Autumn Toma...

                I.

Дворы завалены листвою,
приникнув к полнолунью, вою
над шёрсткой взявшимся бочком;
разрывы туч тревожат разум,
лиловый глаз охватит разом
весь окоём, зрачком-сачком

уловит кровли, переулки,
двух лесбиянок на прогулке,
трёх мачо с пивом, вопль “Убей!”;
район вервольфов и фланёров,
альфонсов, офеней, фрондёров
и воркованья голубей.

Любой плебей, взрыхливши почву,
идёт за пенсией на почту,
уже издохшую почти;
ни бандеролей, ни подписки,
до Типперери путь неблизкий,
с ладони будущность прочти,

почти минутою молчанья
звериный запах одичанья
и по ночам пещерный рык,
дверным металлом приглушённый;
учёный кот грызёт сушёный
плавник, на коврик у норы

садятся плоские чешуйки,
к нам возвращаются буржуйки,
когда б мы слушали кликуш,
свои надсаживая души,
но я приберегаю уши
для “Мадемуазель Нитуш”.

Сезон осенний, водевили
моих соседей удивили
глиссадой лёгкой бытия;
по вечерам облеплен ящик
густыми гроздьями скользящих
от бед и винопития.

Но где же я, инициатор
альтернатив, гудит локатор,
но втуне, чахнет интернет;
был дом и маму звали Тома,
теперь она ушла из дома
и дома нет. И жизни нет.                               
                II.

Тятя, тятя, мы забьёмся в щели,
чтобы нас сограждане не съели;             
ты ведь знаешь, что в голодном теле
притаился злобный каннибал;
за стеной толкутся людоеды
и ведут об отбивных беседы,
обгрызают ногти мне соседы
и зовут на мясоедный бал.

Я эбал такие развлеченья,
ведь люблю миндальное печенье,
а у этих к печени влеченье
и, как видно, именно во мне;
чтоб вы, падлы, подавились кровью,
не свиную пьёте иль коровью,
есть лекарство вашему здоровью –
кол, осина, лёжа на спине...

                III.

Хочу отдать концы красотам стиля
и заняться вторым дыханьем билля
о всеми нарушаемых правах;
сначала этот, чахший под бровями
над златом зла, теперь рождённый в яме
моральной, практикующий во рвах

чужой страны захоронений ужас,
сочась косноязычием и тужась
за человека как-нибудь сойти;
кто завтра, из экранов и окраин,
какой ещё злом выкованный Каин,
скрививший окончательно пути,

хрустя обломком острым биссектрисы,
равняя кулуары и кулисы
под выгнутость гребёнки роговой,
войдёт в умы и обнулит остатки,
обтянет обруч обречённых, шатких,
хромающих к финалу головой

по половой доске с уклоном вправо,
в приёмных приживается орава
ораторов на случай злобы дня;
как мама презирала власти низость,
какую с ней я ощущаю близость,
хранящую от гибели меня.

Какая осень, пурпур, синь, упадок,
прекрасен увядания порядок,
томителен, прельстителен, щемящ;
я выхожу, нет сил дождаться мая,
на стенке фотография немая,
на вешалке халат её. И плащ.

                IV.

Как много, братья, вскрытий скудных
сулит нам дяденька рябой,
сам плод подспудностей подсудных
с постыдной заячьей губой.
 

Soundtrack: David Benoit, The Beatles, She's Leaving Home.