Андрей Беловский - Дворянский Петербург. Часть 6

Разговор А.С. Пушкина с И.И. Пущиным.



Пушкин.
Кто, с разворота и в ворота,
Так лихо может заезжать?
Друг Пущин – ты ли? Уж кого-то,
Я не могу не обожать!

Пущин.
Уж  я твое уединенье
Нарушил быстро и легко!
Да не введет тебя в смущенье
Призывный звон «Мадам Клико»!

Пушкин.
В дом странник! Силы ободряя,
Ты с утешеньем прискакал,
Фортуне ветреной вверяя
Свою судьбу! Уж я не ждал,
Такого резкого сюрприза.

Пущин.
Есть повод вспомнить про друзей,
Любимцев муз достойных приза.
И за гусар и за лицей!
Шалили, юности вверяли
Мечты. Я знаю, что потом
Все благороднейшими стали.

Пушкин.
Один лишь Корф прослыл «скотом».

Пущин.
Корф и тогда уж отличался
В поступках низостью души.

Пушкин.
Каким он был – таким остался,
Ему все средства хороши!

Пущин.
Он верноподданнейше служит.
У Бенкендорфа он в чести!
Коль, что Фортуна удосужит
Прознать, способен донести!

Пушкин.
Уж я «припек» его злодея!
Он трус – с дуэли убежал
Трясясь, под пулю стать не смея!
Уж, он себе воображал,
Что и Никитушку Козлова
Имеет право тростью бить.
Я «не спустил» ему такого!
Он утерял, и спесь и прыть!

Пущин.
И стыд, и честь к тому ж в придачу!
Не жду я правды от него.
А коль убьют, то не заплачу!
Быть негодяем каково?

Пушкин.
Но жаль одно, что негодяи
Весьма возвысились сейчас!

Пущин.
Царю нужны соглядатаи.
А Корф – годиться в самый раз!
А впрочем, этот трус презренный
Сидит в столице далеко,
Не слыша голос дерзновенный.

Пушкин.
Вели подать «мадам Клико»!
Мужайся Пущин, ждут бокалы!

Пущин.
А ты такой же балагур!

Пушкин.
Возьмем других, коль будут малы.
Граф Несельроде – самодур,
И Воронцов, доносам вторя,
Меня в деревню «упекли»
Не знаю. Выпустят ли в скоре?

Пущин.
Злодеи! Как они могли?

Пушкин.
Еще и как! У нас система
И для крестьян и для дворян
Свободы нет. Больная тема!
Мы отстаем от многих стран!

Пущин.
Хоть не на много и отстали,
Но есть возможность всех догнать.

Пушкин.
Монарх решился?

Пущин.
-Нет! Едва ли!

Пушкин.
Когда начнется, дай мне знать!

Пущин.
Письмом, в столицу приглашая,
Уж я тебя оповещу.

Пушкин.
Я вижу тайна в том большая,
Себе я точно не прощу,
Что доверительности многой
Средь вас нисколько не сыскал.
А просто шел своей дорогой.
Писал, надеялся и ждал!
Иль, я не понял, что шептались
О чём-то в Каменке не зря?
Иль, вы искусно притворялись?
Иль, больно любите царя?
Иль, вдруг замыслили такое,
Что в тайне надобно держать?

Пущин.
Да что ты Пушкин? Бог с тобою!
Хоть, и не стану возражать.
Пойми, всему дано свершиться!
Но, ты поэт запомнить нас!
И глас свободы вострубиться,
Когда придет свершенья час!

Пушкин.
Хотя я жду еще сюрприза!
Ты знаешь, что у нас в чести?

Пущин.
Тома иль сплетни от Маркиза.
И пьесы! Правда! Ну, прости!
Тебе знаком был Грибоедов?

Пушкин.
Да как уж батенька не знать?
Уж, как острил среди обедов?
Шутник, каких и не сыскать?
Уж помню: мы с ним расшалились…
Потом уехал он в Тифлис.
Меж нас – Кавказ. Но не забылись
Те дни…

Пущин.
-Читай же! Вот твой приз!

Пушкин.
Смотри, какое сочиненье!
Ума какая чистота?
Какой восторг? Какое рвенье?
Какая пылкая мечта?
Как гений он сформировался!
И как я рад, что с ним знаком.
Кто на кого из нас ровнялся?
Но не забудут и о нем!
И обо мне! О нас с тобою!
Про лицеистов тесный круг!
И про «друзей готовых к бою»!
Вперед, к бессмертию мой друг!

