Я ряды пополняю людей, ничего не простивших

                There are more things in heaven and earth, Horatio, than are dreamt of in your philosophy.   
               

 КГБэшников бывших (наивным не будь!) не бывает,
 тот в писатели влез, тот в искусстве –  в анналах конкретных:
 если молния в поле прохожего вдруг убивает,
 не пеняйте на Бога, поройтесь в архивах секретных.

 Вот директор музея, а мастер писать докладные,
 в кабинете директорском всё под замком, – даже спички,
 и, подвыпив, с тоской вспоминает деньки он иные,
 а ещё стукачей в коллективе завёл по привычке.

 Ну а кто не потрафит, того он сживает со света,
 все приёмчики те ещё,  стольких согнул диссидентов;
 на старуху – проруха: зачем-то полез он в поэты,
 и в подтекстах стихов проявилось мурло спецагента.

 Я ему попенял на завалы и в форме, и в стиле,
 на  неграмотность строк, и на прочее этого рода,
 о, как мне лично он и сатрапы его отомстили,
 оболгав и ославив, как будто я впрямь враг народа.

Он и в суд подавал за мои на него эпиграммы,
и доносы строчил по инстанциям в местные прессы,
и со света меня до сих пор он сживает упрямо,
подбивая кентов своих против меня на эксцессы.

 И прекрасно он знает, что время сегодня другое,
 но во власти всё те же, его сослуживцы, однако;
 и почувствовал я себя в муторной шкуре изгоя,
 Мандельштама припомнил, и Бродского, и Пастернака…

 Я ряды пополняю людей, ничего не простивших,
 ни о чём не жалею, хоть небо нахмурилось грозно:
 не бывает (наивным не будь!)  КГБэшников  бывших,
 я узнал эту истину, да, к сожалению, поздно…