Андрей Беловский - Дворянский Петербург. Часть 9

 

Разговор А.С.Пушкина с Анной Керн.

Керн:

Ужель отрадное виденье
Вовсю сбывается! Мой Бог!
Всего одно стихотворенье.
Но стиль возвышенный и слог,
Достойный вечного вниманья
И чувства… Пылкие слова…

Пушкин:
Из всех законов мирозданья
Один я выделю сперва…

Керн:
Какой? Мне очень интересно.

Пушкин:
Один любви обет простой.

Керн:
Его вы приняли? Чудесно!
Ах, бедный, бедный рыцарь мой!
Ах, паладин, в предверьи храма!
Теперь ваш долг его блюсти.

Пушкин:
Ах, сердца рыцарского дама!
Ах, фея млечного пути!
Я преклоню свои колена…
И в этом сладостном плену…
Одна любовь сильнее тлена!
И Бог нам дал всего одну
Святую цель. Она прекрасна!
Здесь совершенство обрести.

Керн:
Любовь дается не напрасно!
Известны Богу все пути!
Но, путь священного обета, -
Законов рыцарства устой!
Нас вдохновят. И скажут где-то:
Любовь пленяет красотой!

Пушкин:
И милосердием пленяет.
И я, как Лев, у ваших ног.

Керн:
Ваш брат? И он приударяет
за мной.

Пушкин:
                Проказник. Как он мог?

Керн:
Силен писать в альбом стихами.
Но, с вами брата не сравнить.
И мир, придуманный не нами,
Легко поэзией пленить!

Пушкин:
О, да! Но вряд ли что мирское
Способно вечно волновать!
Нельзя кривлянье шутовское
К дарам Господним приравнять.
Нельзя.…  Но то, что всех равняет…

Керн:
Ах, смерть! Нет выше всяких сил
Про это слушать!

Пушкин:
                Всё бывает.
Был Веневитинов вам мил!

Керн:
Не был - а есть! Стихи нетленны.
И будут многих волновать.
Ты посмотри на эти стены!
Здесь многих жребий был бывать.
Они ушли.…   Но недалече
стоит из мрамора стена.
Напоминание о встрече.
О жизни выпитой до дна.
О смерти, память не могущей
отнять у тех, кто дружен был,
о тех, кто в жизни предыдущей
любовь и дружество дарил.

Пушкин:
Мой Бог! Вы вспомните едва ли
когда-то шалости мои!
Места, в которых мы бывали.
Так влага чистая струи
под солнцем жизни истощится.

Керн:
Ну, нет! Не стоит забывать,
Что к славе трудно приобщиться,
Что мудрость благо воспевать,
Что вдохновение пленяет
Всех тех, кого Господь избрал.
Хоть в этой жизни все бывает,
Еще никто не умирал
Из тех, кто муз святой избранник.
К ним память вечная пришла.
А вы – Фортуны вечны данник!
Талантам вашим нет числа!

Пушкин:
Да ну! Пожалуй, перегнули
Меня избранником считать.
А вдруг придется пасть от пули?
Так дай мне Бог не возроптать!
Судьбу в наш век не выбирают.
Талантом Бог нам подает!
И все уйдут, но все ли знают…?
Из чаши жизни кто не пьет?

Керн:
А как же зло?

Пушкин:
                -По воле Бога
Нас что-то может искушать.
Но тот, кто чтит уставы строго
И злу способен помешать,
Тому порукой вдохновенье,
Которым Бог вознаградил!
Я вспомнил чудное мгновенье…
А Глинка музыку сложил
И всем искателям порука
Слова, которые поют!
Не это ль вечность в форме звука?
Не так ли душу познают?


Разговор поэта В.А.Жуковского
с баснописцем Иваном Крыловым.


Крылов:
Судить потомкам справедливым
За кем осталась правота.
А как хотелось быть счастливым!
И как воздействует мечта!

Жуковский:
Мечта! Взывали: «Просвещенья,
Свободы, равенства!.. Но рок –
Непостижим. Пройдут мгновенья,
Часы, века и наших строк
Поймут ли истину потомки?
Всех обстоятельств не учесть,
Застыв над вечностью у кромки
событий, что нам предпочесть?

