Избранное. Из стихов недавних лет

                *  *  *

Кувшин из тыквы (воздуха хлопок)
Зерно рассыпал: лопнула горлянка.
Упавший жук, зевающий цветок,
Трепещущий у лампы мотылёк
И липы на ночной своей стоянке, -
Всё говорит о вечности немой,
Рассыпанной по небу яркой манной;
Всё говорит, что между ней и мной
Один лишь миг, и этот миг - желанный ...

                *  *  *

О, скольким звукам кануть в лету –
Восторгам мизерным, слезам,
И сердца горестным заметам,
И кратким вечности часам ...

Пушинке, памятным зарубкам
На ноздреватом косяке,
Засохшей вербе, склянке хрупкой,
Струне, завитой на колке ...

И как бы мы ни тормозили
Событий, лет костыльный ход –
Сложенье крохотных усилий
Своё когда-нибудь возьмёт ...

В пыли ли, в скуке полуночной,
В котельных,  арках, тупичках –
И в детства солнечно-песочных,
И в старости подвальных снах ...

                *  *  *

Корытом цинковым, надтреснутой скамейкой,
Правдивой выдумки щетинкою неклейкой,
Засохшим казеиновым мазком
Я рассказал о давнем, о родном,

Где варят щи, грибные чистят шляпки,
Рябой денёк в окно стучится зябко;
Скребётся дворник в фартучном пальто ...

И как сквозь сон – точил зубовный скрежет ...
И слёзы поздние зачем-то горло режут –
И тихо так, чтоб не слыхал никто ...

                *  *  *

Репея цепким фиолетом,
Морганьем бабочки глазным
И слов причудливых заветом,
Что словно куст, неопалим –
Проспать, прогрезить… Скольким зорям
Ещё блестеть на нитях дней,
И гаснуть в пепельном узоре
Души, капустницы моей?..

                *  *  *

Позволите  ль заснуть мне, глиняные звуки
Свистульки-памяти, нешуточной докуки? -
Позволите ль забыть, что в мире счастья нет,
А есть провальный сон сквозь лампы фиолет?..
Есть яйца, крашенные в луковых скорлупках,
И вербный прах, и капли в склянке хрупкой,
Кривое зеркало, серьга, петельный скрип,
Грудной гитары лаковый изгиб …
Сундучный быт, пропахший нафталином …
Позволите ль забыть в повествованьи длинном
По-детски хворых снов с соринкой бытия –
Как краток этот день, как ночь темна моя?..

                *  *  *

Былое – сетчатый листок,
Часов колёсико, звонок
В давным-давно чужой прихожей ...

А нам и грустно, и светло,
И льдистый воздух – как стекло,
На сказку зимнюю похожий ...

Там – королева за окном,
Там – над чугунным утюгом
Тень бабушки в чепце колдует.

Там – розы пышны и красны,
И явью стать готовы сны,
И жаром из камина дует ...

... И я – из книжки достаю
Безделку давнюю свою –
Листок родимый, ставший прахом

У бедной Герды на глазах –
Верчу колёсико в часах
С восторгом, жалостью и страхом ...


                *  *  *

Всё – время выдует в трубу –
Прах семенной и сор бумажный, –
Солдатик проскользнёт отважный,
Погонит сохлую траву ...

И дни твои ... и дорогие
Прикосновенья губ и рук;
И всхлипы памяти глухие,
И похоронной меди звук ...

И всё, что в небесах парило,
И что земной влачило путь –
Скучало, пело и любило
В надежде время обмануть ...

               *  *  *

Небес припухшая ладонь
И яблонь тягостные  взмахи,
И белой бабочки огонь
Прищепкой на сырой рубахе …

Призывы вещей тишины,
Тоска немотствующей речи;
Кузнечиков сухие сны
И сумрак кельи человечьей …

                *  *  *

Когда деньки в закат уходят белый, -
На берега ложится снег.
И зимним сном роится каравелла
Свой смутный ускоряя бег,

Гудит баржА смиренно, по-коровьи,
И чайки обседают мол,
И море снежное оцепенелой кровью
Напоминает скудный дол, –

Прими мои горячие сомненья,
Мои надежды и костры...
Прими мой снег, что здесь ложится тенью
На шхуны, бакены, миры ...

Прими мой хлеб и соль  на полотенце
Мерцающего снегом дня;
Невидимый закат прими – и сердце,
Что мучило тобой меня...

                *  *  *

Всё проходит – своим чередом...
Что ты в прошлое смотришь с тревогой?
Что ты ищешь в давно изжитом
Чародея, волшебника, Бога?