Разговор поэта В.А. Жуковского с опальными декабристами Николаем Ивановичем Лорером и князем Нарышкиным.



Жуковский.
Друзья, как ждал я эту встречу!
Ах, сколько зим и сколько лет!

Лорер.
Немало батенька - отвечу.
И кто сказал, что правды нет?

Нарышкин.
Великий дар увидеть друга!
Вот милость Божия для нас!
Среди людей другого круга
Давно в Сибири я увяз!
Но, вот надежда появилась
На милость Бога и Царя!
А вдруг все прежнее забылось?

Жуковский.
Вы уповаете не зря!
Наследник милость расточает.
Могу за вас я попросить.

Лорер.
Вы милосердны! Кто не знает?
И все, что сделали, забыть
Потомки вряд ли уж решатся.
Как не молиться тут за вас?
И каждый раз не изумляться!
Не прослезиться каждый раз!

Нарышкин.
Кавелин так же прибыл с вами,
А он ведь с Бригеном служил.
Когда-то звали их друзьями,
Но Царь различье положил.
Один увенчан кандалами.
Стал губернатором другой.
Его, увидев между нами,
Кивнул лишь только головой!
Простой кивок, а ведь когда-то
Он сам был Бригеном спасен.
Была казенная растрата
И мог всего лишиться он.
И что ж теперь, неблагодарный
Ему послал сухой кивок.
А вы, наш гений лучезарный,
Просты и всем от вас есть прок!

Лорер.
Не вы ль за Пушкина просили?
Не вы ль просили для других?
Не верю я, что б вас забыли
В молитвах искренних своих.
Я вас, милейший, вспоминаю!
Знакомство с вами – это честь!

Жуковский.
Но, вы просите! Обещаю
Готовить радостную весть!

Нарышкин.
Мой друг, мы живы, слава богу!
Что беспокоиться за нас?

Лорер.
Привыкли к ссылке понемногу.
А путь домой? Всему свой час!
Хотя, есть более несчастный
Князь Воронецкий наш сосед,
Ведь он то точно не опасный
Ему за семьдесят уж лет.
И в ссылке страждущий доныне,
Старик мечтает об одном:
Есть старый дворик на Волыни,
Его отцов поместный дом!

Нарышкин.
Хотел бы он туда вернуться
И там спокойно умереть.
И перед смертью улыбнуться,
На землю предков посмотреть,
И опочить. Его желанье,
Уж, видит Бог, не велико!

Жуковский.
Я приложу свое старанье
Ходить не нужно далеко.
Спрошу наследника престола.
Сам Бог для вас его послал.
Я попрошу, коснувшись дола,
Но, сам другого ожидал.
Мне за друзей просить не сложно
Так почему же за себя
Вам не просить, коль то возможно?
Ведь все я выполню любя.

Лорер.
Чем обусловлено решенье
Могу я, впрочем, рассказать.
Коль мы получим снисхожденье
Что скажут? Милостью опять
Высокородных наделили,
Забыв иных простых чинов.
Нарышкин князь. А мне б вменили
Моей племянницы любовь.

Жуковский.
Твоя племянница блистает
Среди придворной кутерьмы.
И многим - многим помогает.
И просветленные умы,
Средь знатных дам известных в свете,
Ее решили выделять.
В салоне фрейлины Россети
Уж стало модно оставлять
Стихи, вошедшие в альбомы.
И я писал своей рукой.
Мы с ней давно уже знакомы.
А ведь ее своей строкой
Сам Пушкин к вечности направил.
Его уж, смогут ли забыть?

Лорер.
Нет,  никогда! Господь избавил!

Нарышкин.
Его забыть? Не может быть!

Жуковский.
Мой Бог, в порыве благородства
Мы достигаем высоты
Твоих идей, и много сходства
У тех, чья крепость только Ты!
Так положась на милость Бога
Свой крест и дальше понесем.
Хотя у всех своя дорога!
И всех несчастных не спасем.
Лорер.
Но совершим что в наших силах
Стараньем сердца и руки.

Жуковский.
А плющ забвенья на могилах
Покроют правнуков венки.



Разговор Николая Васильевича Гоголя с писателем Иваном Котляревским и поэтом Гребинкой.



Гоголь.
Даруя встречу с земляками
Бог утешенье подает!
И снова радость между нами
Свои утехи разольет.

Котляревский.
Мой друг, как вами не гордиться?
Кто на весь мир, забыв покой,
Свой край прославил. Потрудится
Вам довелось, земли родной
Вы все красоты расписали.

