Народное искусство

Теория народного выражения
 (первый опыт социальной эсхатологии)

Санкт-Петербург
2013г.


Введение в поэтику

   Культура не останавливается.  Культура – это Левиафан брожения. Она колеблется, она оголяет свои утаенные изломанности и хлещет, порой как бы проваливаясь в достаточную инерцию (сосредоточенность), временами также входя и в глубокую самодовлеющую экспансию (экзистенциализм). У культуры нет никаких изъянов. Она безгрешна. Она торжественна во всех своих многочисленных проявлениях и проекциях. Ибо культура есть только предельный символ: одна нога упирается в землю первичной мысли (чистое творчество совокупностей векторов (этика и эстетика)), другая нога обнаруживает культуру по ту сторону бытия и быта (перманентная метафизическая реакция). Культура парадоксальна. Культура вывернута вовнутрь. Посредством религии, цивилизации и искусства она отрекается от самой себя, она любуется на свое в себе, она испытывает бытие. Культура полна серьезности и игры. Ее органическая полярность – право (закон), характер культуры – ночной характер. Эпоха новейшего панмонголизма, заря релятивных всплесков, предвечный постмодернистский нрав, энтропия значимостей и художественный террор – вот любимые детища великой бабы. Культура не бог, но она святая. Истоки культуры в духе.
   Дух вышел из небытия. Дух и есть само небытие. Небытие живое. Современная гносеология уже всецело смирилась с подобными онтологическими находками. Ничто отрезвило верховное божество, оно обратило его в концепт. Ничто – суть крест, на котором распято общество, главный субъект и носитель духа. Общество – тот же нуль (единство). Любовь к смерти является наиболее верным общественным принципом «мы» и «я», безостановочным устремлением по направлению к сердцу гражданского разума и ментальности, соприсущее всему рождающемуся и мыслящему, сказывающемуся на воле. Культура – это одно из существенных ситуаций полноценного развертывания духа в обществе, то есть такая содержательная среда, которая отчетливо споспешествует формированию всего сотворческого уклада в целом: ради субъекта духовной деятельности, ради могучей истины небытия. Общество алчет всего того, что непосредственно сопряжено с единством. Всякое общество несоизмеримо глубже отдельного индивида. Общество задано (а не дано) конкретно. Также задан универсальный род. Индивидуум есть только призрачное подобие, походящий скорее на безынициативный предмет воздействия, нежели на субъект. Личность совсем иная. Индивидуум становится личностью едва лишь в кипящем сообществе мудрецов, ибо только благодаря нему он делается глубоко духовным. Концентрация духа в социуме также на голову превосходит сосредоточение духа в отдельной личности. И дело не только в резервах «я». Человеческая единица, не зрелая, она элементарно не в силах полноценно вместить в себя разверзаемый смысл мысли, или, что, хотя бы означить его в понятии. Ибо она не так тесно связана с ним, как общество, и, несомненно, не так обширна. Культура не прививается лишь отчасти. Дух монолитен, культура целостна. Внутренняя ментальная сопряженность не терпит какого-либо варварского деления сквозь нее. У культуры имеется своя логика (парадоксальность). Ее обрядовая религия – суть мистическая общественная идея. Отрицание порядка коллективизма, разрыв с долговыми социальными обязанностями жития - равноценны также трансцендентальному самоуничтожению индивида, оргаистическому отречению его самостности от целого (негация антитезы). Человек вероятен лишь в обществе и самодостаточен лишь в культуре. За пределами жизни в социуме не взойдет ни свобода, ни знание, ни любовь (гражданственность). Личность подвластна дарам культуры. Только культура насыщает собою клетки ментальных органов, восполняет затраты воли. Социально-культурный путь – есть, в высшей степени, путь экзистенциальный. Если индивид не отворачивается от социума, если не силится избежать актуально сложившихся способов коллективного самосотворчества, тогда общественный дух наделяет его идеей жизни. И главный принцип, - принцип любви к погибели, - уплотняет человеческое быванье в нем, оказывает мировоззренческое избавление от природы, переводит в контекст трагического. Небытие есть вещь, которая не противоречит ничему на свете, в том числе и тому бытию, которым оно якобы обладает; но в особенности – пустотам; оно также необычайно, как и культура-баба, только более совершенно, законченность – дух нуля (духа дух). Из него то и черпается кровь культуры.
   Культура проста. Культура берет свои основания из рефлексии. На ресурсах последней покоится общественное единство. Более того, должно с уверенностью заявить, что и дух целиком невозможен в осуществлении, глубоко несбыточен как таковой. Человек, по природе своей, ни в какой мере не приспособлен к ментально-культурному обретению. Человек – механизм телесный. Он чужд духу, ибо дух для него есть кризис и страшный яд (целостное самосознание). Атом не любит мысли, мысль не знает атома. Невыносимый и горький дух, дух-демон, дух-декадент, он безвозвратно насильничает над атомом, он приневоливает его к страданию, он допустимо изводит его собою, терзает стремленьем слиться. Дух – татарин: гордый монгол, претендующий на господство. Дух и атом антиномичны. Витальный оргаистичный дух, преисполненный мрачным влечением к чистой плотности, однако беспомощный в своем яром бесплодии нарожденья, дух-проводник, дух-акт, - вечно страждущий своей объективированной рефлексии, - и материя: такая мягкая и пустая («русская»). Вот по какой причине, только лишь через осуществление гражданского рефлексирования, неординарный феномен развертываемого нуля сумел получить свою масштабную объективацию в происхождении общества и культуры, тем самым ноуменально умножив событие мысли, а также социально-культурную деятельность как избыток. Метафизические проекты социума и культуры – упованье безмерности на выпотрошенной ладони атома человеческого.
   Дух терзается материей смертной. Дух есть больной Христос. Усталость – душа нуля. Не приспособившись к сопряженному со своим - существованью духа, - потребляющая мир материя поспешила инкриминировать обвинение этой первичной сущности, упрекнуть дух за свою собственную конечность, возненавидела его посильно. Тогда, не сумев обойти страдание, человечество обоготворило свое несчастье. Обоготворило боль, не примерившись с нею. Более этого: боготворило, чтобы не примеряться. Так обманулась идея общества. Так обманулась седая личность. Опровержение исторического процесса, критика цивилизации и культуры, нонконформизм, благословление нигилизма, - оттуда, по большей части, пробужденные шумом гневливого ропота и вещанья (а, следовательно, и устремленные против первореальности небытия), - вышла из недр измученности эта страсть, одержимость телом, то есть духом же и рожденная, и взлелеянная им самим. Тело вполне имманентно само себе, как и дух имманентен и трансцендентен. Ни столько общество или исторический процесс – проблема; проблема заключена в трагедийных касательствах духа с атомом, в них же заключено и решение всех апорий.