Здесь он – в колком межрёберном сне
Бьётся, светится, сказки бормочет –
О родной небывалой стране,
О чужой нескончаемой ночи … 

                *  *  *               

Как в небе детский шар, стоят миры – не важно
В предвечном свете ли, в кромешной стылой мгле;
Меж ними и трусит кораблик твой бумажный,
Простой внесрочный борт – к неведомой земле…

И в газовых рожках – туманности густые,
Где Млечный Путь притих от ссадин и прорех …
Но в крошечном саду шумят дожди живые
И вянет палый плод, и оседает снег …

И в детских небесах – погоды-непогоды;
И все, кого искал ты в давности пустой –
Давно накрыли стол: давно пришли с работы,
И шутят, и бранят, и говорят с тобой …

                *  *  *

Я вам рассказать захотел,
Как млеют лиловые угли …
Как сказочник старый сидел
И к печке протягивал туфли.

И снились ему при свече
Под вьюг за окном завыванье –
Сердечный комочек ничей
И крошечной блёстки сверканье …

Когда ж сновиденье ушло –
Сидел за раскрытой он книжкой.
И с ужасом утро нашло
Золу за чугунной задвижкой …

                *  *  *

Лишь солнце на стёкла – стекольщик весёлый
С утра с неумехой-чеканщиком пьёт;
И меди обрезки по пыльному полу,
И в банке – оса по варенью плывёт.

Стекольщик что надо –  хоть нос, как из меди,
И дремлет чеканщик, хоть трезв, как стекло ...
В сей час из дворовых каких лихолетий
Вас в комнатку смеха сию занесло?..

Из тёмных каких тайников и подвалов
Моих бессознательно-радужных снов?
И что мне до бедного звона металла,
И что – до прозрачных и хрупких стихов?..

                *  *  *

Пластинка памяти свершает
Свой идиллический обряд.
О чём-то звуки вопрошают,
Зачем-то струны говорят…

Игла, шуршащая по кругу,
Цыганки ярче и верней
Сулит дорогу и разлуку,
И даму битую червей …

Земное счастие пророчит,
Приказывая долго жить.
И улыбается:
Не хочет
Певицу плачем разбудить…

                *  *  *

Конечно, за давностью лет
Простим и забудем друг другу
Шаги, непогашенный свет,
За впалыми окнами – вьюгу.

Соседа с горбом – за стеной;
Докучные скрипы и пени,
И каменный жёрнов ночной,
И уличных нимбов свеченье.

Безветрием вспоротый двор
Со стружечным небом наружу...
И смех, и слезу, и укор,
На свет извлекающий душу.

                *  *  *

Варит тыкву на кухне жена
И грибы огрызаются в масле...
И домашней души тишина
Наполняется паром, как ясли.

И заката горючий навес,
Просочившийся золотом в детство,
Осеняет ягнят и овец,
И солому... И мать, и младенца.


Из брейгелевского цикла

       Притча о слепых

Цепочкой слепцов голосистой
Здесь участь плетётся моя.
Звенит бубенец неказистый,
И нет от ухабов житья.

Надежда, лишённая зренья,
Как можешь влачить за собой
Ты – старость с горчинкой смиренья
И с запахом смерти – покой? –

Больную старуху в отрепье
И юношу-память с бельмом?..
О, если свершилось на небе –
Зачем эта ночь с бубенцом?..

Зачем эти путы связали
В один белоглазый конвой –
Тоску неслучившихся далей
И – пропасти ужас ночной?..

                Калеки
 
На двух деревянных колодках,
С рогаткой наместо ноги,
С утробной, охрипшею водкой,
На грязной накидке – мазки

Какой-то запёкшейся краски, –
Калечество песню орёт;
Как тесто могильной закваски
Беззвучная песня растёт...

И годы проходят мгновенно,
И вечности дни сочтены;
Обрубки поют во вселенной
На фоне кирпичной стены.

Со временем в распрю вступая,
Пространству грозя костылём,
Орут они, меры не зная,
В летучем кошмаре моём...

                Сорока на виселице

Кряжистый танец водки хвативших крестьян,
Там, где виселицу облюбовала сорока.
Как веселиться с утра, если не сыт, не пьян –
Или брести просёлочной этой дорогой?..

Что же поделать? – Коли ты не богат,
Не прикарманишь звон цитадели дальней,
Пару гульденов, виселицы квадрат,
Время крепкое не разберёшь на детали...