Гоголь.
Щедра полтавская земля!
Бог вдохновлял, а мы писали,
Твореньем душу исцеля!

Гребинка.
О, да! Порой процесс творенья
Есть способ горести забыть.
А Бог дарует озаренье
И рок не станет теребить.
И все, что сердце услаждало,
Вдруг отойдет на  план иной.
И цель зовет и слов не мало,
Вот, так же было и со мной!
Когда…  а,  впрочем, уж не важно.
Но, отблеск этих черных глаз
В своих признаниях отважно,
Я вспоминал который раз.
Хотя, не все как нам хотелось
Судьба спешит перемешать.
И птичка Божия распелась!
И к счастью любят поспешать.
И горсть земли с родных угодий.
И служба в северном краю,
И ритм стихов, и гул пародий,
И крик, который не таю.
Души поэта изъявленье.
И все не вечно, лишь душа
То ласки жаждет, то знаменья!
То к Богу просится спеша.
Не все ль поэты слуги Бога?

Котляревский.
На то он их и создавал!
Хотя, у всех своя дорога,
Но, кто на то не уповал,
Что век пройдет, мираж растает.
Забудут судей и Царей!
Но, правнук строчки зачитает,
Наивный в юности своей!
И помянет труды поэта.
Да что пред вечностью века?
Они пройдут, а все же где-то
Тебя прочтут наверняка!

Гоголь.
Иль запоют романс прекрасный!
А он и вправду удался!
И труд, и подвиг ненапрасный,
И звон цепей, и правда вся,
Своих творцов переживая,
Их к вечной славе вознесет.
А мы, на Бога уповая,
Должны писать! Коль повезет,
При жизни славное сужденье
Напишут критики о нас,
А нет – иное поколенье
Воспримет суть! Всему свой час!

Гребинка.
О да! Какие расстоянья
Помехой мысли могут быть?
Восторг и славные деянья
Не наш ли долг отобразить?

Котляревский.
Наш долг  - «на мосек не взирая»,
Как говорил поэт Крылов,
Стучаться рифмой в «двери Рая»,
Вручая Богу свой улов!
А тот улов благие души,
Что мы успеем воспитать!
И наставленье любит уши!
И всех не смеют освистать!

Гоголь.
Но многих лучших, все же, смеют.
Силен Булгаринский подход,
Да и друзья его наглеют.
Кого цензура круглый год
К сиим злодействам поощряет?
Кому Уваров «кум и брат»?
И кто на гениев бросает
И тень и сплетни невпопад?

Котляревский.
Все так, но я на то отвечу:
Кто будет помнить их журнал?
Скажи Сенковскому и Гречу,
Что Бог дела их все узнал.
Лет через сто на белом свете
Кто их посмеет оправдать?
За травлю гениев в ответе,
Чего им грешным ожидать?

Гребинка.
Суда потомков справедливых!

Гоголь.
Презренья вечного печать!
На подлость ссылок некрасивых.
За все придется отвечать!

Котляревский.
Их вспомнят только к нам в придачу.
Как тех, кто Пушкина травил.
А тех, кто ставил им задачу
Уж я б вовеки не простил!



Разговор М.Ю. Лермонтова с подполковником Данзасом.

Лермонтов.
За что же вас, не разумею,
Сослали в этот «дикий край».

Данзас:
За секундантство! Честь имею,
Отбыть в войска. Уж не взирай
На то, что был давно в отставке,
И что ушел от ратных дел.

Лермонтов.
Куда же смотрят в нашей ставке?
Вотще… всему же есть предел!
И право, в чем вы виноваты?
Долг чести выполнен сполна!

Данзас:
Уж хорошо, что не в солдаты!
А то такие времена…
Да и правители такие…
Они не только нас с тобой,
Но «честь и совесть всей России»
Без сожаленья бросят в бой!

Лермонтов.
Чего стяжать? Какая слава
Покроет нашего Царя?
Кто воцаряется кроваво
Жалеть не будет. И не зря
Идет молва, что слово жалость
Ему не очень то сродни.
А вольнодумцы? Нас осталось
Немного. В сердце загляни!

Данзас:
Гляжу! К сомненью иль к престижу,
Но в нем друзья мои живут!
Иных я больше не увижу.
Кого на небо призовут.
Кому… а столь ли это важно?
Но, памятуя, обозрим.
И станем в бой идти отважно.
А может с нами так, как с ним
Не обойдутся? Бог спасает
И от кручин, и от забот.
Погиб поэт, не каждый знает,
Что травля длилась круглый год!

