И моя кожа становится серой

Я написал это, потому что хотел это написать .

Я спускался в подвал по острому ходу лестницы вниз. Здесь так громко, в самом тихом мести планеты. Из-за гудение вентиляции, закрывающей окна. Лопасти разрезали свет, падающей с улицы. Я чувствовал то тень то свет на своем лице. Почти  так, я хочу освободиться от слова.

Задыхаясь от черной вони, я прошел мимо ванн с материалом. Уже материалом. К столу с инструментами. Обычно они здесь не лежат, их хранят наверху под рукой, но сегодняшний день был исключением. Чем ближе к столу, тем слабее я становился и понимал, что ничего не хочу, как только двигаться к столу. Слабее.
 Мне нужен был ампутационный нож. Он лежал отдельно от всех инструментов, под голубой  клеенчатой скатертью. Взяв тонкими пальцами за рукоять, я двинулся обратно, между красных ванн.

Я толкал, тянул дверь на себя, она никак не поддавалась. Я почувствовал горячи теплый воздух на лице , когда прижался лицом к двери, и холод, охвативший мои ноги. Тепло жизни .
Холод...
Я сел на ступени. Я не кричал, во мне не просыпался гнев.
Не просыпался гнев.

Вчера под дождем. Вчера под желтым светом фонаря.  Ветер таскал и разносил капли дождя под фонарем. Танцы дождя. И ты крепче ко мне прижимаешься. Мне не унять сердце, в стуке дыхания миром. Сердце перекачивает реальность, и через несколько ударов ты отпустишь меня. Нет, я тебя не отпущу. Ни от себя, ни от мира. Мы мокнем под дождем на парковке.

Автобус, шурша по асфальту, каплями, тянется к нам. Трамваи, подгибая и захватывая с рельсов воду, раскачиваясь, стремятся к нам. Не отпущу.  Мир не движется, и в тоже время бежит, разбиваясь светом об сотню лобовых стекол.
Все тело мое болит. Покрыто сотней язв. Вскрываются гнойники, зияет язвенное составляющее меня, скрытое ото всех кожей. Натянутой.  И кажется, никуда не уйти. Эти разрывы, где была сплетена наша кожа. Ты разбиваешься об сотню лобовых стекол.

В холодной кровати не заснуть. В пустой кровати только вмятины после тебя, складки постели. И шрамы на лице. От битого стекла. Я разбиваю зеркала.

Твой приход от врача омрачен. Ты сидишь на краю светло коричневой мебели в прихожей, сжимая бумагу в руках. Свет  перегоревших ламп – лампочки среди перегоревших ламп струится по волосам. Слезы блестят в уголках рта, дергающегося  - целую вечность.

Дай хоть в последний раз тебя любить.

Телевизор не выключался  - я пересмотрел все что можно.

Все безумие губ, что шептали тебе на ухо. Прощай. Прощай. Прощай, поцелуями мочки уха покрываю. И время маятников кидает, то быстрее, то замедляясь. Прощай. Вырваны пальцы из сжатой ладони, и ветер качает в такт удара моего сердца твои волосы. И сердце бубнит в бреду – прощай, нет, не уходи. Останься.

Отражение зеркал. В больничных крыльях спрятались мыши. В больничных крыльях, раскинутых за городом, не собрать перьев. И люди бегут между корпусами, сбивая  плечами, за жизнью. И женщина, исхудалая, с кожей натянутой на череп, в окне  гладит поверхность стеклянных озер. Это была ты.

 И ночи превращаются в реки боли, стекает лихорадка по бедрам с простыни на пол. И  ночи слепы, темны не видно пальцев ног. Духота темноты давит, и в горле пережат крик. По тебе.

В душной ночи греет земля из воспоминаний, трава, деревья, зажавшие солнце в ветках, в ладони. Трава желтыми косами перекрывает поля, что сходятся к горизонту. Бежать, бежать, бежать подальше от костей, зарытых в земле.

 Ничего не остается. И дома трещат под дождем, и города в вихре ветра стонут и исчезают с лица земли.

Дальше только безумие недель: вечер и хлеб, и еда. И комнатная гадалка, и свет ламп и тусклость книг, и фильмы льют озноб. И музыка повторяется в семинотном танце, закругляется и в окно. И ванна не заполняется, и утопиться в ней лучше всего. Сего. И горы полов и стен сдвигаемых бессонницей титанических плит жалоб и сквозняков. Найди другую, Заново, снись мне, глотай меня. Вспахай мне душу и не забудь посадить. Хоть немного тепла. Теплая земля.

Здесь, в негде,  пахнет заботой. Хреном и мечтой. Бессмертием. Поездками на море. Ушной болью.

Врачи расходятся, Белые халаты обтекают меня, не проронив ни слова. Дальше бежать. В старой приемной, где свет раскачивается на лампах и мигает в глаз. Выходит врач, рассматривает пуговицы у меня на груди. И тихо, только шепотом. Что ему жаль.

Твое тело придают искреннему огню. Любил ли я тебя так жарко и искренне? Теплая земля.
И за дверью, испачканной моим дыханием жизни, вниз по лестнице  - в ваннах лежат мертвецы. И ампутационный нож направлен на мое сердце. Ладонь бьет по концу рукоятке.
И моя кожа становится серой.