Только взглядом увязнешь в густой бирюзе,
Донышком к небу бутыль запрокинув ловко...
Сонно кузнечик зашелестит в овсе,
Крикнув, распустит веер сорока-воровка...


Из цикла И.С. Бах

          
Блистая лаком бытия
Оркестр движется незримый,
Где спит вселенная моя
В твоей судьбе непоправимой.

Смычки-кузнечики снуют,
В просторах чабреца и мяты ...
А звёзды тлеют и поют,
За руки влажные распяты ...

В какое счастье ты ушла,
Какое горе приютила?..
Незрима, фуга поплыла,
Чтоб рассказать, как ты любила ...

И рассказала ... не отнять ...
Теперь пребудет всё со мною:
И соль, и кровь, и благодать –
Прощеньем, музыкой, весною ...


Из цикла «О Баку»

            
Хочешь – луну золотую
В хрупкие пальцы возьми ...
Бубен бежит врассыпную
Чёрные ночи и дни.

Скрипочка, помнишь, желтела
У подбородка и глаз?
Девочка не взрослела,
Баха играя для нас.

Скрипочку отобрали,
Надо, сказали, молчать;
Надо быть умной, сказали,
Чтобы как все зазвучать ...

Дали гремушку простую
Девочке умной моей;
Бубен бежит врассыпную:
Бубен боится людей.

------------------

                *  *  *

Ненасытно нутро ветряка.
Жернова заскрипят домовито –
Перемелется – будет мука,
Всё просеет хозяйкино сито ...

Будет сдобный калач и пирог,
Хлеб ржаной к чечевичной похлёбке
И маслят засопливевших слог,
И блинов веселящихся стопки ...

Будет выдох и горечь глотка.
Но тебя на кривом табурете
Убеляет иная мука –
Жернова за неё не в ответе.

                *  *  *

Ах, Офелия, девочка, ах!
Перламутр у тебя в волосах,
А в перине твоей – песок,
А венок – из речных осок...

Ах, Офелия, как горькО –
Одуванчиков молоко...
Очи бабочек, ток шмелей,
Свечи башен и тополей...

Принц любимый ли, нежный брат...
Всё равно не вернуть назад
Ни пучка травы,
Ни клочка земли...

Косы лилией заколи!


                *  *  *

                Сергею Пагыну

Ты колешь грецкие орехи,
С печною шепчешься зимой,
А я чиню свои прорехи
Простой языческой иглой.

Иные – мажут губы клеем,
На слово вешают ярлык,
А я раскрасить не умею
Свой бедный ломаный язык...

И потому в сырую зиму
К твоим  орехам, снегирям,
К глухим колючим пустырям
Порой спешу... Темно и зримо

Там зёрна сеет первый снег,
И банный дух смолист и порист;
Там по булыжным рельсам нег
Бог весть, куда отходит поезд ... 



                *   *   *

Выручай меня, дворик родной,
Мятой трёшкой, сырой проходной,
Сизарём, чеграшом, воробьём,
Кучей шлака и сизым углём ...

Магазинчиком под окном,
И точильщиком, и вином,
Грудой ящиков на ветру,
Белой горечью – на углу.

Выручай меня, не скучай ...
Запретили врачи мне – чай.
А мешать – это разве вред,
Если беды сгорят от бед?..

Выручай меня, выручай,
Выручай меня – не скучай …

                *  *  *

А Моцарт Реквием писал,
Один,  в пустеющем вокзале,
И треснувшие брёвна шпал
Да  Бог об этом  лишь слыхали...

Да глуховатый тепловоз
Куда-то свой вагончик двигал ...
А Моцарт веселел от слёз,
Вина, носильщиков и криков ...

Когда же к грязному стеклу
Слепая ночь луной припала,
Водил он пальцем по столу –
И где-то музыка звучала ...


                *  *  *

На скатёрке, у речки горбатой,
Под шатрами отвесной листвы
Пировали рябой и щербатый,
И какой-то, как линь, без губы...

Тихо жёлтые волны катила
Под расплавленным небом река.
И какая-то сила лишила
Одного за другим – языка...

Вот рябой онемел и загыкал
И второй, без губы, - ему в лад...
А щербатый зубов понатыкал
В золотой и карминный закат...

Так сидели волхвы у причала,
Помутнённо, беззубо, черно.
И река им молитвы бурчала,
И ветла наливала вино...


