Публикация в Интернет-журнале Эрфольг

http://www.erfolg.ru/hall/index.htm, http://www.erfolg.ru/hall/n_kravchenko.htm


***
  Чтоб строчка на душу кому-то легла -
  писать как ножом по живому.
  Ведь верят не нежному бла-бла-бла-бла,
  а шраму тому ножевому.

  И сыплешь на рану открытую соль,
  и пламя нутро опаляет...
  Но если тебя оставляет та боль -
  то кажется, Бог оставляет.


 ***
  Фантазии в платьицах бальных,
  мечты о несбыточной мгле...
  Держаться за то, что реально,
  за то, что притянет к земле.

  Цепляться за мелочи быта,
  хватаясь за выступ перил,
  обломки всего, что разбито,
  что мир нам когда-то дарил.

  Вот хлеб. Ты голодная, да ведь?
  А к чаю — халва и драже.
  Вот ножик... Отставить, отставить!
  И так по живому уже.

  Цветок... Но припомнится роща.
  Картина... Тот вечер зимой.
  О нет, что пониже, попроще,
  поближе к опоре земной.

  Держаться за то, что конкретно,
  за то, что уже не предаст:
  за письменный стол, табуретку,
  бокал, за дюралевый таз,

  за коврик собачий в прихожей,
  за мир, что кругом одинок.
  Держи же, соломинка Божья,
  а почва ушла из-под ног...


 
Отцу

                Дальше — тишина...               

 Я читаю твою тишину по слогам,
 ту — что дальше, сквозь все многоточья.
 Подплываю к другим дорогим берегам,
 обретаю родимую почву.

 И мне верится, знается как никому
 в лихорадке слепого азарта:
 я увижу тебя и тебя обниму
 послезавтра, а может, быть, завтра.

 Наша комната, помнишь, комод и буфет,
 собирается будничный ужин...
 К сожалению, в комнате выключен свет.
 Но с тобою зачем он мне нужен?

 Запоздалая нежность просроченных фраз,
 тяжких комьев падения звуки...
 Видишь душу мою на просвет без прикрас,
 как любовь моя корчится в муке?

 Та любовь, что не знает обёрточных слов,
 не рядится в перо и бумагу, -
 только боль, только бред и сумятицу снов,
 только кровь и солёную влагу.

 Пересохло застрявшее в горле «прости»,
 и в душе — как тяжёлые гири.
 Отдышаться мне дай, погоди, отпусти,
 не веди меня, память-Вергилий.

 Я живу тебе вслед, я дышу тебе в лад,
 я кричу тебе что-то вдогонку.
 Но рассыпан, как карточный домик, уклад,
 рвётся там, где особенно тонко...

 Припадаю к руке, провожу по щеке,
 приникаю к забытому снимку.
 А быть может, в туманном твоём далеке
 мы опять, словно в детстве, в обнимку?


***
  Вы думаете, дважды в реку
  нельзя, но надо знать пароль.
  Душа могла, но за два века
  она свою забыла роль.

  Но ты послушай, ты послушай,
  что шепчет верба и ветла.
  Я столько лет жила на суше,
  а тут вошла и поплыла.

  Неси меня в живой и мёртвой
  воде, неси к себе самой,
  как сердце, парус распростёртый,
  кораблик, крибли-краблик мой.

  Плыви, куда не входят дважды,
  фантом, сезам, калиф на час,
  избавь меня от этой жажды
  в обмен на всё, что есть сейчас.

  По мелководью, безнадёге,
  веди, неси меня, плыви,
  сквозь бред, горячку, слёз потёки,
  слова солёные любви.


***
 На холсте небес простом
 ночь рисует звёздный абрис.
 Осенять себя крестом?
 Перечёркивать крест-накрест?

 Память-боль сверлит висок.
 Осень - след былого пыла.
 Снег пойдёт наискосок,
 заштрихует всё, что было.

 Забинтует, заметёт,
 замурует, как могила.
 Но навеки не пройдёт
 то, что некогда убило.


***
  Мёртвый голубь под моим балконом,
  ветка вяза, бьющая в окно...
  О себе напомнило уколом
  что-то позабытое давно.

  Выхожу из дома как из комы,
  и брожу, рисунок дня лепя.
  Я с собою будто незнакома.
  Я так мало знаю про себя.

