Гневное

               
                «в янтарь санкт-питерского утра»(с)
               
На самом деле рассвет был серым,
а ярким я его сочинила.
Минуты две, три минуты дела,
и вот, готово, неси чернила.

Поэты любят сказать красиво,
и даже враньё мишурой обвесить.
Они иначе порой не в силах,
они, как овцы, всё время вместе!

Загоны, заборы о б ъ е д и н е н и й
всего лишь способ прийти к кормушке,
сначала робкой словесной тенью –
глаза светлы, ушки на макушке:

- Пожалуйста, только послушайте!

Затем, со временем, пообвыкнув,
примерив голос, вкусив признанья,
уже пытаются громко крикнуть:

 - Окститесь! Это моё призванье!
А вы тут так, погулять пришли, вас бы выкинуть.
- А напечатай!
- А почитай-ка!
- А я вообще тут король поэтов!

И бьются насмерть в печатных латах,
в листах и строках… но не об этом
я вообще-то сказать хотела.
А лишь о том, что вокруг поэты
порой метелят словесный мусор,
пытаясь сдать его за искусство.

(Ну да, берёзки, деревня, лето,
Прости, Есенин – выходит грустно.)
На колею без колдобин выйти –
писать по накатанной,
по привычке,
амур-лямур, кителя да лычки,
Боже!
Слова, как стаканы в пивной, захватаны!
Вот и надо им?!

Бинты строчек высохли, окровавлены,
а Поэзия,
 будто тяжелобольной в захудалой больничке мечется, -
его лечат, а он не лечится!

Каждый консилиум
 отчаянных стихоблудов
 говорит:
- Мы сделаем.. Мы излечим…
И сверху печатным словом –
чугунным пудом –
буххх!!!

Поэзию аж калечит.
Задыхается, бедная:
- Воздуху! Прекратите!
Отмените сборища, помолчите!!

Впрочем, и я, может, ей некстати,
годы сиделкою у кровати
повторять ей:
не сдамся, вылечу, выдюжу,
как боец, резко дёргающий гашетку,
сквозь зубы цежу:
выдержу!
выхожу!
выхожу!
выхожу!