Из цикла «Джотто»

           Поцелуй Иуды

Не даёт задремать с утра
Эта белая мошкара
Среди путаницы ветвей...
В Гефсиманском саду светлей,
Чем при матовом свете дня...
Ди Бондоне, добавь огня

В жёлтых факелов языки,
В перламутровый сок строки:
В сыроватый и серый снег,
А ещё – италийских нег
В пики стражников, в ересь книг,
В поцелуя рябой язык.

В ветра стылое молоко
И в прошедшее (так легко) –
Джотто, Джотто, добавь сейчас,
Чтобы мрак не упал на нас.

----------------------

                *  *  *

Давай наши души положим под гнёт
И в бак нашинкуем капусту.
Тоска на шесте в огороде растёт –
В больших рукавах её пусто...

И хмуро в ветрами простёганном дне,
И сыро в просторе вороньем.
И брага капустная бродит во мне
Всё смертнее,
Всё неуклонней...

                *  *  *

Я весны боюсь... Мой верный страх –
Красный карлик в хриплых бубенцах,
Пугало воронье в колпаке,
Серебро скуденья на виске...

Мне весной светло... Моя тоска –
В инее занозистом доска,
Неба полый ветреный сосуд,
Что, смеясь, две женщины несут.

Первая – жена, вторая мать...
Как мне злого карлика прогнать?
Как сложить считалку из ветров? –

Пустота торчит из рукавов.

                *  *  *

В простылом тазу, где отбита эмаль,
Замёрзла зима, как на грех.
И колешь в тепле твердоклювый миндаль
И грецкий волнистый орех.

А в печке, треща, веселятся дрова,
Огню подставляя ладонь.
И к ночи – дощатая сказка жива,
Как пешка
И шахматный конь.

И слушаешь,
                слышишь её немоту,
В висках ли,
                в поленьях,
                в щелях...
Зима разложила сушить бересту,
Зажгла серебро в волосах.

И странно, и страшно, что ночь у крыльца,
Что месяц безлик и остёр,
Что свищут дрова – и гудит без конца
Заснеженный времени бор.

                *  *  *

Свеченья проём, тишины поворот
И снег, словно дом, где никто не живёт –
С глухим телефоном настенным,
Где ветра порою стучат башмаки
И музыки чёрной пылятся круги
В картонной коробке вселенной...

Добро ли случайное, стылое зло –
Но всё же с тобою нам, друг, повезло:
Бессрочными бродим тенями,
От холода ёжась, по гулким дворам.
И медленный снег открывается нам,
И время мерцает над нами...

                *  *  *

Бабушка девочки, в которую был влюблён,
Яичницу жарила, поила липовым чаем.
Утро звенело и пело в стекле окон
Утро жизни, которую примечаю
В мраморных лестницах, статуях живых –
В маске трагика, в шлеме – со свитком, сферой...
День начинается с летних песен моих –
Нет им начала, конца и общей меры...
Бабушка девочки, в которую был влюблён,
Спит под липами, видит глубокое небо,
Видит (видит ли?) тот же чудесный сон
С жаркой яичницей, липовым чаем, хлебом...
 
                *  *  *

Умрёшь, а голос остаётся
В устах, на горьком языке –
Бормочет, щёлкает, смеётся
И замыкается в стихе.

Звенит и скачет красным гномом
В печи на жарких остриях.
И нет тебя ни в клетях дома,
Ни в растворённых небесах...

Но – всё, что пело и дышало,
Он сам в самом себе собрал;
Смотрел, как тело отлетало, –
Смеялся, щёлкал, трепетал...

                *  *  *

А жизнь не знала о конце –
И копошилась, и жужжала...
Зевала баба на крыльце;
Стрекозка стоя трепетала,

Царапал воздух шумный жук,
Пил воду мотылёк белёсый...
И мир был весел и упруг,
Как Дульсинея из Тобосса...

Ветряк натруженно скрипел,
И рыцарь в допотопных латах
Верхом на лопасти летел
По кругу вечному куда-то...

                *  *  *

Белый лист и больше ничего.
Населить попробуем его –
Рельсами светящимися, дёгтем,
Плавником от рыбьей головы
И ручной дрезиной Мустафы,
Да заката тянущимся когтем...

Виадуком, где стоишь, как кол,
Смотришь вниз, и лёгок, и тяжёл,
На путей сплетенья, не мигая...
И картавит кто-то на трубе,
Дует в ухо баловник тебе –
И от ветра слёзы зажигает...

