Автобус имени Ленинского Комсомола

Я помню, как люди более старшего, чем я, поколения, ходили и гордились тем, что они могут приспособиться к любым условиям. "А мы и тут нашли лазейку" - это было почти что жизненное кредо.
Мы радовались, когда приспосабливались к очередной напасти, гордились этим как личным подвигом. И, увлекшись этой игрой, сами того не замечая, научились приспосабливаться ко всему тому, что на самом деле должно быть приспособлено под нас...

Мы неслись в автобусе по горной дороге вниз, нас швыряло из стороны в сторону, и мы радовались, когда наконец находили положение, в котором могли держаться за поручни и не биться головой об стены. И тогда нам становилось даже интересно, забавно жить. Мы могли не молиться, стиснув зубы, и не верить, и не думать о дороге, а только вовремя смещать центр тяжести, смотреть на пролетающие пейзажи и удивляться, какие иногда резкие бывают повороты.

Ведь в глубине души мы были уверены, что ВОДИТЕЛЬ в кабине, всё-таки ЕСТЬ, просто он так экстремально водит. Но потом гора кончится, и он будет вести нормально, и даже остановится ненадолго, чтобы мы сбегали в кусты по делам и в ларёк за газировкой.

Но потом нам надоела эта гонка, и кто-то пошел просить водителя притормозить. И все они, кто заглядывал через окошко в кабину, возвращались бледные, и больше не говорили ни слова. Некоторые даже второпях одевали рюкзак, крестились и выпрыгивали в придорожную пыль. И хотя в наших головах уже зияла рваными краями неуютная правда, мы старались приспособиться и к ней.

А что делать - ведь водить всё равно никто не умеет...

А потом вдруг нас будто прорвало - все закричали, заметались в панике. Кто-то кричал, что нас обманули, кто-то требовал вернуться, найти водителя и наказать, некоторые спорили о том, правильно ли мы вообще едем. Иные, прилипши лицом к окошку в кабину, будто бы спокойно обсуждали, зачем там нужна эта кнопка, тот рычаг, тот прибор.

Но водить всё равно никто не умел.

В кабине было пусто и свистел ветер, трепал занавески.

А на водительском сидении тряслась на кочках, привязанная резинкой, лысая пластмассовая кукла, и глядела пустым, безразличным нарисованным лицом на столбы и камни, несущиеся навстречу.