Рецензия на Валерик М. Лермонтова

В сборнике стихов Лермонтова название стихотворения <Валерик> написано в угловых скобках. Почему - не знаю. Возможно, это название сам Лермонтов не указывал, и оно прилепилось позднее.
Текст этого стихотворения есть и на стихире - http://www.stihi.ru/2014/09/14/9911

***

Я к вам пишу случайно; право
Не знаю как и для чего.
Я потерял уж это право.
И что скажу вам? — ничего!
Что помню вас? — но, боже правый,
Вы это знаете давно;
И вам, конечно, всё равно.

И знать вам также нету нужды,
Где я? что я? в какой глуши?
Душою мы друг другу чужды,
Да вряд ли есть родство души.
Страницы прошлого читая,
Их по порядку разбирая
Теперь остынувшим умом,
Разуверяюсь я во всем.
Смешно же сердцем лицемерить
Перед собою столько лет;
Добро б еще морочить свет!
Да и притом что пользы верить
Тому, чего уж больше нет?..
Безумно ждать любви заочной?
В наш век все чувства лишь на срок;
Но я вас помню — да и точно,
Я вас никак забыть не мог!

Во-первых потому, что много,
И долго, долго вас любил,
Потом страданьем и тревогой
За дни блаженства заплатил;
Потом в раскаянье бесплодном
Влачил я цепь тяжелых лет;
И размышлением холодным
Убил последний жизни цвет.
С людьми сближаясь осторожно,
Забыл я шум младых проказ,
Любовь, поэзию, — но вас
Забыть мне было невозможно.

И к мысли этой я привык,
Мой крест несу я без роптанья:
То иль другое наказанье?
Не всё ль одно. Я жизнь постиг;
Судьбе как турок иль татарин
За всё я ровно благодарен;
У Бога счастья не прошу
И молча зло переношу.
Быть может, небеса востока
Меня с ученьем их пророка
Невольно сблизили. Притом
И жизнь всечасно кочевая,
Труды, заботы ночь и днем,
Всё, размышлению мешая,
Приводит в первобытный вид
Больную душу: сердце спит,
Простора нет воображенью ...
И нет работы голове...
Зато лежишь в густой траве,
И дремлешь под широкой тенью
Чинар иль виноградных лоз,
Кругом белеются палатки;
Казачьи тощие лошадки
Стоят рядком, повеся нос;
У медных пушек спит прислуга,
Едва дымятся фитили;
Попарно цепь стоит вдали;
Штыки горят под солнцем юга.
Вот разговор о старине
В палатке ближней слышен мне;
Как при Ермолове ходили
В Чечню, в Аварию, к горам;
Как там дрались, как мы их били,
Как доставалося и нам;
И вижу я неподалеку
У речки, следуя пророку,
Мирной татарин свой намаз
Творит, не подымая глаз;
А вот кружком сидят другие.
Люблю я цвет их желтых лиц,
Подобный цвету наговиц,
Их шапки, рукава худые,
Их темный и лукавый взор
И их гортанный разговор.
Чу — дальний выстрел! прожужжала
Шальная пуля... славный звук...
Вот крик — и снова всё вокруг
Затихло... но жара уж спала,
Ведут коней на водопой,
Зашевелилася пехота;
Вот проскакал один, другой!
Шум, говор. - Где вторая рота?
Что, вьючить? — что же капитан?
Повозки выдвигайте живо!
"Савельич!" - "Ой ли!" — "Дай огниво!"
Подъем ударил барабан —
Гудит музыка полковая;
Между колоннами въезжая,
Звенят орудья. Генерал
Вперед со свитой поскакал...
Рассыпались в широком поле,
Как пчелы, с гиком казаки;
Уж показалися значки
Там на опушке — два, и боле.
А вот в чалме один мюрид
В черкеске красной ездит важно,
Конь светло-серый весь кипит,
Он машет, кличет — где отважный?
Кто выдет с ним на смертный бой!..
Сейчас, смотрите: в шапке черной
Казак пустился гребенской;
Винтовку выхватил проворно,
Уж близко... выстрел... легкий дым...
Эй вы, станичники, за ним...
Что? ранен!.. — Ничего, безделка...
И завязалась перестрелка...