Лермонтов.
Я знаю. Полк родной гусарский
С Дантесом мерзостным делил.
И караул, и выезд царский.
А сколько слез и сколько сил
Давно оставил за Невою?
Хотя, к чему уж вспоминать?
Быть может схваткой боевою
Развеюсь где-нибудь опять!
Здесь горцев частые набеги
Скучать по долгу не дают.
И жизнь без роскоши и неги!
И мысли пламенной приют.
И пули свист и звон булата!
И крик, поверженных в бою!
И честь, и слава, и цитата
Про Петербургскую мою
Шальную юность, все смешалось.

Данзас.
Но, вы не бросили писать?

Лермонтов.
А что же мне еще осталось?
Чем буду я себя спасать
От грустных дум? Ведь «поколенье
Сенатской площади» ушло!
Кто пал в бою, кто заточенье
Не пережил. И тяжело!
И вижу, нет уж тех идиллий.
Что раньше двигало умы,
Что многих стоило усилий,
К чему должны стремиться мы?

Данзас:
Простой ответ: да все к тому же,
К чему и те, кто был до нас!
И жизнь не лучше и не хуже!
И честь превыше пышных фраз!
И долг, к служению толкает
И память записей верней.
Ее никто не измарает
Кичась «цензурою своей»!
О, Бог – Владыка справедливый!
Благодарю за этот дар.
Там, Пушкин юный и счастливый
Лицей, прогулки стройных пар!
А мы и пылки, и болтливы
Кошанский лекции ведет.
Куницин строгий и красивый.
И кто бы знал, что дальше ждет?
И кто бы знал, что так случится?

Лермонтов.
Судьбы возможно ль избежать?

Данзас:
Как знать? Хотя приноровиться
Никто не смог. И как объять
Умом страну с такой судьбою?
Лишь Бог, взирая   свысока
Ее поймет! А нам с тобою
Сюртук Тенгинского полка!

Лермонтов.
Но это лучше чем шинели!

Данзас:
А может, Царь не досмотрел?
Иль просто, где-то не успели
Ему сказать? Иль не посмел
Граф Бенкендорф чинить расправу?
А, впрочем, этот разговор
Войдет в историю по праву!
Как все, что было до сих пор!



Разговор генерал – губернатора графа Милорадовича с Великим Князем Михаилом Павловичем Романовым.

Романов.
Как жаль, что Гвардия восстала!
Стоят знакомые ряды.
Не уж то крови было мало
За столько войн? Какой беды
России ждать? В какие годы?
Не уж то царствие падет?
И кто столь многие народы
В обитель правды поведет?

Милорадович.
Как знать, что двигало умами?
Каре на площади стоит.
И только выстрел между нами.
Чья кровь мятежных напоит?
Кому придется головою
За примиренье заплатить?
Чье имя грязною молвою
Не смогут люди извратить?
Сколь велика цена покоя?
И кто, сказав: «да будет мир».
И сделав действие благое,
Падет, простреленный до дыр?

Романов.
Соратник, нет во мне сомненья?
Пусть будет счастлив мой народ!
Свою цену за примиренье
Я назначаю наперед!
И я подъеду к ним спокойно.
Пусть слово Божие в устах
Их разоружит, и достойно
Приму свой жребий! На глазах
И тех, кто встал ко мне штыками,
И тех, кто высится за мной.
Пусть будет мир! А между нами
Пусть будет Ангел! Успокой
Мою родню, коль что случиться.
Я должен сделать этот шаг!
И пусть мой брат не огорчиться!
Свою любовь не на словах
Я докажу, что я достоин
Быть братом нового Царя!
Приносит жертву храбрый воин!
И кто сказал, что это зря?
Не зря и то, что мы родились
Среди потомственных дворян!
И то, что жертвам научились!
И то, что может слишком рьян!
Но, долг и честь повелевают
Народ от крови отвратить!
А тех, кто тело убивают,
Поверь, способен я простить!
Приобретения иль утрата?
И то, и то нам Бог дает!
Но тот, кто жертвует за брата,
Уж верно небо обретет!