    Общество – это ипостась духа, а личность – ипостась общества. Самоотрицание личности без остатка проистекает из конфронтации, на которую идет личность супротив социума – конкретно или заочно, открыто или же в глубине души (индивидуализм, вера в Бога, сектантство, национализм, рабство и т.п.). Неповоротливые, они стремятся оттеснить от себя ничто, выпростать в человеке нечто, что позволит избегнуть его конечности, словом одним, сотворить природу, дабы снова вернуть человека к телу: преимущественно что благому. Тело безмерно. Тело – мистическая субстанция. Драма тела – драма религиозная (Эрос, Танатос, Вакх). Философия плоти зародила радикальный персонализм, далеко нескоординированное учение, бесконечно противное и доподлинному экзистенциализму. Общество – матерь духа. Мысль привнесена общественною идеей, а не псевдопассионарными индивидуалистическими посулами. Также в мир была привнесена любовь. Иной взгляд, рано или поздно, необратимо напарываются на заезжую пропасть «я». Ибо пропасть эта кроится в нем самом. Вне духа, за бортом социума и культуры, ни единое людское существование не пройдет. В этом мера и сердцевина мер. Неизбежное кроется неизбежным. Абсолютное опрокидывается похожим. Силы порядочно относительные, столкнувшись со стихией внушительно совершенной (темпоральность), легко впадают в непостижимое ребячество и гордыню. Они норовят отрицать врага, они воздымают глухой мятеж или религиозный бунт, тем самым как бы нивелируя идею его во всем, и только силясь достичь непререкаемой отрицательности; не равенства, но персональной свободы плоти. «Я» абсолютно, ибо оно - ни в целом, ни в частностях - нерушимо. Так и рефлексия, потому что она от духа. Общество, история и культура – равноценные, безотносительны и в началах. Условен (формален) бунт, только попытка невнятной объективации без предмета, там, где апатия и агрессия, смыслы любого дикарского отрицания, зиждительные опоры бунта. И нет у бунта иной реальности, против коей он сориентирован отрицательно.
   Культура не остановится. История народа, суть неудавшаяся граница духа, по-прежнему эксплуатирующая материю и сознание, однако, в достаточной мере, единственно мыслимая форма его оправданного наличия, она также не остановится до поры. Следовательно, проблема страдания  есть проблема неразрешимая в этой горчичной плоскости, дух допустимо только принять – осмыслив (ренессанс смирения), используя его в своих обдуманных интересах, подчинив себе дух изнутри ничто, ибо дух тоже страдает от самого себя, и само небытие ревет. Через страдание познается нуль. При помощи страдания нулем можно и овладеть. Страдание – это ключ от абсолютной социально-культурной деятельности: дань материи. Страдание безусловно, поскольку оно равноценно ментальным силам, которые в слияниях мысли с атомом, остаются священной брешью. Только на этой почве допустимо устроить «бунт», долговой мятеж, который больше не станет именоваться подобным образом, ибо не будет изобличать себя, однако, в некотором значении, мистическая реакция – сверх-идея, и более сложная, и более основательная, не отрицающая и не утверждающая ничего, кроме как своего детерминированного долженствования, одного условия всечеловеческого замаха. Потребно использовать слабость вакуума. Рывок на приспособление – в топку совесть. Переходный этап, никуда не переходящий, становящийся на себе, на своем стоящий, и вечно возобновляющийся на месте. Речь идет всего лишь о коллективном  завоевании лучших сфер (абсолютное современное искусство и радикальное гражданское общество). Дух так и не справился со страданием. Пусть человек возьмет в свои длани нуль, и при помощи культурно-общественных механизмов сотворит из социальной боли гражданское достояние, таким образом, превзойдя и прознав о ней. Культура насиловала доселе. Процесс насилия над культурой – прямая духовная революция и, в некотором роде, художественный прогресс. Уплатив долг страданием духу или нулю, человек больше не должен будет терпеть и своей пресловутой гражданской неполноценности, в социально-культурной деятельности претерпевать ущербы. Отверженность, превосходство канатного плясуна-Шута, цензура, эксплуатация,  нравственные обязанности, патологическая иерархия, бюрократический вандализм. Все это зло, которое окончательно упразднится, как только будет уплачен долг; не произвол, но священный порыв к идее; чтобы зло опрокидывалось без меры.
   Какая культура есть наиболее благостная культура? Какое общество справедливо? Современная социально-культурная обстановка предпочтительно ненормальна (аморфна). Искусство, государство, церковь, религия, институты – они по-прежнему продолжают оставаться инфернально невыносимыми для восприятия и нахождения в этом мире, когда субъект и так едва выживает в себе самом (мировая скорбь). Мыслящий человек подвергается теперь насилию большему. Сознание его в опале. Оно, точь-в-точь, что бубновый туз на его хребте. В свою очередь, непрерываемая ментальная революция – вот нормальное состояние общества и культуры, состояние, располагающееся по законам духа совести небытия, ради созданья оригинальных способов демократической социально-культурной деятельности в стране. Культуру и общество на дыбы. Наблюдается гражданский менталитет. Проявится и канон любви.
   Никакой интеллигенции с ее народническими иллюзиями, никакого крестьянства с его социалистическими утопиями, никаких пролетариев с их невежественным диктатом. Ударный слой, механически оборачивающийся в элиту, распределяющий большей частью, а не творящий ценности, и выстраивающий иерархию под себя - атавизм, дубликат систем. Для восуществления перманентной метафизической реакции потребуется всего лишь сотворческая среда: бурлящее соком идей и деятельности, кипящее в жиже своей мировоззренческой нетерпимости, - мета-обыденное пространство – Акт: целиком воспитывающий и воздействующий на ход вещей. Мещане, люмпены, художники, бунтари, маргиналы, рабочие, казаки. Их всех в себе свяжет Акт, универсальный круг абсолютного художественного подвижничества в стране – уличное побоище, неистового общественного выражения измерение. Сама среда и станет лучшей революционной «интеллигенцией», поставщицей ценностей, мыслей, принципов и деяний; но главное – единственной матерью истинного человека («созидающая», в этом радикализм ее).