                * * *

Нет, рай не сад... А если бы и сад,
То лишь на срок – и лишь наполовину,
Где веют хлеб и борова палят,
Картошку тащат, навалив на спину.
В корзины сыплют виноград рябой,
В снопы закатные колосья вяжут,
И товарняк проходит дровяной,
Дудит в трубу и светится поклажей.


                *  *  *           Памяти художника

На небо Размик выходил,
Глядел на мир из-под ладони;
«Спаситель» купол золотил;
Подобна выпуклой иконе,
Смотрела снизу вверх Москва
На трепет голубиной стаи,
На крыш цветные кружева,
Глаза по-детски поднимая…

У Размика отняли кисть,
Чердак, латунный кран и келью.
У Размика отняли высь,
Запорошённую капелью…
Стоит он, выйдя из окна,
На краешке ребристом крыши,
И на обрывке полотна
Армянскую мадонну пишет. 

                *  *  *

Жил сказочник старый и добрый на свете,
Вон там за углом, где фонарь, чуть заметен,
Под ржавой тарелкой мерцал.
На улице дети его узнавали,
А взрослые важно при встрече кивали –
И он свою шляпу снимал…

Когда же сидел он в каморке под крышей,
То странные речи ли, музыку слышал:
С клубком говорила игла,
Зевала чернильница, щёлкали перья,
Сквозняк домовито поскрипывал дверью,
Таращила бельма зола….

И ночь проходила в игольное ушко.
И видели сон трубочист и пастушка –
Потёртый, давнишний, ночной…
А сказочник добрый всё грелся у печки…
Ах, как оловянное стыло сердечко
Под утро в печи ледяной.

                Блок

В квартиру, где лампа и книги,
И фото на круглом столе,
Приходит высокий и тихий,
И ночь в этот час на дворе.

На миг застывает у полок
И том раскрывает любой:
Мятежно в пылающих сёлах
И душно во мгле городской...

И роза алеет в петлице;
Весь в трубах соседний квартал...
– Молчите, живые страницы,
Я вас никогда не писал!..

И медленно лестничным маршем
Спускается в ночь и пургу,
И карлик, что времени старше,
Мелькает за ним на бегу.

               -------

"И когда попросит рыбы, подал бы ему змею?"
(Матф.7:10).

                * * *

Про старуху, луковку, вышний глас
Говорю я, наверно, не в первый раз.
Говорю я, наверно, неверно, зло,
Потому что и мне не всегда везло.

Много дней прошло, утекло воды –
И следа нет той подвижнОй звезды,
Что пришла и встала над тишиной,
Шелушилась луковкой надо мной…

И роняла слёзы (а мне смешно) –
И лучи тянула в моё окно…
А старуха, сидя теперь в раю, –
"Ухватись – шипит – за змею свою".


                *  *  *

В комнатке узкой, грибной и корзинной
Старая Чуда тянула резину,

Часто торгуя на рынке Немецком
Груздем хрустящим, «козлёночком» детским…

С ножек и шляпок, со шляпок и ножек
Денежек Чуда имела немножко.

Вот и однажды, с корзиной, под старость,
Чуда по лестнице трудно взбиралась:

Яблоко, облако, шишка, свинушка, –
Золотом вдруг озарилась опушка…

Щурится Чуда и шарит руками, –
Облако, яблоко… лестница, камень.

                Отрывок

– Скажи, Сесилио, ты голос приобрёл...
Ты был ребёнком... Но теперь ты вырос...
И ради высоты и чистоты
Бездумной ноты, колебанья звука,
Дрожанья воздуха?.. Нет, рыбой безголосой
По мне бы лучше, принося потомство,
Топорща жабры, плавать... Но прости...
Ты плачешь, мальчик мой? Или зубами
Скрежещешь? Всё одно... Вивальди,
Священник рыжий, сочинил для хора
Вещицу чудную... Там альт звучит
Тоскливо так, как будто сожалеет
О том, что невозможно воротить,
Что кануло безгласной тенью в Лету,
И только всплеск мгновенный – дивный альт
Или сопрано чувственный – не помню –
Мальчишеской наивностью своей
Меня до слёз растрогал – и о вечном
Мне словно спел... Прости меня за рыбу...

Венеция, чудовище, дитя...

                * * *

Над головою бубен бросив,
Танцуй, танцовщица, танцуй,
Пока на медном блюде носит
Метель мой смертный поцелуй. –

Кружась, то замерев нежданно
И плача, и смеясь навзрыд, –
Пока ещё мой взор туманно
Сквозь смуту памяти горит…

Но веки скоро тяжелеют…
И вьюжным жемчугом соря,
Проси, что хочешь, Саломея,
У иудейского царя.