Крылов:
Я, брат, намек предпочитаю.
Косноязычные слова
Откроют замысел. Я знаю:
Читают Цензоры сперва,
Затем жандармы – это ясно.
Затем, быть может, даже Царь!
Писать в открытую опасно.
Но есть спасение, ведь встарь,
Где притча с баснею родились,
И где мудрейший дал зарок:
«не обличай». Но мысли бились
О стену замысла. Игрок,
Свой куш солидный предвкушая,
От славы суетной подчас,
Искусство басни возвышая,
Явил возвышенного глас.
И жизнь, казалось, принимала
Такие правила. Мой Бог!

Жуковский:
Кто начинает все сначала?
Кому сей замысел помог?

Крылов:
Да всем! Читатели смеются.
И Царь долен, может быть?
Доволен Цензор. Перебьются
Жандармы, что и говорить.
И вот «возвышенных услада»
Находит чуткие сердца.
И мысль кипит. Да так и надо.
И обличаем подлеца,
Монарший гнев не навлекая.
У нас, увы, за прямоту
На все заслуги не взирая,
За сто девятую версту
Сослать способны из столицы
Всех тех, кто дерзкое писал.
А есть и Азии границы.
И есть Кавказ, и есть Урал,
И есть Бобруйск, перечисленья
Немало времени займут.
И жизнь похожа на мгновенье.
Но мысли правнуки поймут.

Жуковский:
Поймут, но жизнь – она проходит,
Я мог бы мир перевернуть.
Порой отчаянье приходит,
Коль дали б волю мне хоть чуть,
Я б просветил иные страны.
Не только свой родной народ.
Хотя стоят, как истуканы
«Столпы толпы, набравшей в рот
Воды, от сытости и скуки»
Россию губит бюрократ!
А темп «воинственной науки»
Сословий гибелью чреват.
Нет, не наука, а духовность
Способна  Родину спасти.
Не вольнодумствия греховность,
А святость Божьего пути!
Так, дай нам Бог в другие страны
Свои таланты не сгонять
И мысли тех, что в вере рьяны,
Как Дар от Бога воспринять
Бог посылает, но в опале
Свой век избранники влачат.
И скажут: «было, но проспали»
И скажут: «многие кричат
Свободы требуя и права»
Но… неужели снова кровь?
И так история кровава
И «мир насилия» суров.

Крылов:
Увы, вкушая правду мира,
Не до веселия отнюдь.
И даже пламенная лира
Не может высказать всю суть.
Ах, вечный зов добра и света!
Приемлют чистые сердца
Святое виденье поэта
Святые мысли мудреца.
А на устах иль страх, иль дума
Бог вечен! Что же  нам жалеть?
Но мир, что давит так угрюмо…
Иль чин, иль крест, иль гроб, иль плеть.
Четыре главные исхода,
Помилуй Боже, на Руси
Укоренились год от года.
От бездны, Господи спаси!
Ужасной бездны, что способна
Всё то, что свято изломать.
Вот Пушкин пишет бесподобно!
Но, как его воспринимать?

Жуковский:
Как патриарха восприемник
Он пишет то, что Бог велел.
И пусть жандармы «новый темник»
Пришлют. Стихи его удел.
Но… нет! В политику опасно
Ему вникать. Он так горяч!
И поминает не напрасно
Чреду удач и неудач.
А все же… жизнь порой прекрасна!
И Царь порой благоволит.
И я привык шутить опасно.
И сердце больше не болит.
Я понял: случай – воля Бога.
Хотя усилья приложу.
А примут строго иль не строго?
Да, я и сам порой сужу
Помилуй Бог, лицеприятно.
Ах, эти жесткие  слова.
Как жаль, что их не взять обратно!
Порой... подумал бы сперва,
Порой…  А, впрочем, и не скучно.

Крылов:
Тебя Господь вознаградит!
Была бы Русь благополучна!
А там… и Царь, не будь сердит,
Опору даст для просвещенья,
Не зря мы ратуем, не зря!
И вспомнят наше поколенье,
И встанет «новая заря»!


Разговор Н.В. Гоголя с княжной Зинаидой Волконской.