   Общество тоже не остановится. Оно двигается поступательно, и, тем не менее, зачастую впадает в хаос. Энтропия – стезя абсурда. Единственное твердое тело – закон борьбы. Внутренняя резня-к-идеалу перестраивает все социальные отношения, взвешивает их порядки, и находит эти порядки легкими. Социум никогда не отказывается от крови. Коллективный рот до алчбы упивается своей внутренней нескончаемой конкуренцией, потому что она от духа. Общественная резня, тотальное сопротивление – бойня идей и рук – все это придает значение общественному движению в никуда, культурной политике этих масс. Сопротивление – призыв ни к чему-либо, а что ни на есть, к бытию. Сонливое царство не жалует увлеченных. Общественная структура, хрупкая и капризная, ей ненавистен варвар: его духовность, его одержимость мыслью. Поэтому духовная революция должна быть воистину непрерывной. Материя вечно бежит пустот (инерция к бегству), и материю нужно туда загнать, чтобы она трансформировалась ментально.  Универсальность личности – мировоззренческий универсум (образ всечеловека). А театры берутся штурмом.
   Дух породил культуру, материя выродила Шута, карикатуру социальной личности, диалектическую осечку. Скоморох искусен, и потому он враждебен мысли. Влюбленное в материю небытие воздвигло этому метафорическому Шуту престол (сценическую площадку и бюрократический аппарат), на котором Он и взялся пленять живое. И когда была унижена мысль, Шут отрекся от благодатных даров ментальных и сделался сущностью асоциальной. Шут правит, кордебалет молчит. Шут растворяется в мире «я» (не являясь «я»), насильничает над обществом и культурой, захватывает театры и академии, - мученик и мыслитель терпят. Неравноправие, неравенство в художественных системах, недоподлинная, суть ошибочная иерархия, где канатный плясун - есть пророк и царь, а самый дух довольствуется ролью пса, где мысль мысли – есть бешеная собака, загнанная, поскольку ее раздразнил многоликий Он, - такое неравенство чудовищно и несправедливо столь, сколь бесчеловечно и гадко общественное неравенство или рабство. Шут не личность. У Шута нет ни единого шанса стать. Шута вовсе не существует. Вне духа Его не могло затеяться. Бытуют только бесцеремонные способности шутовские, таланты и виртуозность, власть, мастерство и голый профессионализм, перед которыми множество пало ниц. Пена бешенства – восторг ума. Сущее откровение в явном смысле. Что говорит со-весть? Она говорит, что канатный плясун должен быть поколочен каменьями вразумленья. Его следует побивать каменьями в течение долгой и страшной вечности: вот узловой резон революционной реакции на канатного плясуна-Шута (перманентность!).
   Культура – это содержательная стихия. Общество – только форма: условие, принцип и метод правды. Культура революционна по своей логике и идее (спиритуализм). Роль бюрократии – сдерживание стихии. Но чрезмерно сдержанная стихия оборачивается стоялой лужей. Российская бюрократия, ни кем не сдерживаемая, не устрашенная силой масс, все больше и больше приступает играть по своим хамоватым правилам, которые противоречат общественному идеалу, приводящие социум к революционной реакции во всех сферах его достойнейшего подъема. Бюрократизм абстрактен. Русский бюрократизм – говно. Однако не он враждебен по-существу. Врагами являются конкретные бюрократы: стервятники духа, коррупционеры совести, – директоры театров и ректоры академий, культурные функционеры и меценаты, министры и мелкие идеологи. Только революционное общество – гражданский реакционизм – может отчистить культуру от бюрократического паразитизма, от власти в социуме короля-Шута: мелкого, веселого, властного и бесстыжего. И такая политика осуществляется всеми средствами.



Нечто единичное

О роли личности в контексте
революционной практики


   Личность есть понятие фундаментальное. Личность – космогоническая система. Она изъявляет собой основательность и обширность в духе, cама природа ее социальна. Истоки общественного сознания целиком и полностью предопределены в хрестоматийных границах весомой индивидуальности, источники – также в ней, как и общественные начала - личностны. Духовность – искомая первореальность личности как социально-культурного божества. Культура питается силой манеры личности быть наличной, переступающей мнимость мира. Личность – также ментальное «нескончаемое». Одни норовят осквернить его, другие мечутся поблизости от этого алтарного исполина. Личность есть сила, которая вечно желает блага и мятежа, алчет переворота, или, иными словами, Акта: прямого выражения до-себя. Она изнутри обращена вовнутрь. В костях серьезности спрятаны ее бесы. Никаких познаний о личности быть не может. Вполне вероятна наука о человеке, - интенсивное постижение живой души и живого разума, исследование человеческих внутренностей и нутра, - однако науки о личности никогда не могло возникнуть.  Личность непредсказуема и громадна, ее нельзя оформлять в понятие и никак невозможно выдумать. Чтобы постигнуть самое существо ее, исследователю пришлось бы самолично стать личностью в существе, то есть выйти на уровень неведомых и величественных проверок, сделать зримой свою высшую экзистенциальную оболочку, что фактически недостижимо в условиях экспериментальной искусственности разбора. Опыт переживания самого себя есть опыт предельно эсхатологический, главным образом. Сделаем себя и поймем, кто мы. Самопознание пресуществляется испытанием. Испытание – набор мудрости: главная педагогическая концепция, устремленность к взведению человеческого резерва. Личность весьма хороша собой. Она раскрывает себя как долженствование и право, производство и откровение, она осмысливает действительность, не созерцает и не плодит понапрасну безжизненных представлений-образов, но неустанно воздействует даже там, когда остается наедине в мышлении. Основной рубеж личности – суть животное (пол). Тело ратует за упрощение социального божества, за гражданское унижение человека, тогда как дух открывает порог работы. Личность крайне необходима. Также необходима мистическая свобода. Феномен свободы следует выводить из феномена слова или поступка, поскольку личность не «вещь в себе», но вполне обнаруженная воля к Акту. Личность – это последняя утопия, апокалипсическая обязанность человека, сохраняющая существующую чрезмерность духа, обновляющая стадии бытия. Общество людей духовных и молча прямоходящих, ни столько общество добра и культуры, сколько неистовое мужественное сообщество, братство трудящихся и влюбленных, где художественное суесловие установлено под запрет мировым Умом, где поистине героичен мыслитель, а не плясун с каната, подобное социальное измерение могло бы сделаться блистательной сказкой личности. Личность гибнет трагически, гибнет в сопротивлении за себя. Чаще всего эта жертва полна бесплодности и тщеты. Ибо иерархию по-прежнему возглавляет настырная обезьяна.
