нет в тебе ничего моего, кроме одиночества

я давно не пишу, как по швам
рвутся суставы и сухожилия.
если жить, значит молиться, попасть под колеса встречных машин,
значит я выполнил обещание.
выжил. 
неужели, оставить меня было таким легким движением,
не сжимающим горло в тиски?
мои руки тряслись,
когда я перечитывал абзац о передозировке аспирином.
сорок таблеток.
если бы обо мне кто- то поставил спектакль, снял фильм,
его обвинили бы
в излишней трагичности.
я никогда не смогу постареть, если искать в этом плюсы, переходить на личности.
мы никогда не умели хранить в памяти счастье, больше чем в период одного счастливого дня.
до сих пор не смог понять, почему тебе было жалко других,
но не было жалко
меня?
я, как ребенок в утробе.
которого смыли в канализационный люк, где- то на восьмом месяце,
когда аборты запрещены.
я, как ребенок, у которого нет ничего,
кроме звенящего отчества, в голове его матери.
я, как ее крики о помощи, когда она молится, чтобы все прекратилось.
я собрал твои фото в одну папку и назвал ее " самоубийство ".
и сотру ее, когда аспирин доберется где- то до правой почки.
чтобы никто никогда не узнал причины.
и не будет никакого письма,
в котором
я не 
смогу назвать тебя " мое счастье ", поскольку  нет в тебе ничего моего,
кроме одиночества*.













(с.) Вера Полозкова.