  Всё носила, как цветок в петлице,
  на губах заветное словцо.
  Так оно хотело в мир излиться,
  даже проступало сквозь лицо.

  То ли ангел райский, то ли кондор
  душу нёс в объятиях, когтя,
  в небесах очерчивая контур,
  за которым всё, что до тебя.

  Если бы когтями было можно
  в прошлое вцепиться посильней
  и втащить сюда его безбожно,
  вырвав из кладбищенских камней!

  Что-то мне привиделось сегодня.
  Что-то засветилось над травой.
  О судьба, бессмысленная сводня!
  Мёртвый голубь, ангел неживой.

  Но сквозь все запреты и потери
  я в ночи твой облик сторожу
  и держу распахнутыми двери,
  окна все раскрытыми держу.

  И поскольку ты во мне отныне
  так сияешь радугой в тиши,
  я должна лелеять как святыню
  оболочку тела и души.


* * *
 О, где тот младенческий пир,
 свет, бивший из скважин,
 когда был загадочен мир,
 а не был загажен.

 Когда и не брезжило дно
 у чаши сосуда,
 и всё нам казалось чудно,
 и всё было – чудо.


***
  Жизнь становится вчерашнею,
  словно старое кино,
  словно тапочка домашняя,
  что разношена давно.

  Горьковатый привкус опыта,
  поиск истины в вине.
  Мир отпетый, но не допитый,
  чуть виднеется на дне.


***
 Свежий ветер влетел в окно,
 распахнул на груди халат.
 Бог ты мой, как уже давно
 не ломали мы наш уклад.

 Те года поросли быльём,
 где бродили мы в дебрях рощ...
 Свежевыглаженное бельё,
 свежесваренный в миске борщ.

 Наши ночи и дни тихи.
 Чем ещё тебя удивлю?..
 Свежевыстраданные стихи,
 свежесказанное люблю.


***
Пытаться душу уместить в тетрадь,
печалиться, когда не удаётся.
Всё меньше остаётся, что терять.
Всё больше любишь то, что остаётся.

Что нового? Да всё уже старо.
День завтрашний похож на день вчерашний.
На всём лежит прошедшего тавро.
И дышится свободней и бесстрашней.

«Всё в прошлом» - на музейном полотне
уже таким не кажется забавным.
Но всё, что вне — теперь уже во мне.
И жизнь полна единственным и главным.


***
 Наш дом огибают дожди и ветра,
 а нам в нём тепло и спокойно.
 Здесь нас не коснётся мирская мура,
 вселенские бури и войны.

 Пусть если вблизи — не увидеть лица,
 мы помним, какими мы были.
 Бесценные люди стучат нам в сердца
 сказать, что ещё не забыли.

 А если усталость наложит печать
 на всё, что не знало затвора,
 то есть нам с тобою о чём помолчать,
 и это важней разговора.


 ***
 Мир создан из простых частиц,
 из капель и пыльцы,
 корней деревьев, перьев птиц...
 И надо лишь концы

 связать в один простой узор,
 где будем ты и я,
 земной ковёр, небесный взор, -
 разгадка бытия.

 Мир создан из простых вещей,
 из дома и реки,
 из детских книг и постных щей,
 тепла родной щеки.

 Лови свой миг, пока не сник,
 беги, пока не лень.
 И по рецепту книги книг
 пеки свой каждый день.


Доброе утро

 Утро. Разинуты горлышки птиц.
 Хлебные крошки небесною манной.
 Солнце без края. Любовь без границ.
 Взор высоты голубой, безобманный.

 Душем прохладным смываю следы
 ночи. (Поэзия – «простыни смяты»!)
 Маслом янтарным политы плоды.
 Каша поспела. Заварена мята.

 Губы цветам увлажняю слегка.
 Над разноцветным салатом колдую.
 Сырникам свежим румяню бока,
 и у них вкус твоего поцелуя.

 Пикает компик. Письмо от друзей.
 Чайник бурлит. Телевизор бормочет.
 Господи! Дай мне прожить этот день
 так, как нога моя левая хочет.

 Ветка в окошке кивнёт на ветру.
 Ты улыбнёшься, как в прежние годы.
 Вот и собака – живая, не «ру» –
 в полной готовности мнётся у входа.

 Доброе утро. Ни ссор, ни измен.
 Цепь Гименея, где спаяны звенья.
 Я не хочу никаких перемен.
 Пусть остановится это мгновенье.