Но в этих сшибках удалых
Забавы много, толку мало;
Прохладным вечером, бывало,
Мы любовалися на них,
Без кровожадного волненья,
Как на трагический балет;
Зато видал я представленья,
Каких у вас на сцене нет...

Раз — это было под Гихами,
Мы проходили темный лес;
Огнем дыша, пылал над нами
Лазурно-яркий свод небес.
Нам был обещан бой жестокий.
Из гор Ичкерии далекой
Уже в Чечню на братний зов
Толпы стекались удальцов.
Над допотопными лесами
Мелькали маяки кругом;
И дым их то вился столпом,
То расстилался облаками;
И оживилися леса;
Скликались дико голоса
Под их зелеными шатрами.
Едва лишь выбрался обоз
В поляну, дело началось;
Чу! в арьергард орудья просят;
Вот ружья из кустов выносят,
Вот тащат за ноги людей
И кличут громко лекарей;
А вот и слева, из опушки,
Вдруг с гиком кинулись на пушки;
И градом пуль с вершин дерев
Отряд осыпан. Впереди же
Всё тихо — там между кустов
Бежал поток. Подходим ближе.
Пустили несколько гранат;
Еще подвинулись; молчат;
Но вот над бревнами завала
Ружье как будто заблистало;
Потом мелькнуло шапки две;
И вновь всё спряталось в траве.
То было грозное молчанье,
Не долго длилося оно,
Но этим странным ожиданьем
Забилось сердце не одно.
Вдруг залп... глядим: лежат рядами
Что нужды? здешние полки
Народ испытанный... "В штыки,
Дружнее!" - раздалось за нами.
Кровь загорелася в груди!
Все офицеры впереди...
Верхом помчался на завалы
Кто не успел спрыгнуть с коня...
"Ура" — и смолкло. "Вон кинжалы,
В приклады!" — и пошла резня.
И два часа в струях потока
Бой длился. Резались жестоко
Как звери, молча, с грудью грудь,
Ручей телами запрудили.
Хотел воды я зачерпнуть...
(И зной и битва утомили
Меня), но мутная волна
Была тепла, была красна...

На берегу, под тенью дуба,
Пройдя завалов первый ряд,
Стоял кружок. Один солдат
Был на коленах; мрачно, грубо
Казалось выраженье лиц,
Но слезы капали с ресниц,
Покрытых пылью... на шинели,
Спиною к дереву, лежал
Их капитан. Он умирал;
В груди его едва чернели
Две ранки; кровь его чуть-чуть
Сочилась. Но высоко грудь
И трудно подымалась, взоры
Бродили страшно, он шептал...
"Спасите, братцы. — Тащат в горы.
Постойте — ранен генерал...
Не слышат..." Долго он стонал,
Но всё слабей и понемногу
Затих и душу отдал Богу;
На ружья опершись, кругом
Стояли усачи седые...
И тихо плакали... потом
Его остатки боевые
Накрыли бережно плащом
И понесли. Тоской томимый
Им вслед смотрел я - недвижимый...
Меж тем товарищей, друзей
Со вздохом возле называли;
Но не нашел в душе моей
Я сожаленья, ни печали.
Уже затихло всё; тела
Стащили в кучу; кровь текла
Струею дымной по каменьям,
Ее тяжелым испареньем
Был полон воздух. Генерал
Сидел в тени на барабане
И донесенья принимал.
Окрестный лес, как бы в тумане,
Синел в дыму пороховом.
А там вдали грядой нестройной,
Но вечно гордой и спокойной,
Тянулись горы — и Казбек
Сверкал главой остроконечной.
И с грустью тайной и сердечной
Я думал: "Жалкий человек.
Чего он хочет!.. небо ясно,
Под небом места много всем,
Но беспрестанно и напрасно
Один враждует он — зачем?"
Галуб прервал мое мечтанье,
Ударив по плечу; он был
Кунак мой: я его спросил,
Как месту этому названье?
Он отвечал мне: "Валерик,
А перевесть на ваш язык,
Так будет речка смерти: верно,
Дано старинными людьми".
"А сколько их дралось примерно
Сегодня?" — "Тысяч до семи".
"А много горцы потеряли?"
"Как знать? — зачем вы не считали!"
"Да! будет, - кто-то тут сказал,-
Им в память этот день кровавый!"
Чеченец посмотрел лукаво
И головою покачал.