Милорадович.
Какая честь, что мы знакомы?
Что я могу вам услужить!
Что провиденьем влекомы,
Решая: «жить или не жить?»
Мы к исполнению готовы!
Пусть будет мир любой ценой!
И это тело – лишь оковы!
И Бог не ходит стороной!
А честь и долг повелевают
Принять свой жребий «За Царя»!
И страха нет! И пусть стреляют!
И всё, что сказано не зря,
Когда души младой порывы
Тянули к блеску эполет!
Когда в боях остались живы!
Когда служили столько лет!
Когда исполнили присягу
И был разбит Наполеон!
В тот день, когда мы взяли шпагу:
Колоколов набатный звон
Призвал, к «обетов исполненью»,
На Бородинские поля!
Но веря Божьему знаменью
И доблесть ратную хваля,
Мы долг Отечеству отдали!
Неужто,  княже, и сей час
Не встретим судьбы без печали!
Бог есть любовь! Он любит нас!
И любит тех, кто чести ради,
Не побоялся долг свершить!
Кто неприятелю, ни пяди,
Земли не отдал! Может быть,
Что коль не вам, так мне удача
Поможет кровь предотвратить.
Ведь мы дворяне, и иначе
Нам недостойно поступить!

Романов.
О, да! Ни радость, ни утрата
Нас да не будут волновать!
Дай обниму тебя как брата!
А тех, кто жаждет убивать,
Своей улыбкой удостоим.
Блажен, кто истину вкусил!
Даст Бог – восставших успокоим!

Милорадович.
Дай Бог на это только сил!



Разговор арестованного декабриста прапорщика Сухинова
с генерал-губернатором графом Воронцовым.



Сухинов.
О граф, меня вы удивили!
О милосердии таком,
Я и не мнил, а вы решили
В сей день, ввести меня в свой дом!
Меня отмыли, расковали,
На смену выдали белье!
У вас Цари квартировали!
А я за мытарство свое,
Уж заслужил,  чего не знаю…
Влекут предстать перед судом!
Но, я не думал, заверяю,
О милосердии таком!

Воронцов.
На все поручик есть причины!
Ведь вы герой Бородина!
Тогда мы были все едины!
Мы знали – Родина одна!
И нам, вовек,  другой не надо!
А впрочем, стоит полагать,
Что покаранье и пощада
Идут от Бога! Помогать
Его идеям воплотиться
Все «осознавшие» должны!
И людям есть чему учиться!
И в мире нет другой страны,
Где так бы все перемешалось,
В противоречиях живя!
Кричим: где Бог? И что осталось
От правды? Сделать норовя,
Кому-то жизни облегченье!
А кто-то скажет либерал!
Но, есть страна на попеченье
И город! Бог меня избрал
Преобразить его с размахом!
И я стараюсь в меру сил
Хоть все что любим станет прахом!
Еще никто не уносил
Богатств накопленных в могилу.
Но есть культура! А она
Нам придает и честь и силу,
Благого веянья полна!

Сухинов.
Да, граф, ваш город процветает!
Как жаль, что, въехав в кандалах,
Я не прошел, как подобает.
Не встал торжественно под флаг!
Ах, жизнь – занятнейшая пьеса!
А все же дело ваших рук:
Живет великая Одесса!
Не зря, не зря великий Дюк
Ее построил, не взирая
На козни множества врагов!
Приют последний  избирая,
Отдал последний из долгов,
Хотел бы я сюда вернуться!
Но только вольным – без цепей.
И в шум  «Привоза»  окунуться
И запах липовых алей
И блеск домов и шум прибоя,
И радость жизни ощутить,
И это небо голубое,
И люд не любящий грустить
Я и в Сибири не забуду!
Моя судьба предрешена.

Воронцов.
Не разучившись верить чуду,
Получит искренний сполна
Святое право размечтавшись,
На крыльях мысли улетать.
И с другом искренним расставшись,
Встречаться мысленно опять!
Спросить хочу: какая сила
Уйти в чужбину не дала?

Сухинов.
Не смог покинуть то, что мило!
Возможность легкая была.
Смотрел на Днестр – за ним свобода!
Но вспомнил тех, с кем выступал.
Манила дикая природа!
Туман и лодка. Но упал
И плакал. Вот он путь к спасенью!
А остальным – тюрьма, этап,
И долгий путь к освобожденью.
И не сумел «печальный раб
Своей судьбы» спустить на воду
Свой челн. Вернулся в Кишинев!
Тоске, нахлынувшей в угоду,
На встречу с тяжестью оков.
И вновь вернулся к той же лодке.
И плача, вновь не смог отплыть.
Но, зря вернулся. Выпил водки
И схвачен. Могут и казнить,
А могут, в ссылку по этапу
Пустить сподвижникам вослед.
«орлу двухглавому под лапу»
и что оставлю? Только след!

