стезю. Стезя привела их в эргастирий – тюрьму на хозяйственном дворе.
Узилище встретило их ароматом фекалий, тухлого сена и какой-то потрясающей вони, не поддающейся определению.

(14) сёстры Лазаря (Четверодневного)из Вифании