Сон моей сестры

Заснула перед Рождеством.
Нежданной тени перелив
Коснулся век её, смирив
Ту боль, что спорила со сном.
 
А мать, следившая, скорбя,
Как отбивался каждый час,
Тут выпрямилась в первый раз
И, сев, молилась про себя.

Потом и выкройка легла
На швейный стол. Свеча зажглась,
И мать работать принялась,
Посматривая из угла.

Луна лежала, тьму беля, 
Мерцающее волшебство,
На донце нимба своего,
Как в чашечке из хрусталя.

По стенам прокатился гул
Огня, из топки красный свет
Метнулся, а ему в ответ
Квадратик зеркала блеснул.

Не спал я несколько ночей,
Мой ум был вял, опустошён.
Вином бодрящим выпил он
И тишь, и ломкий блеск лучей.

Пробило полночь – смертный суд
Над каждым годом – и опять
Тьма стала меркнуть, засыпать,
Как всполошённый камнем пруд.

Мать встала. Было слышно лишь,
Как стол чуть скрипнул и замолк,
И спицы тенькнули, и шелк
Прошелестел. И снова тишь.

«Младенцу славу воздаём!», –
Сказала ангелов слова.
Настало время Рождества,
Хотя и ночь была кругом.

И тут, молчанье распоров,
Раздался шум словам вослед.
Наверно, дремлющий сосед
Вскочил, услышав бой часов.

И – взгляд её насторожён –
Подкралась к Маргарите мать:
Мог шум бедняжке помешать,
Нарушить долгожданный сон!

Побыв там, отошла слегка,
Но тут же кинулась назад.
Как исказили этот взгляд
И боль, и ужас, и тоска!

Лицо ладонями закрыв,
Сидел я, не дыша, впотьмах.
Молчали все, и лишь в ушах
Звенел молчанья гулкий взрыв.

Мать плакала в тени угла.
Отняв ладони, я едва
Шепнул: «Бог весть… я знал: мертва».
Вся белая, сестра спала.

Так, четверть лишь часа спустя,   
В ночь Рождества, средь полной тьмы,
Сказали на коленях мы:
«Христос, благослови дитя!»