   Надлежит различать противоположенные друг другу категории культурности и культуры, интеллигентности и духовности, противопоставить кичливого образованца истине. Большая ошибка состоит в том, чтобы смешивать антагонистические друг другу факты того бытия, которое в некотором роде стройно, ибо культурный человек и человек культуры – объекты предельно враждебные визави. Культурность – это только слепая видимость, шероховатая подкладка любого культа (светского, в том числе), фабрикация фальшивого поведения, незначительная погрешность хода души и мысли. Культура же, изначально незаменимая, она возрастает вечно, так, что человек расширяется изнутри самого себя, обрастает культурой трансцендентально. Доморощенные гуманистические условности, фетишизация выборочных прилизанностей, декадентская чеховская гигиена души и тела («в человеке все должно быть...») противоречат тому золотому сверхличностному порядку, который только способен принять культуру, что намерен превозмогать себя нескончаемо, ибо духовность в культуре сущностна. Воля народа лелеет выражающего ее мясника поверхности, вулканического борца за целость. Культурность, интеллигентность и образованность – сдерживающие социальные факторы, рудименты в той или иной среде (либо благоприобретенный крах), прямой и тупой регресс, минимализация ладного монумента, плоды нечеловеческого раздора. Не широкая осведомленность внешним, не слепое следование предписанным вкусам и правилам хорошего тона организуют и уплотняют сообщество мудрецов (включая его гражданско-цивилизаторскую затею), но без остатка неколебимый энтузиазм личности стать собою, неимоверная жажда расти и мыслить (завоевание).  Подобное стремление личности есть ее блажь и бич. Она не терпит различных препонов и изоляций (многозначительной дистанцированности личины), она ни в коем не связана ложью знания. Человеку с железным менталитетом одинаково чуждо как пустое бахвальство мозга, так и глухие изыски туловища: манерность и раздражительность. Личность увлечена своим благородством, она доступна каждому мыслящему и страждущему на позорном столбе любви. Безличен субъект культурности. Личность – священный знак.
   Личность не есть идеал, но сложнейший образ. Образ – один из главных предметов Акта, наилучший мотив социально-духовного единения и любви. Образ личности предельно универсален, поэтому он объединяет собой народ. Тотальное народное выражение, само качество этого непрофессионального Акта совести, которое определяется через отдельное слово, мысль, поступок или совместное самоутверждение, когда весь уклад подчинен резне, именно что оно выкорчевывает всякую суетливость в социуме, обращает руины в храм. Каждый класс нуждался бы в своем собственном образе-трафарете, если бы не наличие универсально годного и вполне действительного героя масс («сократова привлекательность»). Личность весьма допустима, однако она не совсем доступна для коллектива. Образ ее столь сложен и неудобопонятен в главном, что массы просто отказываются от любых достижений на данном поприще, предпочитают идейно не рисковать. Легче почитать ложных идолов, нежели делаться идолами вживую. Проявить мотивацию к овладению, значит фатально шагнуть в самого себя, - далеко не все отваживаются на подобный прыжок гиены: убийственный для обывательского уклада множеств. Образ – не идеология. Образ есть сфера свободного выбора и даяния. Образ есть единение, то, что привлекает лицо к соборности, к сущим метаморфозам общества, которые оправданы и ментально спелы. Выбор же анти-личности, античеловека по-существу, – суть его собственность, капитал невежества - выбор не по канону совести, приводящий к лишению прав и долга, есть его экзистенциальное умолкание, детерминированное безумство ветхого. Анти-личность обречена на мель и локальный национализм, на рабство в цепях у времени и внешнего обстоятельства, поэтому она захватывает экстериоризованные поверхности, господствует на землях праха. Тварь не вмещает в себя культуру. Тварь разбивает культуру на множественные осколки и превозносит осколок как нечто целое. Образованность, интеллигентность – выдранные шмотки культуры, детали, распроданные в качестве самоцели. Культура, как сверх-логика и содержание общественного единства, как дух и личность в едином жесте, это явление нерушимое, образцово законченное и доброе (парадоксальное). Осколочные ценности не могут служить неоспоримым моментом следования, безотносительными истинами к стезе. Качество жизни, качество быта, качество вещности и качество восприятия – на них не заканчивается последовательность рывков. Культура растет только яростным боем личности, мудрой бойней менталитета, которая всенепременно обязана превознестись над объектным и хамским царством, и, порождая свои собственные ценности и свою культуру, таким образом умножать и собой бытие. Вот почему главной прерогативой на жизнь и мысль, правом на лик и свободу совести располагает лишь становящийся, лишь несущий. Перешагнув основной рубеж, не преисполнив потенциалы стать, не сбывшись, биологическая субстанция неотвратимо лишается этих прав, она сама отвращается от угрюмых литых глубин, что равносильно рождению в ней «жестокого шутовского», то есть тленного, которое есть преступное. Этот образ – суть особо опасное божество природы. Любовь в Шуте замещается властью или жестокостью, и погибель его чудовищна (поверхностное отмирание не-бытующего). Долг суждения - право чести. Народная честь священна. Однако долг выражения принадлежит только тому проработанному в огне сообществу, которое отреклось от короля-Шута, которое убивает Его без удержу, поскольку Шут должен быть разрушен. Иное сообщество следует растрясти насильственно.
   Ресурсы ментальной действительности безмерны. Ресурс риска в культуре неисчерпаем. Право пользования ими принадлежит тому, кто успел отважиться на свое безбоязненное избранничество, кто помыслил идти на рожон за оное. Человек убеждения, производитель мощи, хищный аскет, потребитель Бога – выскочка (parvenu), прямой участник социально-культурной сферы – чрезвычайно заманчивое подспорье к образу. И когда речь заходит об этом образе, выражение оказывается означенным. Умение выказывать себя без конца, способность подчинить выражению свой уклад, свои взгляды, совесть и свою гибель – такая способность свойственна едва только рыцарственным особам. Наука не дает дефиниции выражению. Только поэтизированный глас певца до конца обнародует его право. Выражение – это абсолютизированная задача каждой живой души по направлению к чистому небытию в-себе, это безудержный зов любви, ода социально-культурной деятельности, двигатель коллективно-индивидуальной производительности в рывке. С выражения зачинается экзистенция, в нем же всячески длится, им и заканчивается стезя (самостояние). Рождение ребенка – это выражение сильного сердца матери. Гибель – это выражение духа личности. Творчество – самая примитивная форма мысли. Венец выражения есть любовь. Вместе с тем выражение анархично и беспощадно более или менее, несмотря на то, что оно законно. Истоки подобного анархизма сокрыты в его космогонической самодостаточности, в том, что оно предвечно. Бог, в высшей степени, - это Акт. Материя (природа) тоже есть выражение от корней. Живое ничто есть оно же самое. Рефлексия, из которой