                *  *  *

Девушка кормит домашнюю птицу.
Уточку держит в руках.
Кролика...  Волос её серебрится
Голубем в облаках.

Лизхен – без пудры, румян и модистки –
В птичьем казахском дворе...
Тут не расскажет печаль твою, Лизхен:
Шёлковый тут постарел...

Куры клюют и гуляют...  Под тутом
Винные слёзы везде...
Девушка, уточка, кролик...  Минута –
Мы – никогда и нигде...

Мы не цвели, не рождались, не пели
И не вкушали плодов...
В дворик родной на цветы не летели
Из нерасцветших цветов...

* * *

Васька в рубище, голые пятки,
Полно играть со мною в прятки.

Ты за метель – а я за дверь –
В ближний кабак дурачить хмель.

Ровно не в восемь у сонной плахи:
Я буду в пальто, а ты в рубахе,

Снегом умыт, в бородёнке сор;
После, после поставят собор.

                *  *  *

Когда в памяти начинают стираться твои черты,
Я достаю фотографии.
Вот ты в раю кормишь домашнюю птицу;
Вот идёшь, загорелая, по первобытному эдемову песку,
В соломенной шляпке,
И шумное море настигает тебя волной:
«Вкуси от плода сего...»
Вот ты в листве среди больших алых цветов,
Смотришь на меня и пока не видишь...
Лишь аромат садовых актиний, сползая
И увиваясь вокруг тебя, шепчет:
«Вкуси от плода сего...»

Когда я начинаю забывать твоё лицо,
Мне приходится спускаться
В тёмный холодный погреб,
Где ты достаёшь из сосновой стружки
Зелёные осенние яблоки...

                *  *  *

Не всё хорошо,
о чём говорят в восторге…
Но эта капустница, этот вспорхнувший снег…
Ёжик лиловый цветка,
одуванчик горький,
шарик земной, дрожащий который век…

Дунул – и нет. Вот и всё.
Вот и кончилось лето…
Скучно.  Душа облетает леса,
                холмы;
всё хорошо, что смеялось – и канет в лету
осени тёмно-лиловой.
Потом – зимы…

                *  *  *

Смуглый друг мой в промозглом дворе,
Чем торгуешь в мышиной норе? –
Может, каменным запахом лестниц?
Или всё же милей тебе сыр? –
Обжигает твой вечный тандыр –
Солнце хлебное и полумесяц.

Я и солнце, и месяц куплю.
Я, признаться, мучное люблю.
Да и как без вина и без хлеба
В тесноватой коморке своей
Разделять одиночество дней
С потолком облупившимся неба?..

                *  *  *

Твоя печаль на уровне ветров.
И небо снега вьётся между нами...
Возьми в ладони – птичьих городов
Скворечники, сметённые годами.

Возьми скворцов, печально приюти
В густых снегах –  стенаньем убаюкай...
Пускай уснут... Ивиковы пути,
Дворы зимы, спасённые разрухой...

Где нам встречать добротное тепло
И распалять былого уголь хладный;
И ждать, и жить – и видеть сквозь стекло
Весь Божий свет, снегОвый, неохватный...

                *  *  *

«Ты чья, ты чья?» – пропели птицы.
«Ничья, ничья», –  был им ответ. –
«Мне только раковина снится –
Кристаллы ветра, шум и свет...

Мне только снятся моря веси –
И ротик удивлённый мой
Между волной и поднебесьем
Пронизан шейной бечевой...

Я – раковина на мгновенье;
Душа твоя шумит во мне...
И спит – и видит сновиденье
Меня, раскрытую во сне...»

                *  *  *

И флейта начинает жить
Толчками воздуха и блеском.
Флейтистке б дольним дорожить,
А та поёт о неизвестном.

Всё время выдует в трубу
(И шаткий ствол тому порукой), –
Не глядя на твою судьбу,
Блестя и не жалея звука…

И ты красивой головой
Ему киваешь в такт – и знаешь,
Что всё случится не с тобой,
Пока цветёшь ты и играешь.

               Св. Себастьян

Незнаемый город. Стоит у ствола
Святой Себастьян, а под сердцем стрела.
И светятся рёбра, на нимбе – латынь,
И вен на запястьях плетёная синь...

И медленный лучник  привычной рукой
Стрелу достаёт – и звенит тетивой.
Но мимо летит перьевая сестра –
За дали, за время, качая ветра.

В тот ламповый вечер, где мальчик один
Со страшною книгой гравюр и картин...