Но я боюся вам наскучить,
В забавах света вам смешны
Тревоги дикие войны;
Свой ум вы не привыкли мучить
 Тяжелой думой о конце;
На вашем молодом лице
Следов заботы и печали
Не отыскать, и вы едва ли
Вблизи когда-нибудь видали,
Как умирают. Дай вам бог
И не видать: иных тревог
Довольно есть. В самозабвенье
Не лучше ль кончить жизни путь?
И беспробудным сном заснуть
С мечтой о близком пробужденье?

Теперь прощайте: если вас
Мой безыскусственный рассказ
Развеселит, займет хоть малость,
Я буду счастлив. А не так? —
Простите мне его как шалость
И тихо молвите: чудак!..


Как видите, стихотворение длинное, и размещённое здесь, на стихире, требует много крутить мышь, чтобы добраться до конца. А это значит, что случайно напавший на эту мою рецензию человек может до неё и не добраться - устанет, читая Лермонтова. Получается, что доберутся до рецензии самые любопытные - и хорошо. Для вас и пишу.
Среди русских поэтов, причисляемых к классической литературе, Лермонтов самый небрежный по отношению к слову. Например, он отказывался склонять слово "пламя" вопреки русской грамматике. И <Валерик> включает в себя немало примеров вольного обращения с русским языком.
По порядку -
1)"Я вам пишу случайно; право,
не знаю как и для чего"
С самого начала стиха - вопрос. "Не знаю для чего" - это понятно; но какой смысл в словах "не знаю как"? Вроде, ясно как - пером на бумаге. Есть ещё значение этих слов - типа "сам не знаю, как вырвалось". Но это ещё подходит к слову, к фразе - но не к 5 листам текста.
2)"За всё я ровно благодарен".
В русском языке "ровно" имеет синонимы "гладко" и "точно" ("ровно триста граммов"). А здесь должно бы быть слово "равно" (то есть одинаково).
3)"ночь и днём".
Надо бы "ночью и днём" или "в ночь и в день". У Михаила Юрьевича же получилось весьма коряво.
4) "едва лишь выбрался обоз в поляну" - совсем как современное "в Украину".
5) "не нашёл в душе моей я сожаленья, ни печали".
Или "ни сожаленья, ни печали", или "сожаленья и печали", а так, как у Лермонтова, не говорят.
Сптсок примеров можно продолжить - например, словом "безыскуственный", но пусть это будет неологизм.
Попадись стихотворение с такими небрежностями записным стихирским рецензентам - автору не поздоровилось бы. Лермонтова, конечно, никто трогать не будет - он зашищён щитом народного признания. Если уж народ прощает поэту вольности со своим языком - рецензенту следует помалкивать.Вот и я: не критикую, а лишь констатирую факт.
Следует тметить и очень вольную схему рифмовки. Здесь и простейшая: АА - и более сложные АВАВ, АВВА, и ещё сложнее: АВВАВ,АВАВА и им подобные. Поскольку они следуют друг за другом совершенно случайным образом, требуется усилие, чтобы понять, что с чем рифмуется. Похоже, такое усилие требовалось не только от меня, читателя, - оно требовалось и от самого автора. А как иначе объяснить, что одна строка осталась без рифмы вообще - "синел в дыму пороховом". Запутавшись в своих рифмах, Михаил Юрьевич просто пропустил её, не зарифмовав ни с чем!
Я в одном своём стишке изменил ритм один раз, и сразу получил от рецензента:"Зачем? Не убеждает" Сослаться на Лермонтова, что ли...
Но закончим с техническими вопросами. Что по существу есть в анализируемом стихотворении?
В стихотворении несколько тем.
Начинается оно с описания неразделённой любви, разлуки, потребности человека в близкой ему душе и невозможности эту потребность реализовать.
Потом рассказ перетекает на описание военных будней, потом - описание сражения и итог - повторное обращение к некогда любимой женщине.
Неразделённая любовь, потребность в близкой душе и невозможность её найти - обычные темы в творчестве Лермонтова. В описании этих чувств он точен - насколько я могу судить из собственных переживаний (А интересно, с каких ещё позиций можно было бы его оценивать?)Рассказ об армейских буднях интересен с точки зрения получения зримой, выпуклой картинки этих будней каким-либо сторонним наблюдателем - как будто мы перенеслись в то время в то место и посмотрел своими глазами. Интересно же. Для современников Лермонтова, видимо, этот момент не имел такого значения.
Описание сражения - ключевой пункт всего стихотворения. Описано оно непосредственным участником, и потому рваное, кусочное, как всегда бывает у участников таких событий (что видно и по мемуарам разных людей, и из общетеоретических соображений о работе мозга человека).Чрезвычайные обстоятельства обнажают глубинные свойства людей, попавших в эти обстоятельства - и даёт возможность самим людям посмотреть, что они собой представляют. Что мы можем видеть из описания Лермонтова? - что русские люди храбры, что трусов, бегущих с поля боя, нет, что солдаты по-настоящему любят своих командиров, что у них отсутствует поза, желание выпендриться - они просто выполняют свой долг...
И в то же время - отсутствие разведки (обнаружили завалы только тогда, когда на них наткнулись), отсутствие плана (на нас нападают - защищаемся, а сами просто прём напрямик). Немудрено, что чеченец не поверил словам "будут помнить день кровавый". Неизвестно, кому надо будет помнить его кровавость - по описанию боя потери русских должны быть значительно больше.