произрастает вектор процесса инкультурации, таким же образом моментально накапливается из Акта. Личность и культура неразделимы. Процесс инкультурации «личности выражающей» полагает здесь то, что культура сама прорастает в краях людского, разрождается в нем изнутри него, а не наоборот, как это было принято полагать доселе. Не человек осваивает культуру, но культура осваивает человека, широту его ценностных ориентиров, нерушимость его динамики, прорастает в нем как essentia. Однако и сама личность не лишена напора. Через искру рефлексии и воления, она усиливается в инстинкте, нескончаемо приобретает мудрость, определяет собою истины, позволяет культуре явствовать. Молодость служит здесь величайшим залогом общенародной пассионарности, несравненным закладом грядущего проявления. Молодость – неисчерпаемое движение («Вначале было Дело»), механизм насилия над коллективно-индивидуальным упадком разума, проводник колоссальной идеи лозунга, вопиющее знамя эры. Народ – это, в первую очередь, несанкционированное содружество молодых, которое составляет его божественную сердцевину. Народ представлен романтиками насилия, - идеалистами чистого разума, боевиками своей невинности, – «не верь никому старше тридцати» - неопороченные бременем меркантилизма души, бьющиеся, а не спящие, это и есть народ. Вот по какой причине все цивилизованные сообщества в этом мире так ревностно пекутся о своем говорливом выводке молодежи, о людях, с нарождающейся империей имманентности, потенциально действующие во благо. Идеалы свободы разума и яростности деяния, ориентация на социальное равенство в коллективе были подхвачены молодежью еще у самых верховий гражданского выдвижения, приняты как категорическое долженствование в избытке. Любовь нескончаемо двигает молодыми. Любовь есть то, что превыше Бога. У молодежи имеется нюх на подобные истины и каноны: интуитивный ментальный орган: вектор к благому раю. Инстинкт к справедливости ведет за собой умелых. Такая сила явно противоречит законам обрюзгшего и нескладного симулякра, которым беспечно владеет Шут, - структуре бюрократического авторитарного государства масс. В особенности это касается современного российского государства, потому что и Шут есть предельно «русский». Государство в России – это злейший враг общества и культуры личности, замкнутая на себе машина по переработке светящих душ, инструмент для орудования канатного скомороха по наладке преемственного террора в социуме. Русское государство – это убийца на привязи у царя-Шута, - не главный враг, но его пособник, - это мерзкий паук, что протягивает нити традиций рабства из эпохи в эпоху, из эры в эру. Стержневым принципом здесь служит минимализация сильного разума в тех условиях, которые предопределены королем-Шутом: в кругах образовательно-просветительских, в среде социально-экономической, в условиях культурно-нравственной реакционности в государстве. Но если канатная обезьяна утратит свою монополию на убиение ментальной природы личности, тогда российская бюрократическая держава наконец-то рассыплется в прах и пепел, освободив свою древнейшую разумную антитезу из кандалов: гражданское сообщество мудрецов резни. Нужно только перервать череду насильственно, чтобы возникла потрясающая потребность в окончательном обновлении общественного сознания и уклада, дабы явился новый революционный виток в истории (иные формы).  Взяв на вооружение теорию абсолютности, овладев концептом любви к погибели, воспылавши страстями дела, именно что молодежь и раскроет в социальной среде возрастающую мистическую энергию, своевременную витальную перманентность, разрывающую тела и души, что приведет к сокрушению пресловутого российского бюрократизма, к раздроблению жестокого шутовского в массах, к окончательному разбитию связи глухих времен. Диалектические призраки устарели, так и оставшись антиутопией на границе, мракобесной философией обезличенности. Грядущее принадлежит метафизической резне за славу, революционной политике твердых масс. (Государство философов, а не государство, возглавляемое философом. Общество степного плача. Культура сильных.)
   Машина образования во все века оказалась не в силах вывести доподлинно «истинную породу», касту боголюдей духовных, могучую страту нищих. Несчастные инструменты обучения и воспитания, приготовление почвы для самовоспитания растерянного лица, закрытые, якобы разрешающие проблему уклада смольные обители и вылизанные хоромы, узкоспециализированные хибары познания и умений – ничто не могло воскресить в человеке дикость, - разум его сознания, дух его буйной крови, - тем самым подвергнув обрядность образования решительной экзекуции бытийного критицизма. Идеалами почтительной образованности больше не восторгаются люди смелые. Гносеологическая хлипкость ценности знания как такового предопределила своевременную профанацию результатов образовательного процесса в целом. Ибо в отличие от героического Акта мысли, вразрез с доминирующей потребностью производительности любви, голая кампания по добыванию бесполых знаний и некоторых умений изъявляет собой довольно инертную и бездеятельную работу, демонстрирует степень индифферентности буржуазно-когнитивного потребительства без охвата, усвоение чуждых принципов в болоте видимости вещей. Чрезвычайная доступность плодов культуры говорит здесь об очередном обесценивающем факторе и критерии, по которому наличие того или иного отображающего мир свидетельства больше никак не сказывается на ментальном выстраивании сути личности. То есть, на сегодняшний день совершенно не спрашивается никаких пожертвований с натуры; образование ограничивается программой-штампом. Именно этим аскетический подвиг самопознания рачительно отличается от бескровной тенденции брать готовое. Инстинкт недовольных умов глаголет: чтобы превозмогать бытие, необходимо мыслить, а не располагать худыми сведениями о мире (информационный смок), требуется быть регулятором, чтобы оставаться целью, несокрушимой в ядре искомого, бешено становящейся вопреки, чего не в силах достичь объект (знающий). Познание не воспитывает ментально. Умения не прибавляют лицу глубокости. При этом реформирование системы российского образования категорически бесполезно на тощей плоскости. Ибо даже самое безукоризненное образовательное устройство неспособно выковать из безвольной и тихой кучи неистощимого титана бездны, - светлого Герострата. Спрашивается диаметрально иной подход, трансформация культурно-общественных измерений, регламентация права ярости, безапелляционный рывок к истоку: идеологическое складывание борца-святого в нерегулируемых пределах современной социально-культурной деятельности в стране. Кроме того, само качество образованности, импозантность культуры личности, они должны встать экзистенциальными качествами-столпами, не планировано приобретаемыми сквозь пальцы, но заложенными стихийно и, преимущественно, что в страдании. Лишь тогда они обретут всесокрушающую весомость слова, изойдут в волевое действие, скажутся в самотворчестве и пожертвовании. Ничто не должно цементировать аристократическую нестабильность воли, из которой является массовое благое (восстание). Среда обитания лучшей воли завязана на железной хватке. Ночная улица и теория выражения – неподражаемые костыли сердца разума человеческого (Диоген).