Волконская:
Увы, мой друг, ничто не вечно!
Хотя, трагедия в другом:
Убит поэт бесчеловечно
Своим безжалостным врагом.
О Боже! Бедная Россия!
Теряя гениев своих
Ты плачешь. Будущий Мессия,
В своих молитвах, вспомнит их.
Где добродетель постоянства?
Где дух возвышенной мечты?
Где жизнь без страха и без пьянства?
Где правда горней высоты?
Где, мой народ, твои кумиры?
О Русь, куда тебя несет?
А вы – «парадные мундиры»?
Весь мир запомнит этот год!
А вы? А вы недосмотрели!
И гений творческий убит.
И дни для многих посерели.
И сердце к Богу  вопиит!

Гоголь:
Страны «земли обетованной»
Я в удаленьи не забыл.
Да, кто я в жизни этой странной?
Там прах отеческих могил.
А здесь свобода и порука
Талантов – «благостный раёк»
Но … то ль печаль, а то ли скука…
Хочу бежать, не чуя ног:
Назад в Отчизну. Там сомненья
Развею. Истина в ином!
Здесь хорошо, но Бог прозренья!
Здесь все в гостях, а там наш дом!
Здесь все не так, как в отчем крае.
И я не знаю что сказать.
И каждый вечер выбираю
Слова, способные связать.
К «родным пенатам возращенье»
С веленьем Божьего пути.
И вновь, то радость, то сомненье.
И где свободу обрести?

Волконская:
Свободы  истинной обитель
Нам в «бренном мире» не найти.
Верши дела, но будь как зритель!
Известны Богу все пути!
И все желания известны.
Приемли жребий до конца!
И сожаленья не уместны.
И жалко «чистые сердца».
И Бог, когда-то откровенье
Для русских сам провозгласит.
За все страданья и мученья.
А кто страдал – тот будет квит.
Да, есть прозренье за страданье!
И есть покой и благодать.
Но, только сила воздаянья
Все воздает, чтоб нам не дать
В Господней воле усомниться.
Молись, постись и обретешь!
Отчизна или заграница?
И там внимал и здесь растешь.
Ему все жребии покорны!
Неси свой жребий до конца!
Порой, у многих мысли вздорны.
Но, есть и чистые сердца!

Гоголь:
Да есть! Прибудет и убудет
Морей всех уровней вода.
Но будет Бог! И правда будет!
И честь и Родина всегда!



Разговор М.Ю. Лермонтова с Екатериной Григорьевной Быховец и Львом Сергеевичем Пушкиным.



Лермонтов:
Друзья! Я счастлив вместе с вами!
Какой чудесный яркий день!
Какой пейзаж! Судите сами.

Быховец:
Как будто здорово, но тень
Чего нависла, я не знаю.
На сердце что-то тяжело.

Пушкин:
Наверно я вас понимаю:
К вам озарение пришло,
Что мимолетно все мирское,
Что ждут героев небеса.
И это небо голубое
Таким прибудет пол часа.
А, может, нет. Но где-то туча
Не к Пятигорску ль собралась?

Лермонтов:
Есть ситуации покруче,
Был повод - ссора пронеслась.
Но, я то думаю не сильно
Один из спорящих задет.
Под вечер дождь польет обильно.
И спора нет! И ссоры нет!

Быховец:
Когда б так просто все решалось?
То я б не стола говорить.
Что наша жизнь? Всего лишь малость.
Но, даже малостью сорить
Уж я то думаю,  не стоит.
Вот, Лев, трагически ваш брат
погиб. И сильно беспокоит
Меня предчувствий водопад.

Пушкин:
Отнюдь! Да все не так опасно,
Я полагаю, как тогда.
Хоть, впрочем, многое не ясно:
Кому счастливая звезда
Еще сегодня улыбнется?
Кто будет счастлив? Или нет?
Кого по случаю коснется
«перст  провиденья», и тенет
кто избежит по воле Бога?

Лермонтов:
Уж, я надеюсь избежать.
Пусть в Пятигорск лежит дорога.
Не буду грозное стяжать
Самой судьбы определенье.
К чему играть своей судьбой?
И что поможет? Лишь везенье.
А впрочем, все само собой
Еще до ночи разрешится
Я пули вовсе не страшусь.

