Похмельный сантехник

   Яркое утреннее солнце упало палящим плащом на тёмное пятно полуобнаженного человеческого тела, лежавшего на белогрудой постели. Пятно двигалось и стонало, это был живой ещё человек, сантехник Грушин.
   Раскаленный утренним солнцем, словно расплавленный свинец, Грушин сползал тихонечко со своей широкогрудой койки на пол, и это сегодня... Зато вчера! В прочим, что вчера, ещё каких-то три-четыре часа назад, Грушин резво обходил стороной все уличные столбы, аккуратно описывая вокруг них гиперболы и параболы, иногда эллипсы и кривые, то и дело он пытался вычислить уклон дорог, перекатываясь из стороны в сторону по асфальтовой кровле ночных улиц...
   Что вчера? Вчера — это то, чего уже нет. Вчера было жутко весело и говорливо. Вчера Грушин обсуждал только одну, самую насущную тему, до боли близкую каждому поэтически настроенному человеку, слегка принявшему на грудь, то-есть Грушин говорил исключительно о себе самом.
   Вчерашний день начался у сантехника бодро, он получил какой-то маленький гонорар за свою проделанную работу, чему был очень обрадован и поэтому, не раздумывая, решил отметить немного это событие одной-другой кружечкой пива. Судорожно скомкав денежные купюры, он зажал их крепко в кулаке и стремительно направился к пивной «Якорь», которая находилась на свежем воздухе и была жутко популярна среди различных слоёв населения, не смотря на то, что в ней полностью отсутствовали сидячие места, в связи с чем, в ней задерживался подолгу исключительно проверенный и стойкий местный контингент.
   В пивной Грушин протянул мятые купюры в окошечко, в замен ему выдали пол-литровую банку, наполненную вчерашним пивом, на банке красовалась какая-то этикетка. Грушин молча влил содержимое банки себе в рот и почувствовал, как пестики и тычинки начинают свой половой акт прямо у него во рту. Затем, он внимательно посмотрел на этикетку, где красовалась надпись «сердце в собственном соку».
   — Однако!?! — подумал Грушин...   
   Мания величия охватила Грушина ещё до того, как проворный напарник резво откупорил глазом бутылочку водочки и плеснул Грушину тот самый первый стакан, который и вызвал в сантехнике все последующие волепотрясения и словоизлияния. Сразу же, после первой дозы водки, у Грушина пропали все фобии, выветрились навязчивые идеи и исчезли все прочие предневротические фиксации неблагоприятных реакций, проще говоря, сантехник обурел в доску, и потерял всякий страх и стыд. Вторая-третья стопка и, Грушин окончательно осмелел до пикового предела своих собственных изречений, заливаясь, как курский соловей, потоком какой-то словесной мишуры, понятной только ему одному. Поначалу энергия так и хлестала, оратор говорил уверенно и твёрдо, не замечая, что состав слушателей его всё время меняется, почти неизменной оставалась лишь бесчисленная откупоренная стеклотара на маленьком грязном столике, хотя конечно, и она периодически обновлялась и перезагружалась. Грушин говорил даже тогда, когда вокруг не оставалось слушателей вообще, в этот момент казалось, что стеклотара даже как-то поддакивала ему в ответ и неровно дышала каким-то особым свистом.
   — Эх...!?! — думал вслух Грушин, почесывая взъерошенную шевелюру сегодня, — Кто ж знал...? Что последние полпузыря придется разделить вместе с асфальтом...
   Да, действительно, вчера асфальт крепко прижал Грушина к своей мощной груди, залпом опрокинув в свое дорожное зево пол бутылки водки, так же быстро занюхав её немытой шевелюрой сантехника, причинив ему при этом серьезные увечья в области носа и лба. Затем конечно, асфальт отпустил несчастного, продолжая всё так же лелеять свою томную неподвижность.
   Сегодня, о величине выпитого вчера, напоминало лишь кровавое месиво на лице Грушина, да трещавший по швам черепной свод, ну и аморфное тело, которое совершенно не слушалось носителя этой души. Теперь Грушин беспомощно карёжился на полу, подле помятой кровати, непроизвольно подергивая слегка всеми конечностями. Он молча смотрел прямо в лицо потолка, судорожно прокручивая на его невинной белой глади события вчерашних дней.
   — Да что собственно было-то? Ну выпил... Ну напился... Да и раньше напивался, аж до поросёнка визга... Вчера было так даже... Даже считай и не пил вовсе... — прокручивал в гудевшей голове Грушин.
   Только вот кровать тянула обратно к себе в объятия и голова сильно увеличивалась в массе от мыслительных процессов, опять вернулись пограничные состояния, фобии, чувствовалась долгая астения, не покидала чувство фрустрации и ярко прогрессировала меланхолия, плавно переходящая в затяжную депрессию. Правда ещё туманно возникали вчерашние мысли, разговоры и ощущения, но они уже никак не утешали на фоне судорог и дрожи сегодняшнего дня...
   И всё бы ничего, только вот жизнь ушла куда-то далеко, и совсем напрасно, и её Грушин не мог уже вернуть никакими воспоминаниями...

   1996 г.