   Никто никого не слушает и не слышит яро (плевок в сторону Бахтина). Поле человеческих восприятий прорвано, смертельно вытеснено вовне и переброшено от себя к обочине. При поддержке многоликого короля-Шута в социально-культурной сфере укоренились закоснелые технологии неравноправного восприятия в диалоге, почти каждый второй схоронился на периферии «я». Общество уверовало в неравенство и в подложное превосходство господ-шутов. В диалоге более не выражается дух эпохи, идеалы эры восприняты угрожающе государством, бесконечной репрессии подвергаются молодые художники, мыслители, бунтари, юродивые и мученики. Таким образом, процесс диалога подчистую утратил свою романтическую прозрачность и адекватность, диалог перестал быть Актом. На месте концепта диалогизма, наперекор неподобающей религии почитания, наиболее функциональной выказала себя человеческая резня, экспансия (!), в которой краеугольные святыни Акта - мысль, любовь и жертва - отыскали свое божественное пристанище, место для выплеска человеком. Резня – практика свободных касательств между людьми, наука о метафизике искусства взаимодействовать. Она превосходит славяно-бюргерскую идеологию диалогизма тем, что ориентирует человека не на эмпирическую иллюзорность его внешних и тощих взаимодействий, но на экзистенциальное единение и раскрытие – всечеловеческий микрокосм; составляет таблицу его сущностных интересов, приневоливает душу к Акту. Личность говорит на языке резни, потому что выражение - это бытие и путь (Начало). Христос глубоко выражал Себя, совершая насилие и чудеса повсюду, выражали также Будда и Магомед. Само по себе, выражение – это внутренняя мистическая резня, захватничество и победа сердца. Резня определяет историю человечества, питает и разваливает святыни. Поэтому в Акте так важен процессуальный аллюр и метод, логика и состав работы; всяческие же его итоги должны быть признаны в достаточной степени призрачными у верха. Резня – проводник духа, ренессансная функция становления; ко всему прочему, она есть явление абсолютное, по сравнению с понятием конкуренции, категорией бесполой и ограниченной, очевидно резня обширней. В полемике рождается истина, а через схватку обрисовывается народ. Нет никаких сомнений, что не на шутку сцепившиеся в резне как бы складываются в единое монолитное, проникаются тягою обоюдно. Их витальность от духа, а не от тела: совсем не война, но прилив энергии (всплеск). Поэтому они так возвышенны и красивы в своем соперничестве любви; резня – это Кальвария в Летнем саду вменений. В диалоге, о котором так ратуют скоморохи, нельзя быть распятым, поскольку диалог ослабляет волю любви к погибели, открывает дистанции между душами, неравноправие из неравенства, не говоря уже о конкурентной борьбе за прибыль, тогда как в резне самопожертвование обязательно, из него разрождается единение – небо Бога (равенство). Резня есть выражение страсти к лучшему, кодекс благородного поведения, умение держать себя, правило одиночества. Сквозь нее претворяется неразрушимое измерение деятельности и схватки, неразделимая «каста» производителей – суть среда, формирующая духовно складывающуюся единицу, знак, который нуждается во враге, в биологическом антиподе личности, коим собственноручно избрал себя скоморох с каната (архизверь). Убывающее существование короля-Шута, перманентная борьба с ним ради достижений богатства разума  – залог всеискупляющей сказки личности, человека духовного парадиз. Камень преткновения в этом месте – тупая собака диалогизма, гуманизация социально-культурной сферы, жизненная страховка канатного плясуна Шута. Резня же зиждется на подспорье сугубо антигуманных актов, она нуждается в продвижении и мировоззренческой апологетике у народа. Каста из несколько тысяч душ, беспрекословно поддерживаемая государственными дотациями, освобожденная ото всех обязательств, труда и права, кроме данного ей идейного обещания, завязанного на мгновенной реакции по защите общественных интересов, благовоспитанная политикой выражения, сообщество Дон Жуанов духа – ход разлихим ферзём. Первая ступень к наступлению радикального гражданского общества и абсолютного современного искусства в социуме. Мужественное сообщество неискушенных милостью, попирающих канатную обезьяну, устрашающих русскую бюрократию, таков героический образ времени: стандарт выразителей воли общества (художественный террор и любовь к погибели).
   Заметим только, что между любовью к женщине и любовью к погибели обнаруживается знак глубочайшего паритета. Гуманитарные науки не учитывают того фактора, который более чем существенен, потому что они до тошноты брезгливы. В этом кроится феноменологическая ошибка гуманитариев. Просится интеграция наук и разнообразных понятийных аппаратов этих наук, сближение науки с искусством (Кобрин), науки и лозунговой эстетики волюнтаризма. Наука принадлежит народу, искусство принадлежит обществу. Место ученых на уличных баррикадах, в гуще резни арт-групп, там, где разрешаются многочисленные классовые задачи, политика радикально настроенной молодежи. Иначе наука останется в стороне ни с чем, она будет вышвырнута к обочине. Современные исследователи не учитывают того немаловажного факта жизни, что ни одна образовательная программа не воспитывает индивидуума так фатально, как слагает его страсть к смерти, что ход социально-культурной деятельности определяем любовью к животворящей даме. Чего не разумеет исследователь, романтик подхватывает стремительно. Динамика движения социально-культурных плит обуславливается именно что проявлениями душевно-эротической страсти духа, которая оборачивается насилием в общественной или другой среде, какую следует почитать за благо, ибо в насилии спрятана кровь бытия. Чего бы там не глаголили манихеи, любовь к женщине есть наиболее совершенный способ культурно-нравственного выражения духа в социуме, универсально витальный метод, не исключающий и резню в составе, наиболее безупречное условие формы мысли. Любовь относится к определенному уровню выражения, однако феномен любви настолько неподвластен воображению, что его в каком-то смысле следует отнести к самостоятельному акту жизни: любовь и смерть. Вместе с тем, проблема выражения воли народа, самая актуальная и многообещающая проблема ко дню сегодняшнему, не была постигнута по достоинству нашей бравой научной интеллигенцией подчистую. Это крайне симптоматично для современной российской действительности вообще: сонной и неприглядной к фундаментальным вопросам жизни. Вопрос об Акте – это вопрос о судьбе народа, вопрос о том, откуда народ возникнул (разгадка замысла) и куда он фатально движется. Регресс общества и культуры, приводящий человечество к невозместимому краху образа правой личности, к хаотической деструктивности и государственной мясорубке, эта серьезная убыль вытекает из декадентского кризиса выражения воли общества, из порабощения воли социума мировоззренческой тиранией царя-Шута. Право на выражение принадлежит народу, а не отдельным кастам. Право на власть и художественный террор - ему же. Доминирующий в научных слоях тип исследователя-мыслителя обязан вести резню за народообразующие коллективные нормы и интересы, не столько испытывать окружающую действительность на вкус и цвет, но, в гораздой степени, собирать по кускам национальную волю к бунту, выстраивать эффективные модели способа пролития крови жизни. Это буквально идеологическая война за самость: резня темпераментов, ценностная охота. (Молодежная экспансия вовнутрь как мето-действо, колонизация народа самим народом (сопротивление)). Вот по какой причине репродуктивное освидетельствование в науке должно быть оттеснено на задворки любой гуманитарной активности напрямую; однако активность идеологическая (эмоционально-практическая), напротив, торжественно поставлена на попа. Народ требует права на выражение, на законную мистическую прерогативу масс, народ спрашивает террора – гражданского или художественного, не суть, - когда он чем-нибудь недоволен по-справедливости. Опрокидывание скоморохов, академических деятелей, чиновников, продажных полицейских, партийной номенклатуры осуществляется по закону совести чистого и благостного народа, народа, который свят, ибо этот народ есть народ выражающий себя разумно. Выражение не гуманно. Творческая наука варварская. Ультимативное исповедование живой мысли и решительного поступка, мощной воли и гибкого разума, только оно убедит российскую ученую интеллигенцию в необходимости ввязывания в эту ментальную бойню слоев и лиц, заверит соединить научные принципы с принципами безапелляционно активной практики, метр за метром отстаивающие правомерные идеологические пути культуры. Убедить - то же, что одержать победу. Христос высказывался, что Он победил мир. Варварская наука становится популярной. Блеск, таланты, навыки и ученость – сохранившиеся привычки дебелого ретрограда – все больше и больше являют самих себя, как бесполезные рудименты отчаянного мыслителя. На сегодняшний день вес имет лишь завзятая энергетика молодежи, революция и преемственность перманентности каждодневно.
