Отесал берёзку

Отесал берёзку, распилил доску,
Сколотил крестик да в ногах вкопал.
И пропел чинно две строки погребального чина,
Постоял, повернулся, пошёл, да упал.

Три ломтя – чёрный хлеб на дубовом столе,
Три картошки томятся в горячей золе,
Три иконы над лавкою в красном углу,
И дрова у печи на дощатом полу.
Три стакана заполнены ровно на треть...
Мог бы жить, долго жить, да пришло помереть.
Ну а те, кому жить-то всего ничего,
Со слезами в глазах поминают его.

Проводили солнце, затворили оконце,
В избу ночь – злая пелена над рекой.
И молились строго, и просили для сына у Бога:
"Во блаженном успении – вечный покой!"

Три ломтя – чёрный хлеб на дубовом столе,
Три картошки томятся в горячей золе,
Три иконы над лавкою в красном углу,
И дрова у печи на дощатом полу.
Три стакана заполнены ровно на треть...
Мог бы жить, долго жить, да пришло помереть.
Ну а те, кому жить-то всего ничего,
Со слезами в глазах поминают его.

Степь покров меняла, табуны гоняла,
А в церквах молились памяти людской.
Им, того не знавшим, может быть, но за веру павшим,
Во блаженном успении – вечный покой.

Три ломтя – чёрный хлеб на дубовом столе,
Три картошки томятся в горячей золе,
Три иконы над лавкою в красном углу,
И дрова у печи на дощатом полу.
Три стакана заполнены ровно на треть...
Мог бы жить, долго жить, да пришло помереть.
Ну а те, кому жить-то всего ничего,
Со слезами в глазах поминают его.

Отесал берёзку, распилил доску,
Сколотил крестик да в ногах вкопал.
И пропел чинно две строки погребального чина,
Постоял, повернулся, пошёл, да упал...