Кулик

Он вышел на поляну, то есть в брешь,
где звук, ныряя, таял - хоть, два пальца
в рот заложив, свищи. Рогов промеж
плющ прорастал и в плешь распространялся.
А он витийствовал, ветвисто говорил,
как куст шептал, присвистывал паяцом,
прислушивался к отзвукам вдали,
но голос в бороде его терялся.
Из кожи вон, иль голову втяни -
тебя тут нет. Но где-то ошивалась
внизу змея, в траве, в его тени.
И тень его внезапно оживала.
Занудствовал кузнечик, сыч считал
до десяти и гнался за женою.
Их звуки  лес мешал и сочетал,
и это называлось тишиною.
И то и ненавидимо. Листва,
все эти нити общего родства.
Хотелось жить природой неживою

Теперь он заперт в рамки мастерства
и города, старателем артели.
И можно вымучить несложненький ноктюрн,
по праву принадлежности, с листа,
проверенного алгеброй Сальери.

Окно висит, как траурный костюм,
чернее только этот чёрный кофе.
Луна блестит, как носорог на торфе,
как фраза, приходящая на ум.
И облако, как ослик Апулея
бредёт, преображаясь наобум.

В такую ночь значительно страшнее
быть в комнате. Перечеркнуть порог
намного проще. К бесам весь пролог:
сатир припал к заплёванной свирели.
В такую ночь страшнее чем в гилее
быть в комнате, чуть проще - между строк:

"Античные богини постарели", -

Сатир устал стремиться в потолок
в искусстве свиста, в коем надоели
конкретно: муза, музыка, свисток.
Сатир устал испытывать шесток.

"Как утешение для плавающих мелко,
пусть будет путь и долог и полог."

Луна висит, как фиговый листок
Каштан скребёт по дымчатому ветру
под самым небом в масляном окне,
размазывая облако по верху.   
Луна разбилась вдребезги о ветку,
и ветка отражается в Луне.
Душа вся вышла, тело инструмента
повесить бы на гвоздике в стене.

Сатир устал быть стойким на поверку.
Он потчует набросками вчерне
ваш слух эстета, чуткий к Эмпиреям.
как слух настройщика к измотанной струне.
В такую ночь страшнее, чем в гилее
быть в комнате, но более в уме.

Сатир устал и это, и зане
Сатир припал к заплёванной свирели.
Не выходя, как прежде, на места
негромкой славы - в тёмные аллеи.

Луна висит тамтамом на галере:
истёрта, и избита, и пуста,
но до другого спутника по вере
Сатиру нет ни брода, ни моста.
Сатир устал, играя на свирели,
выпрыгивать к прохожим из куста.

И можно вымучить несложненький ноктюрн.
Элегию, Идилию - со злости
Достать тростинку новую - натюр...
И рост ей укорачивая в ростик,
и молоточком загибая гвоздик,
сготовить петлю вбитому гвоздю.
И не сыграть, ни мысли, ни полноты.

Как прежде - по велению щелчка -
со скрипочкой волшебного сверчка
всегда как бы случайного прихода -
уже не ожидая. Здесь. В болотах,
где к извести прижатая щека,
провалится в парадное - и ладно .
Где небо ниже точки позвонка
глаголем согнутого, тучного атланта,
где круглый год цветущего аканта
белеет кость, где чувствуешь врага
присутствие, как некого гаранта,
где, видно, не имеющий таланта
сатир устал, вплетённого в рога,
плюща распутывать извилины и, как то

из вышеспетого является, и, как
из не озвученного, прутиком в руках,
сплетать, так непохожее на складный
крик кулика.

                2011