Быховец:
Но как средь молний изловчится
Остаться целым? Я бешусь,
Когда не знаю в чем развязка,
Каков истории финал?
И мир не Рай и жизнь не сказка.
И смерть никто б не миновал,
Когда б была альтернатива,
Когда б зависело от нас…
Жить вечно – счастья перспектива!
Но, что мешает каждый раз?

Лермонтов:
Сама судьба порой мешает
Достичь того, чего хотим.
И только память воскрешает
Всех тех, кого мы свято чтим!
Всех тех друзей, что были с нами.
Иных, уж в этом мире нет.
Что движет лучшими умами?
Одно ль движение планет?
Иль в том прозреньи тайна Бога?
Хочу все знать и не хочу!
И я, как странник у порога
В «ворота вечности» стучу.
Они почти уж отворились.
К заходу солнца буду знать
Куда ушедшие сокрылись?
И где для сердца благодать?
И где предел земных желаний?
И где прозрения предел?

Пушкин:
Но не давайте обещаний
И не ищите новых дел,
Пока «уверенность святая»
От вас беду не отведёт.
Горит  свеча, и воск растая,
Уже не мнит, что все пройдет!
Что снова в форму будет вставлен,
Чтоб снова мыслить и гореть,
И от забвенья избавлен.
Живет. И так да будет впредь!
В благих стихах душа поэта
Несет потомкам «высший свет».
И не коснется строчек «Летта»!
Ни жизни нет, ни смерти нет!
А есть лишь Боговдохновенье.
А представление персон
Для Бога только представленье!
А наша жизнь лишь яркий сон!

Лермонтов:
Но, нет! И Бог аплодисменты
Способен чудом воссоздать!
И все стихи и документы
И письма – все решат издать!





Разговор генерала М.Ф.Орлова с Его Величеством Государем Императором Николаем Павловичем.



Император:
Подумать граф, да как вы смели
Смутьянов дерзких предводить?
Иль мало милостей имели?
За то я буду вас судить,
Что вы, забыв свой долг дворянский
В большую смуту вовлеклись.
Ведь вы ж не «данник басурманский»?
В гвардейца форму облеклись.
Во славу Родины служили.
Чего же вам еще желать?
Французы «голову вскружили»?
Могу и «плаху исполать»!
Я Царь! Сам Бог моей рукою
Велит казнить бунтовщиков.
Хотя и горько мне, не скрою.
А ты то, батенька, каков?

Орлов:
Нет, Государь. Я невиновен,
Что брат ваш много обещал.
Путь возмущения греховен.
Не Бог ли к духу причащал
И говорил, что обещанья
Должны мы честно исполнять?
Скажу я так же в оправданье,
Что много ль можно мне вменять?
Не шел на площадь пред Сенатом.
Царя убить не призывал.
Ведь вы же знаете нас с братом.
Хотя, положим, я бывал,
Средь тех, что вышли пешим строем
Что б конституцию стяжать.
Теперь они уж под конвоем.
Иным тюрьмы не избежать.
Иным не каторгу дорога.
Кому-то даже эшафот.
Но, всех казнить побойтесь Бога!
Гнев, раздраженье – все пройдет.
Но всем явленьям есть причина!
Я вам напомню, что всегда,
Когда приходит годовщина
Цареубийства, господа,
Из тех, что очень много знали,
Напомнят: брат ваш обещал
Нам конституцию, едва ли
Забудут все и вот финал.
Финал ужасный и плачевный.
И кровь течет по мостовой.
И плач раздастся многодневный.
Когда бы брат ваш был живой…

Император:
Так вы… так вы об это знали?
Ну… Все же ладно. Говорят,
Что стены многое скрывали.
Что тайны многих ободрят.
И я, во имя тайны брата,
Вас, может быть, и не казню.
Но, всем положена расплата.
Кому-то, может, отменю
Час исполненья приговора.
Но… ссылки вам не избежать.
И я вас вышлю очень скоро
Но, вы мне можете сказать,
Но только очень – очень честно:
Граф Пушкин в заговоре был?