   Ментальная революция завязывается на личности выражающей (персоналистическое начало). Всенародный характер восстания приобретается ею гораздо позже. Революция – это без малого религиозный спектакль геройской массы: хищное возрастание воли любви к погибели в мудром сердце. Имплицитное непрерывно трансцендентирует в эту идейную пору мыслимостей, обновляет критерии качества человека. Массовое создание нового типа личности возможно только в революционных условиях народно-партикулярного пробуждения. Каждый народ потенциально революционен в сущности. Народничество есть резня за просветленную личность масс. Самосознание социума вылупляется из этой ментальной бойни за человека, которая ведется с врагом родовой гражданственности. Революция одержима духом. Воздымаемая общественным откровением, она никогда не должна подойти к финалу, бездонная на гражданское недовольство и увлеченность. Величайшее благо состоит в том, чтобы жительствовать в пору осуществления социальной правды, в период красоты, которая разверзается через Акт.  Гражданственность – черта также революционная положительно. Гражданское общество обречено на революционность проводимой культурной политики в национальном правовом поле. Гражданская революция – это стихия духа: эстетически непредсказуемая, наступательно грандиозная чистая элевация. Ее стихийность черпается из ментальных недр выражающего себя насквозь (социальный экзистенциализм). Источники творческой революционности подобает искать в резне: Акте времени, Акте слова. Стародавний вопрос об Акте – это вопрос о конце культуры, культурной эсхатологии. Революция производит насилие над культурой, оказывает благостное воздействие на нее. Культура не умирающая. Конец одной культурной конфигурации свидетельствует о начале растущей и разъяренной следующей. Человек есть обновка революционной культуры множеств. Культура меняется качеством человека. Ход революции очень прост. Когда объектное царство поддается давлению сильной воли, народ пересоздается как некий первичный вид, укрепляющий свою стойкую зиждетельность в явлении. Тогда на месте непроходимых барьеров диалогизма, обнаруживаются революционные баррикады единых масс – окровавленные памятники содружества и соборности молодежи (представление). На общественных баррикадах любовь к погибели достигает своей величественной кульминации выражения, а прежние исторические ориентиры меркнут. Для того чтобы революция удалась, ей крайне необходим образ врага народа, архетипичный гад, и, самое главное, - достаточно обоснованный миф о нем. По правде говоря, враг – это противоречивая мифологическая фигура, легенда, собирательный образ ненависти. Образ врага должен быть расшифрованным, вызывающим чеканное неприятие у народа. Этот образ выводится на чистую воду, упрощается  и подается массам на растерзание во всех формах. К тому времени он уже делается конкретно зримым, по меньшей мере. Тем не менее, враг никогда не истребляется до конца, его образ по старому продолжает угрожать массам, всячески раздражать народ, иначе общество отшатывается от своей революционной политики выражения, гражданская ненависть весьма умолкает в нем. Враг обостряет в народе чувство любви к погибели, которое делает его глубже, справедливее и социально крепче. Народ нуждается во враге бессмертном. Вечный враг есть гарантия перманентности в революции, единственно продуктивной и честной конфигурации реформаторства. Шут идеально подходит на эту глухую должность. Его нельзя истребить физически, но возможно несколько опрокинуть. Опрокидывание есть революционное творчество, есть террор. Сущность каждой революционной активности заключается в терроризме. Террор – это смысл и функция контрреакционной занятости молодежи, состояние зрелой мысли и Акт любви. Террор имеет множество разновидностей, способов проявления, однако порядок его помещен в насилии. Художественный террор здесь не часть досуга, но узловое занятие, заменяющее все прочие, добровольный клич воли общества, мировоззренческий генератор «я». Народ воспитывается насилием над собою, ибо насилие обучает его аскетике, просветляет через искусство акции. Участие в сотворчестве художественного террора как можно большего количества обездоленных сильных масс – основополагающее мерило производительности социально-культурной сферы. Последняя располагает немалым числом преимуществ перед профессиональным образованием или профессиональной занятостью вообще. Речь заходит тут о свободе выбора выражения, о правах человека на святость своего типа личности. Под террором приличествует разуметь метафизику народного выражения, ядро резни, ее четкий символ. Содержание и принцип социально-культурной сферы – это и есть террор: наивысшая логика актуальных искусств и задача гражданской бойни. Не подобает воспринимать «терроризм» буквально. Народный разум интуитивно переживает собою истину Акта совести, который в истоках своих глубоко духовен. Любое творчество базируется на насилии. Разгром и создание идут рука об руку, потрясают собой устои. Террор созидает жестокие ценности, помогает распределять богатства, утверждает собою массы, разрешает проблему отцов с детьми (опрокидыванием отцов). Задача распределения является первичной на этом месте. Не распределив по достоинству народных благ, не разделив их по справедливости среди всех, общество обрекает себя к бесплодию (коллапсу): созидание сменяется приступом апатии и бездушия, мотивация к Акту гаснет. Такой приступ рождает по-настоящему мистические последствия для народа. Народ прекращает существовать ментально. Отсутствие воли, избыток сна - Шут укрепляет свое влияние, ввергает народ далеко в пучину. Теперь народ играет по Его правилам, живет по законам мрака. В социальную гущу забрасываются маленькие шуты-артисты, канатные акробаты весельчаки, которые предпринимают кампанию по оболваниванию гражданского разума в этом обществе, - невыявленное убийство народной воли. Молодежь, наиболее мыслящий и подвижный слой, каста истых порфироносцев, подвергается неумолимому репрессированию Шутом: клевете и унизительному глумлению над идеологическими святынями молодежи. Общественное мнение нарочито фабрикуется против несокрушимых позиций юных, молодые провозглашаются ополченцами, возмутителями спокойствия в государстве. Государство и церковь действуют заодно с королем-Шутом. Церковь весьма удобное средство в руках врага, четко иерархизированный, вечно иезуитский институт реакции, орган, который лишен любви. Старое доброе фарисейство давным давно захватило церковь. Православная церковь особенно фарисейская. Обрядовость, книжность – первые церковные божества и символы. Церковь изобретает какие-то чувства верующим, которые легко оскорбить воинствующим агностикам, внушает им неприятие ко всякому роду свободе мысли, а государство оказывает возмездие за отстаивание вредоносных свобод и права, угнетает воскреснувшие элиты бичом и тяжелым жезлом. Бесправие в беззаконии, патологическая иерархия, коррупция и ложная псевдо-общественная идея характеризует такое общество, которое без остатка подчинено врагу. Без ментальной революционной политики подобное общество не поправить.