***
  Болящий дух врачует песнопенье.

                Е. Баратынский
   
  Стихами не врачуют, а бичуют,
  когда они действительно стихи.
  И сердце разрывают, и линчуют
  слова порою, даром что тихи.

  Зачем стихи, когда могу без звука,
  вмиг обретя блаженство и покой,
  в горячую твою уткнуться руку
  и потереться о неё щекой.


***
 Печаль моя жирна...

              О. Мандельштам

 Печаль жирна, а радость худосочна.
 И вот её чем бог послал кормлю,
 не пожалев последнего кусочка.
 Как это слово лакомо — «люблю»...

 Всё подлинное тихо и неброско,
 не в замке, а в зелёном шалаше.
 А это ведь и вправду так непросто -
 большую радость вырастить в душе.

 Вздохну над строчкой, над бутоном ахну,
 погреюсь у случайного огня...
 А то ведь я без радости зачахну,
 или она зачахнет без меня.


***
 Я гадаю на листьях каштана, влетевших в балкон:
 любит или не любит — тот, кто ещё не знаком...
 Я хочу, чтоб любили, я листья сдуваю с руки.
 Мне обнять целый мир так легко поутру и с руки.

 И воздушные те поцелуи я сверху вам шлю:
 эй, прохожие, гляньте, я здесь, я дышу и люблю.
 Пусть они разобьются, пусть втопчутся в грязь или в кровь,
 но в остатке сухом всё равно остаётся любовь.


***
 Жизнь держит на коротком поводке.
 На длинном я могла б не удержаться.
 Руке, что не лежит в другой руке,
 легко слабеть и в холоде разжаться.

 Согрей меня, прижми к себе тесней.
 Любви нагой сиамское обличье,
 что оживёт в заждавшейся весне,
 нас снова без стеснения покличет.

 Плечом к плечу под стареньким зонтом,
 под абажуром, небосводом синим,
 мы будем жить и не тужить о том,
 что поводок у жизни так недлинен...


Кукушка

 Кукушка-выскочка в часах
 не обещает жизни долгой.
 Оно понятно, не в лесах.
 Кукукнет пару раз - и в щёлку.

 Почти живое существо.
 Вещунья, пифия, сивилла...
 Я не боялась ничего,
 не верила и не просила.

 Но вот тебя прошу сейчас,
 боюсь и верю в это чудо -
 о накукуй мне лишний час,
 моя домашняя пичуга!

 О наколдуй мне лишний день
 и юных нас, от счастья пьяных,
 и всех любимых мной людей,
 что скрылись в норках деревянных.

 Кукушка, стой, не уходи!
 Но мне за нею не угнаться...
 О знать бы, что там впереди,
 когда сердца пробьют двенадцать.


***
 Снова позвонили по ошибке.
 Обознатки, я опять не та.
 Свет луны рассеянный и жидкий
 застилает ночи темнота.

 И в глазах двоится неким фоном -
 то ли глюки, то ли сонный сбой -
 мой двойник с похожим телефоном,
 но с иной удачливой судьбой.

 Я не та. Хотя ещё живая.
 Разочарованье. Немота.
 Телефон звонит, не уставая.
 Слишком поздно. Я уже не та.

 Ну кому ещё во мне потреба?!
 Что вы душу травите виной!
 Телефон — связующая скрепа -
 между мной и миром за стеной.

 Словно разорвавшаяся бомба -
 нота до, взошедшая в зенит.
 И не важно, мне или по ком-то
 телефон как колокол звонит.


***
 С мелиссой чай заваривай, настаивай,
 мели о чём душе твоей угодно,
 но на своём особо не настаивай,
 жизнь отпусти, пускай течёт свободно.

 Чай разливай из треснувшего носика,
 стараясь быть уместной и любезной,
 и струйка - вроде крошечного тросика,
 что держит над невидимою бездной...


 ***
 Твой бедный разум, неподвластный фразам,
 напоминает жаркий и бессвязный
 тот бред, что ты шептал мне по ночам,
 когда мы были молоды, безумны,
 и страсти огнедышащий везувий
 объятья наши грешные венчал.

 Во мне ты видишь маму или дочку,
 и каждый день — подарок и отсрочка,
 но мы теперь — навеки визави,
 я не уйду, я буду близко, тесно,
 я дочь твоя и мать, сестра, невеста,
 зови как хочешь, лишь зови, зови.