Орлов:
Нет, не был! Пишущий чудесно,
Конечно, с многими дружил.
Его любили и ценили
Но, чтобы в заговор вовлечь?
Того б потомки  не простили.
Ваш долг поэта уберечь.
Вы Царь! А он всю Русь прославит,
И это время! Жизнь как сон.
Но, гений вечный след оставит.
Вот повесть «Пушкинских времён»,
Потомки скажут: «Повезло же».
Ведь кто-то с гением дружил.
Пусть цепь звенит порой, а все же
И я в одной эпохе жил
С поэтом « горнего размаха».
Он все сумеет охватить.
Всю Русь! Весь мир! И даже плаха
Не сможет славы прекратить!
Да, я поэту современник!
Что положение мое?
То генерал, то просто пленник.

Император:
Уж не хотите ль «под ружье»?
И на Кавказ вину исправить,
Промашки кровью искупить?
В особый век я буду править!
Пришлось мне кровью окропить
На трон вступление. Но все же
Не назовут меня плохим!
Его я сделаю, о Боже,
Историографом своим!
Талантом с ним никто не равен!
К чему «мышиная возня»?
Доколе Пушкин будет славен,
Дотоле вспомнят и меня!


Разговор поэта Адама Мицкевича с Каролиной Собаньской.



Мицкевич:
Помилуй Боже! Каролина,
Всему на свете есть цена!
И жизнь и слава – все едино!
Хоть жизнь одна и честь одна!
Поступков жизненных для «взвеса
Весов Судьбы», не утаить.
И ты, и Пушкин и Одесса
Способны были упоить
Меня общения отрадой.
Но, все не к месту и не так.
И за кладбищенской оградой
Его могилы скорбный знак
Стоит. Увы, как знак укора.
Где примирение мое?
А он ушел. Ушел так скоро.
Кричит и кружит воронье.

Собаньская:
Увы, мы тоже удивились.
Вы были лучшие друзья.
И до сих пор не примирились.

Мицкевич:
Во всем, во всем вина моя!
Не ждал он страшного упрёка.
Я был игрушкою страстей.
И ранил душу так жестоко.
И ждал крамольных новостей.
Но, то восстанье подавили.
А он приблизился к Царю.

Собаньская:
Быть может, было в вашей силе
Не бить. Я правду говорю.
Ведь сколько бед приносит слово?
Когда в сердцах смиренья нет,
Когда мы действуем сурово
И злы на весь «придворный свет»?

Мицкевич:
Хотел бы я не ранить друга,
Но к сожаленью написал
Те строки, бившие упруго.
И свет сатирой сотрясал.
И думал: мир остановился,
Коль не сумели победить.
То пил, то плакал, то молился.
Не мог себя разубедить.
И та жестокость, так ужасно,
Была виновницей всего!
И было дико и опасно
Навстречу гнева естество
Открыть, заветы нарушая.
Заветы дружбы, Боже мой!

Собаньская:
Да не казнитесь. Жизнь Большая.
И мне надорванной струной
Известье страшное сыграло
Такой трагический аккорд,
Что пережить всей жизни мало!

Мицкевич:
Ну, что ж, я тоже буду тверд!
Вина? Но все мы не безгрешны!
Война ли, пуля или штык,
Пути насилия кромешны,
Как тьма, сползающая вмиг,
Когда прекрасное желает
Собою скрыть. Одна беда:
Всевышний жизнями играет!
Увы, и будет так всегда!
И жизнь известна. Что мы можем?
И смерть является свой укос.
Слезами мертвым не поможем.
И этот путь шипов и роз
К могиле гения приблизил,
Но ничего не умалил.
И совершенства не унизил,
И тайн сокрытых не открыл.
Я знал, что может завершиться
Любая ссора точно так.
Ведь каждый может ошибиться.
Но Боль продлится, и обмяк
Поэт, руками друга схвачен.
Не мсти, он скажет, за меня.
И друг той просьбой озадачен,
Судьбу тяжелую кляня,
Под грузом горести прогнётся.
Виновен! Как теперь нам жить?
И всякий мукам ужаснется.
И ненавидеть и любить –
Опасный дар. Любовь порою
Сведет несчастного с ума.
А злая ненависть, не скрою,
Отравит многим жизнь сама.
Не осуждать и не казниться.
Вот жребий славный, но, увы!
За что нам совестью плениться?
За что не поднять головы?