   Для того чтобы перейти к террору, идеально творческому витку культуры (партизанство), народу понадобится воссоздать само измерение своего гражданского выражения в этом социуме, рассчитать пространство для Акта воли, заявить о своей художественной позиции. Террор идеально подходит для этой первоначальной цели. В особенности индивидуальный террор пригоден. Он, эстетически содержательный, поднимает идеальный образ борца за право, чрезвычайный нравственный образец. Гражданское общество завязывается на терроре духа. У темных народов, какими выказывают себя славянские этносы и африканские племена, нет другого пути взросления, кроме этой стези деянья. Правовая культура отстаивается четкой силой, за нее проливают святую кровь («Права не дают, их берут»). Когда народом захватываются все средства производительности в культуре, народ совершает огромный шаг по направлению к осуществлению гражданской идеи личности. Террор – это хлеб нации добродетельной. Художественный террор – аскетическое выражение, глубинно чуждое нигилизму творчество. Революция кормится хлебами доблести и любви. Идеологическая переменная трансформируется по требованию времен, уходят царства, империи и державы, и только революционный террор константен. Террор зачинается в Акте мира. Террор не наносит вреда природе личности в ноосфере. Напротив, он загоняет ее в свое достойное обиталище, в свое золотое логово, под которым следует уразумевать гражданственность. Гражданственность выковывает характер социума, конкретизирует общественное чувство вкуса. Идея гражданского общества анархическая в России. Гражданское общество это альтернатива церкви и бюрократического государства русских. Народ – божественный гражданин. Именно что народ должен осуществлять социально-культурную политику в отношении себя самого. Государство только путается у него в ногах. С государством нужно покончить Актом народной воли (словом, преобразить бытие). Что есть народ? Народ – это инициативная часть общества или оно само, которое действует или мыслит во имя своей главенствующей идеи мощи, это граждане, обладающие четкими убеждениями, отстаивающие свою личную мировоззренческую позицию, намеренные пасть за свои порядки. Спящий охлос, количественно составляющий значительную часть публики, гурт банальных людей и душ, чистосердечно не может быть окрещен народом. Народ – это поголовный волевой импульс в Акте, это высказанный лик эпохи. Поэтому народом по-существу следует наречь лишь прямых выразителей гражданской воли, главным образом беснующуюся разумом молодежь, - заядлое сильное меньшинство больших. Молодежь свята мистической энергетикой среди прочих. На структуру организации молодежи оказывают влияние различные факторы и процессы, однако среди них в основном превалируют оскорбительные. Наиболее вредоносной следует назвать профессионально-образовательную среду, сферу великой тупости и деструкции, там, где отсутствует героизм живого поступка мысли, место стыда и скорби. Будь то всестороннее гуманитарное образование, или специализированное техническое, будь то древняя академия или профессиональный колледж, - вся эта область одна вода, рассадник неравенства в иерархизме, ошибочный шутовской механизм кастрации, исторгающий из себя подрастерянных и бесформенных человеков, которые бесполезны. Система российского образования – это недруг воинствующей гражданственности, гильотина степного роста, противоядие от величия. Образованность не может быть оценена ни как добродетель, ни как особый дефект ума. Образованность есть нечто лишнее, некий конфуз в судьбе, который оказывается фатальным. Альтернативой высшему или среднему профессиональному образованию может послужить едва только конструктивный городской институт общинности: конкретные братства и ордена с определенной направленностью выражения, гиперреальное поле и сверхкультура, спаянная в себе резней. (Однако для того чтобы одолеть уже существующую образовательную среду, идейные люди, несясь по волне всенародного оживления, могут внедряться в государственные учебные заведения по России, заканчивать их блестяще, по возможности основывая там революционные кафедры-лаборатории, тем самым неустанно подтачивая устройство - эру профессионалов,  либо устраивать провокации, как бы взрывая ее изнутри собой).
   Цивилизация попирает культуру и человека, это ее господствующая тенденция. Принцип культуры и сверхкультуры, напротив, обращен на утверждение личности выражающей. Цивилизация неловкая, расчеловечивающая намеренно, опирающаяся на тело. В этой войне с многорукой больной свиньей культура порой погружается в сентиментальный идейный грот (Руссо), порой впадает в синергетическую бинарность, и все же общество должно доверять культуре, ибо в ней находится ключ от Акта. Культура сориентирована на личность. Все начинания сердомыслящего человека представляются достоянием культуры духа. Сама культура также есть достояние зреющего народа. Культура цельна в свое составе, а также плюралистична в способах миропорядка образов (постмодерн). Культура богата дихотомией практик. Но культура есть нечто совместное наряду. Она гибкая и подвижная, размещающая в себе энтропию, кажущуюся фрагментарность мира. Культура добрая, дозволяющая рождаться и проявлять себя. Цивилизация на ее фоне смотрится как дурная мачеха, а Бог как безгласный отчим. Культура же – ласковая собака жизни, зализывающая горчичные раны лишнего человека. Культуру следует защищать от десниц плотоядного цивилизаторства на Руси, отстаивать ментальный суверенитет культуры. Российская цивилизация отчаянно безнадежна. Ее узловая хворь суть болезненный выцветший этатизм. История России не может быть окрещена историей российских народов, как приличествует. История России – это история великоросского государства, летопись плача свободных замыслов (скудная новгородская), память о ветхости человека. Российская культура не автономна. Она пребывает в забвении и изнеженности (женственной истеричности). Спящая Дама, которую следует изнасиловать, дабы она опамятовалась духовно, такая культура русских.