 Вот он, край света, на который я бы
 шла за тобой по ямам и ухабам,
 преграды прорывая и слои,
 вот он — край света, что сошёлся клином
 на взгляде и на голосе едином,
 на слабых пальцах, держащих мои.

 А дальше — тьма, безмолвие и амок...
 Мне душен этот безвоздушный замок,
 и страшен взгляд, не видящий меня,
 но я его дыханьем отогрею,
 ты крепче обними меня за шею,
 я вынесу и всё преодолею,
 так, как детей выносят из огня.


***
 Стучат к нам... Ты слышишь? Пожалуйста, не открывай!
 Она постучит и уйдёт, так бывало и прежде.
 Там что-то мелькнуло, как белого облака край...
 Не верь её голосу, верь только мне и надежде.

 Не слушай звонок, он звонит не по нам и не к нам.
 Тебе только надо прижаться ко мне лишь, прижиться.
 Смотри, как листва кружевная кипит у окна,
 как пёрышко птичье в замедленном вальсе кружится.

 Пусть будет всё то, от чего отдыхает Шекспир,
 пусть будут страданья, рыданья, сраженья, лишенья,
 но только не этот слепой и бессмысленный тир,
 где всё, что ты любишь, беспомощной служит мишенью!

 Прошу тебя, жизнь, подожди, не меняйся в лице.
 Ночами мне снится свой крик раздирающий: «где ты?!»
 Судьбы не разгладить, как скомканный этот рецепт.
 Исписаны бланки, исперчены все инциденты.

 День тянется тоненько, как Ариаднина нить.
 И стражник-торшер над твоею склонился кроватью.
 О где взять программу, в которой навек сохранить
 всё то, что сейчас я ещё укрываю в объятье!


***
 Любовь — не когда прожигают огнём, -
 когда проживают подолгу вдвоём,
 когда унимается то, что трясло,
 когда понимается всё с полусло...

 Любовь - когда тапочки, чай и очки,
 когда близко-близко родные зрачки.
 Когда не срывают одежд, не крадут -
 во сне укрывают теплей от простуд.

 Когда замечаешь: белеет висок,
 когда оставляешь получше кусок,
 когда не стенанья, не розы к ногам,
 а ловишь дыханье в ночи по губам.

 Любовь — когда нету ни дня, чтобы врозь,
 когда прорастаешь друг в друга насквозь,
 когда словно слиты в один монолит,
 и больно, когда у другого болит.


 ***
 В игру «замри» играет жизнь со смертью.
 Где клик застал — в дороге? У плиты?
 Всё только что мелькало круговертью,
 и вдруг застыл в нелепой позе ты.

 Каким же в этот миг пребудешь сам ты,
 смешон, быть может, жалок или плох?
 Как надо жить, чтобы приказ внезапный
 отныне не застал тебя врасплох?

 Дай замереть, не разделив обоих,
 в объятии, в полёте, на бегу.
 Жизнь, застолби на фоне — не обоев,
 а строчек, без которых не могу.


Колыбельная

 Спи, мечта моя, вера, надежда
 на всё то, что уже не сбылось,
 что закрыло навек свои вежды,
 что не спелось и не родилось.

 Вам моя колыбельная эта,
 чтоб не плакали громко в груди,
 чтоб уплыли в целебную Лету
 и не видели, что впереди.

 Что не встретила, не полюбила,
 всё, чему я сказала гуд бай,
 засыпайте, чтоб вас позабыла,
 баю-бай, баю-бай, баю-бай...

 Все, кого не спасла от печали,
 для кого не хватило огня,
 засыпайте, забудьте, отчальте,
 отпустите, простите меня.

 Спи, несбывшеееся,
 неродившееся,
 баю-бай, баю-бай,
 поскорее засыпай,
 затухай, моя тоска,
 струйка вечного песка,
 не спеша теки, теки,
 упокой и упеки,
 холмик маленький, родной,
 спи, никто тому виной...


***
  Душа — изнанка, черновик,
  невидимые миру слёзы.
  В жилетку ту всю ночь реви,
  грехи выплёскивай и грёзы.

  Но утром встань и осуши
  заляпанность неровных строчек,
  чтоб чистовик твоей души
  обрёл прямой и ясный почерк.

  Легка походка, верен шаг,
  нет бредней, ветром унесённых.
  Молчи, молчи, моя душа,
  грызущий внутренность лисёнок.