Шестнадцать ударов в минуту

Блики фары на асфальте и в витрине магазина,
преломляясь, мне укажут время суток – юго-запад.
Там где прежде каруселью, морем искр моросила
неустойчивая радость, бойко, словно соло Заппы,

нынче шарф стремится с ветром поравняться в параллели
и в ладонь упасть наметил рыжий лист – посол Канады.
Не весна, но тоже утром, пробуждаясь от капели,
залп зонтов не замечая, появляюсь из парадной,

и ввергаюсь в перехлестный шум воды и гул туннелей,
чуешь, это запах клюквы, запотевшее оконце
в переходе обогнувший, мы вдыхаем еле-еле.
Выйти в чистом и белесом, без поддевки ибо – нонсенс,

если хочешь замешаться, чтобы стать неотличимым
от периода упадка, в буре холода и града,
городиться покрывалом в утепленные морщины,
избегать тягучей хляби. В неизбежную регату

со слоисто-дождевыми окунуться с головою!
Под мостами над кострами в тишине нависли тролли
и в заброшенном сарае в пледе жухлом кто-то воет
о пустых и ломких ветках в предноябрьском просторе.

Журавлиный рой у дома раскачал фонарь. В подвале
позабытый миром знахарь в путь берет с собой «от качки»,
но Харон его не примет,  и тогда он выпадает
первым снегом до рассвета. И скрипит под снегом мачта.

Вязь ограды перед садом увядает с каждым вздохом
дальнозорких иностранцев, углядевших ненароком,
что последний черный лебедь, обгоняемый потоком,
исчезает, растворяясь в четком питерском барокко.

Рядом с каменной кофейней в исхудалом, свежем парке
вихрем юношу уносит вслед за вычурною прессой,
и по буквам разметает вдоль аллей, скамеек жалких.
По пути их нагоняет пар от горького эспрессо.

Акварель размытых улиц растекается по трубам,
что фанфарами в честь ливней орошают мостовые.
Я в пути, но, как и прежде - в никуда из ниоткуда,
и пейзаж вокруг вторичен. Только осень здесь впервые.