Кольцо мести

      КОЛЬЦО  МЕСТИ
(из древнеяпонских буддийских книг)

Небо ни добрым, ни злым не бывает.
Зря его кто-то порой обвиняет
В помыслах, коими люди грешны –
Наши деяния нам и страшны.

В городе Нара есть храм Кофукудзи,
Святостью люд восхищавший, как Фудзи.
Много преданий отсюда пошло.
Мне повстречаться с одним повезло...

Жил близ столицы в богатой деревне
Некий крестьянин. Трудом повседневным
Дом и семью свои он содержал,
Мудрость же книжную не уважал.

Как-то в курятник забралась лисица,
Ибо в лесу надоело поститься.
Вопли наседок неслись: «Караул!!!»,
Зверь же с добычей в зубах улизнул.

Птиц у хозяина было без счета.
Но одолела трудягу забота –
Шкуру пушистую с вора спустить,
Чтобы потраву с лихвой возместить.

«Жадность не в прок!» говорится в писаниях.
Только что толку тому в назиданиях,
Кто приравнял их к пустой болтовне,
Истину шторя, как солнце в окне?

Много ночей караулил он зверя –
Да понапрасну. Однако потеря
Живности мелкой дух мщенья зажгла,
Так что и жизнь не в радость была.

Минул уж месяц. На мир обозлившись,
Луком со стрелами вооружившись,
Вышел хозяин с усадьбы долой
В лес поутру дать обидчику бой.

В зарослях темных три дня он таскался –
Враг на глаза ему не попадался.
Ел с голодухи упрямец кору,
Но отыскал-таки лисью нору:

Лаз в нее случай увидеть сподобил –
Там, где обрыв гриву зелени взгорбил;
Слышались визги голодных лисят –
Значит, объявится и супостат!

Рыжим огнем близ норы полыхнуло.
Тень от стрелы смертоносно мелькнула –
Зверь завертелся юлой и затих,
Дух улетел от сироток своих.

Шкурой оброк уплативши гордыне,
( Ибо рабы мы ее и рабыни!),
Снова крестьянин стал жить-поживать
Да об убитой лисе забывать...

            * * *

Двадцать годов с той поры миновало.
Жизнь крестьянину хворь отравляла;
Хоть он и тратился на лекарей –
Тщетно: недуг становился наглей

И по-хозяйски разлегся в постели.
Видя, что лекари не преуспели,
К храму поплелся строптивец, в полон,
Чтобы монахам отвесить поклон.

Блюл в той деревне святую обитель
Божий слуга и единственный житель –
Эйго, монах Кофукудзи; справлял
Службу он честно да храм обновлял.

Словом леченье известно какое:
Эйго творил заклинанье святое,
Чтобы вцепившийся в тело недуг
Ввергнуть молитвою долгой в испуг.

Лекарем дельным монах оказался:
Дух инородный из тела убрался,
На ноги встал безнадежный больной,
Повеселел и собрался домой.

Но на прощанье сказал ему Эйго:
«Думал, что плыть еще долго до берега.
Мне не по нраву недужная прыть –
С нами пытается кто-то хитрить!

Эта болезнь на мщенье похожа.
Будь начеку да припомни: быть может,
Смертного нажил ты в прошлом врага?
Знай, что борьба будет с ним нелегка!»

Вечером к Эйго пришел из столицы
Юноша и поспешил объясниться:
«Храм Кофукудзи, отец ваш и друг,
Шлет в обученье к вам будущих слуг.

Год я хотел бы пробыть у вас, отче,
Чтобы сильнее стать духом и зорче,
Чтобы вычуивать грех точно лис,
Ибо ваш сан – то пленительный приз!»

Странности речи священник отметил,
Но про себя так на это ответил:
«Требовать с юности зрелость грешно,
Лишь бы не лезла за саном в окно».

...Без происшествий три дня пробежало.
А на четвертый крестьянину стало
Хуже, чем прежде... Едва на ногах
Мог он держаться, свет меркнул в глазах.

Вновь он за помощью в храм потащился…
Был ученик там; в углу примостился;
Сжавшись, на корточках тихо сидел
И, не мигая, на гостя глядел.

Было в нем что-то от зверя лесного.
Только слова заклинанья святого
Вымолвил Эйго – ушел ученик,
А на стене на мгновенье возник

Тенью крадущейся лик остроухий.
В храмах не бродят звериные духи –
Значит, сквозняк то со свечкой играл.
Дверь затворилась, и призрак пропал...