И вот тут мы подходим к главному смыслу стихотворения. И начать придётся издалека. Люди, описываемые Лермонтовым в стихотворении - русские и чеченцы. Мы тоже называем себя русскими, есть сейчас и те, кто называет себя чеченцами. Были тогда и есть сейчас немцы, англичане, чукчи и др. но ведь за каких-нибудь 25 лет состав активного населения меняется, а за 50 лет оно меняется практически полностью. То есть те люди, которые тогда жили, все умерли, пришли другие, и эти другие, как и их предшественники, снова называют себя русскими! На каком основании? То, что они говорят на одном языке - это, конечно, важно, но недостаточно. Сколько есть людей, говорящих на одном языке, но не способных понять друг друга. Очевидно, надо передавать от поколения к поколению какую-то информацию, которую Гюстав Лебон называл "душой народа". Это то, что отличает разные народы, и сохраняет эти отличия при смене поколений (а тем самым позволяет народу выживать в своих условиях жизни).
Такая информация не формализована - нигде не написано, что и как надо вложить в головы потомков, чтобы они оставались русскими (немцами, чеченцами). А передать надо.
и получается иногда, как получилось у нас в СССР - поколение победителей во второй мировой войне породило жалкое поколение "шестидесятников", ни к чему не способных кроме разрушения того, что они получили в наследство (как не вспомнить джругое стихотворение Лермонтова). Люди интуитивно чувствуют, что бесценный опыт, в котором проявляется душа народа, содержится в душах людей, прошедших через такие сражения, как то, которое описано Лермонтовым. Но что замечает поэт: не только потомки - современники не понимают, не воспринимают того опыта, который находится буквально у них под носом. И этот опыт будет утрачен.
И посмотрите, как от начала к концу меняется обращение ЛГ к любимой женщине: если вначале это тоска по прошлому, но в общем-то общение равных, то в конце - это едкая ирония, обращение человека посвящённого к невежде, опытного - к лишённому опыта, имеющего, что передать потомкам, - тому, кто отказывается это принять.