Воронцов.
Да нет! Поступок милосердный!
Вам снисхождение дает!
Полковник Гебель, наш усердный,
Еще конечно не встает,
Но, будет жить, врачи сказали!
Вам был приказ – его добить.
Но, вы приказ не исполняли,
А пожелали подсобить
Ему взобраться на телегу,
Из милосердья к лекарям
Его отправив, и по снегу.
Пошли назад. На милость к вам
Надежда есть, а Провиденье
Когда-то всех вознаградит!
За все! А лишнее сомненье
Не укрепляет, а разит!
И видит Бог, что не жестоким,
Его откроются врата!

Сухинов.
Пришедший к выводам глубоким,
Сотрет пороки дочиста!
Но, благодарные порывы
Не смогут правнуки забыть!
На том стоим, покуда живы.
Сказать могли Вы, может быть!




Разговор Симферопольского губернатора Г.Баранова с князем Голицыным,   графом Ланжероном и доктором Мюльгаузеном.

Баранов.
Друзья, и радость и досада
Смысл придадут моим словам!
Имея в жизни все что надо,
Я все равно не знаю сам.
Того, откуда происходит
Причина зависти и зла?
И что к злословию приводит?
Намедни книга мне пришла.
Наш щелкопер месье Гераков
Про нас немного написал!

Голицын.
Наверно так же, как про Краков?

Баранов.
Уж я того бы не сказал!

Ланжерон.
Но почему?

Баранов.
- Судите сами:
Все оставляет в жизни след!
Ведь был в те дни и Пушкин с нами!
А в книге Пушкина здесь нет!

Мюльгаузен.
Ну, как же? Быть того не может!
Скажи, не я его лечил?
А вдруг месье обида гложет,
Что Пушкин взял и насолил
Ему, но это ж - только шалость!

Ланжерон.
Поэт, шалун еще какой!
Да эпиграммы пишет малость
Своей безжалостной рукой!
Раевский-младший, другу вторя,
Иную шалость поддержал.
Им было весело, но вскоре
Гераков сильно возражал.

Голицын.
Они все эти возраженья,
Не больно стали принимать.

Баранов.
Месье Геракова стремленье,
Всех поученьем донимать,
Пришлось наверно не по вкусу
Двум острословам молодым.

Ланжерон.
Скажите слава Иисусу,
Что власть потешились над ним!

Голицын.
Потеха славная и что же?

Баранов.
Месье Гераков разозлясь,
Из текста вычеркнул похоже,
Поэта Пушкина. Взбурлясь,
Его обида подтолкнула
Сменить всегда спокойный тон.
И желчь в чернилах утонула,
И стиль уж чуть ли не смешон!
Он написал: юнец во фраке,
Весьма отплясывал в тот день!

Ланжерон.
Не видя истины во мраке,
Глупец на все бросает тень!

Мюльгаузен.
И недоверия бросает
К себе горстями семена.
Ни стиль, ни критик не спасает!
Писать – так правильно, сполна!

Голицын.
Хотя, писать, как Пушкин пишет,
Скажу: не каждому дано!
Пророчеств  звук не каждый слышит!
Не всем средь муз отведено
Парить, над миром зависая!
На арфе вечности играть!
Дар пробуждая, честь спасая!
Нектар в стихи свои вбирать!
Святой нектар извечных правил,
Пришедших к людям свысока!

Ланжерон.
Нам Пушкин многое представил,
Хоть приукрашенным слегка,
Но, как всегда весьма правдивым.

Мюльгаузен.
О да! И я его читал!
И если быть уж справедливым,
То восторгался и «взлетал»!
И пылкой мыслью окрыленный,
Благословлял его талант!

Ланжерон.
И я в поэзию влюбленный,
Уж, не ханжа и не педант,
Его стихи прочту с волненьем.
И сладость душу утолит!
Уж, ободренный вдохновеньем,
Поэт и дальше пусть творит!

Баранов.
Вот так: и счастье и досада
Страниц писательских удел!
А кто писал не так как надо,
Свое бессмертье проглядел!
Ведь он не внял, что Пушкин гений!
А те, кто счастлив рядом с ним,
Для многих – многих поколений
Милы! Кто истиной храним,
Свои напишет мемуары,
Поэта Пушкина хваля,
Того, вовек, «забвенья чары»
Не поглотят. И вся земля
Ему воскликнет   зачитавшись:
Блажен, кто гениям воздал
Почтенья долг, навек оставшись
Средь тех, кто правду утверждал!