Собаньская:
За то, что судим слишком часто.
За то, что слишком горячи.
За то, что ум калечит каста,
А тело… Бисер не мечи…
Но, мы порой иное можем:
Вы написали некролог,
И тем сомненья подытожив,
Вы извинились!

Мицкевич:
- Я не мог
Не написать. Душа горела.
А подпись? Я не сочинял.
Я друг! Я друг его всецело!
Иначе вряд ли бы писал!




Разговор князя Петра Борисовича Козловского с писателем Проспером Мериме.



Козловский:
Париж – обитель просвещенья!
Но, здесь мой временный приют!
Подумать, как текут мгновенья?
Как рано горесть познают?
Как рано старость беспокоит?
Как одиноко иногда?

Мериме:
Мой друг, Париж обедни стоит!
Ему счастливая звезда
Столь долгий век предначертала,
Что и шутить не мудрено.
Но вы грустны. Так что же стало?

Козловский:
Меня событие одно
И взволновало и убило.
Убит мой друг. Убит поэт.
И все что раньше было мило,
Что волновало много лет,
Вдруг отступило. Лист роняет
То древо самых чудных слов,
Что никогда не увядает,
Что сохранит первооснов
Благую истину. Поэты
Его взлелеяли в саду
Нетленных рифм. Свои обеты
Давая. Всякую нужду,
Одолевая в предвкушеньи
Расцвета мысли и труда.
А пребывающим в забвеньи
Вкусить полезно иногда
Тот плод, что всё преображает.
Мой друг, И я о том скорблю!
Сама природа увядает
по смерти Пушкина. Люблю
Смотреть, как гениев венчают
Зеленым лавровым венком.
А вот, когда их убивают
Мне дух отчаянья знаком.
Вы, может, даже и не знали,
Что он меня переводил,
Давно и вспомните едва ли.

Козловский:
Вас Пушкин? Право удивил!

Мериме:
Издал я как-то подражанье
Те «Песни западных славян».

Козловский:
Ах, это старое изданье?
Тогда понятно. Не обман,
А просто стиль. И Пушкин «клюнул»!
Не разобравшись до конца.
И вдохновенья ветер дунул.
И вновь взволнованы сердца.
Шумят салоны Кишенёва.
Сам Инзов даже похвалил.
Прекрасный стиль. Какое слово?
Писал возвышенно, как жил!
Хотя, порой, шутил опасно.

Мериме:
Мы все шутили в те года!
Казалось, жизнь была прекрасна!
Казалось, будет как всегда!
И что всего первооснова
Законы вольности святой!
И вечен дух, в котором слово
Искриться мысли чистотой.
Я даже слышал, говорили:
«Он превзошел оригинал!»
Переводя меня « затмили»!
Когда б я знал! Когда б я знал!
Мне так хотелось пообщаться.
Нам, право, было б что сказать.
Ушел поэт. Могу признаться.
Что вряд ли явится опять
Способный так писать умело.
А ваш приятель граф Толстой?
Ведь что-то в нем меня задело.
Он стал другой. Совсем другой.
Ведь он когда-то восхищался
Поэтом Пушкиным. И вдруг:
С врагами Пушкина сравнялся

Козловский:
Предатель хуже мертвых мух.
Когда по делу «Декабристов»
Его хотели допросить,
Притих, хоть раньше был неистов.
И не могло не возмутить
Меня как быстро он отрёкся
От тех, с кем вместе начинал.
О неприятности «обжегся»
И к власть имущим в ноги пал.
Да, есть одно предположенье:
Не Бенкендорф ли за него
Изрядно взялся. Есть сомненье.
Но он отрекся от всего.
Так дай нам Бог не отрекаться.
От тех, кто дружен с нами был,
От тех, чьей дружбой восторгаться
Потомки будут. Бог судил.
Нам разный жребий. И дороги
Нас разделили навсегда.
И лишь «поэт, почивший в Боге»
Забыт не будет никогда!