Снова больной испытал облегчение;
Правда, потратил монах на лечение
Времени больше, чем в прошлый приход:
Труд-то не прост, коль здоровье дает!

              * * *

Ночь была темной. Хозяин улегся
Спать на циновке... Близ дома зажегся
Взор немигающий пары огней,
Злобу искрящий сквозь хаос ветвей...

Тявканье хриплое дом разбудило.
Дворню нахальство лисы удивило:
Взять было трудно крестьянину в толк,
Чтобы сей вор расхрабрился как волк!

Утром болезнь скрутила хозяина,
В муках стонал и кричал он отчаянно.
В храм на руках его тотчас снесли,
Чтобы монахи страдальца спасли.

Эйго отсутствовал. Взялся за дело
Юный послушник, да, знать, неумело:
Вопли за дверью умножили страх,
Что поселился в крестьянских сердцах.

Вскоре монах пожилой возвратился.
Вопль к приходу его прекратился,
Дверь отворилась, и люди – мой Бог! –
Видят леченья плачевный итог:

Хворь уж не мучает больше больного,
Ставшего подданным мира иного;
Ужас в раскрытых глазах его стыл,
Словно он только что ад посетил.

Ученику же, видать, было скушно,
Ибо на тело взирал равнодушно,
Будто бы он из породы людей,
Что и живых потрошат без затей.

Труп унесли, и забота отпала...
Жизнь двух монахов лениво бежала
Незамутненной волненьем водой,
И ученик стал добрее душой.

То ли учитель – творец перемены,
То ли виною храмовные стены –
Только за год, что послушнику дан,
Тот заслужил возведение в сан.

Время пришло возвращаться в столицу,
Чтобы предстать пред духовными лицами.
Собрана торба, потребная в путь,
А напоследок не грех отдохнуть...

              * * *

Жизнь – всего лишь судьбы декорация.
Нам не дано за кулисы пробраться,
Где обретается тот режиссер,
Что уготовил артисту топор.

Вечером стало послушнику плохо.
Начал стонать он от боли и охать
Да повалился на ложе без сил –
То же, где в прошлом крестьянин почил.

Эйго отчаянно бился с недужием
Буддой врученным священным оружием...
Ночью луна поползла в небеса
Под завыванье гнетущее пса...

Утром в церковную дверь постучали
И заклинания Эйго прервали.
Еле поднявшись с затекших колен,
Стойко сносивших молитвенный плен,

Вышел монах из церковной обители
К ждавшим его во дворе посетителям:
То были старый крестьянин да пес.
Задал священник пришедшим вопрос:

«Что привело вас к святому порогу?
Может, у пса есть претензии к Богу?»
«Отче, – ответил монаху старик, –
Пес молодой, быть один не привык.

Рвался за мной, надрываясь от лая.
Думаю, что, во дворе погуляя,
Не досадит он святому отцу.
А у меня есть прошенье к Творцу».

Что-то монаху недоброе мнилось
В песьих глазах, да, видать, устыдилось
Сердце пустых подозрений – и вот
Псине свободу хозяин дает.

Четвероногий вмиг к отпертой двери
Юркнул и скрылся в оставленной щели.
В храме не место для грязных дворняг,
Хоть к бессловесным Всевышний и благ.

Эйго пошел изгонять лопоухого.
Хрип человечий донесся вдруг глухо.
Двери священник, спеша, растворил,
Внутрь прихода вбежал – и застыл.

Жуткая, право, явилась картина:
Горло послушника мерзкая псина
Крепко сжимала зубами, урча,
Словно исполнила роль палача.

Эйго с крестьянином пса оторвали.
Только больному помочь уж едва ли
Средство какое теперь бы могло –
Торжествовало над жизнью зло...

Мертвое тело по чину отпели
И схоронили. Собаке одели
Камень на шею и бросили в пруд,
Ракам доверив могильщиков труд.

             * * *

Кончилась этим двух мстителей тяжба,
Иль обуяла кровавая жажда
Души в рождении новом – ответ
Не разглядеть в темном хаосе лет.

Месть – всем известно – коварна, живуча;
Застит благие намеренья тучей,
Не покидая судьбы небосклон.
Долог, безжалостен мщенья полон!

Если обидчику той же монетой,
Мстя, заплатить – будет век недопетой
Страшная песня смертельной страды,
Жизнь омрачая предвестьем беды.

Сдержанность – вот добродетель от Бога,
Ей надо всякому следовать строго.
Враг – то учитель смирения нам.
Так не потворствуйте диким страстям!