Лазейка изобретателя...

Когда составил ликвидин
один капризный господин,
мы осознали – бог один
     и дно мгновенно;
намерен  твёрдо не мешать,
когда бесчинствует душа
и мальчуган, едва дыша,
     вскрывает вену.

Кто лапкой трогает сукно,
завесив очи и окно,
бормочет чинно: “Всё равно,
     но я равнее”?
Не аудитор, не сосед,
не мореплаватель, не швед,
первоисточник наших бед,
     печник Линнея.

Линейный график – злобный вздор,
кривыми вспархивает двор,
угрюмо скалятся: забор,
     ворота, фланги;
живуч положенный предел,
но тёрт чепец и поредел
под ним подшёрсток, углядел
     две плеши ангел.

Мы копим сор и носим вздор,
опять зашёлся прокурор,
уже не делая фурор,
     в шестом припадке;
его преследует кошмар,
всю кровь вобравшая кошма
и он, исследующий шмар
     рукой в перчатке.

Шестнадцать обнулённых душ,
ну что, Шарко, давай свой душ,
сурово право, зрелый муж
     почти что спятил;
плюя на мнение коллег,
блудниц равняет и калек
с тем, кто приличный человек,
     углом распятий.

Сей геометрии плоды
оставят странные следы
и бреши кадровой беды
     в прокуратуре;
всем эта правда пополам,
ведь жертвы – человечий хлам,
а прокурора ждёт бедлам
     и яд в тинктуре.

Изнанкой крику служит глушь,
чудак по имени Колюш
под каждый коклюш стелит плюш
     и ждёт приплода;
оплёл стенные камни плющ,
сосед восточный нищ и злющ,
к нему давно подобран ключ
     вождём удодов.

Мне ночью повредили нос
за то, что слишком гордо нёс
и задирал, и альбинос,
     к тому ж ехидный;
теперь наперсник мой компресс.
Vous comprenez? Но дух воскрес,
слежу переполненье чресл,
     пульс нитевидный.

Так профиль изменил себе,
сосредоточившись в губе,
размер усадьбы на судьбе
     сказался явно;
изобретательный как плут,
звоню туда, где руки трут,
пусть не сочтут за скорбный труд
     отшлёпать фавна.


Soundtrack: Vladimir Ashkenazi, Beethoven, Piano Sonata No.16 in G-dur, Op.31 No.1 – II. Adagio grazioso.