В это верят не все, но я рос не в оранжерее...

В это верят не все, но я рос не в оранжерее,
Не жирея корнями, себя не жалея – что уж
Говорить о других… Это душит, как ожерелье
Инквизиции (стонешь, что ты ничего не стоишь).

«Ты» ли, «я»? Я запутался в лицах своих, похоже,
Если в третьем рискнуть о себе – то не знаю рода.
Я шел в воду, не зная брода, пенял на рожу:
Люди – братья, но в этой семейке не без урода.

Я срывался, содрав ладони, разбив колени,
Я собою обтер все возможные вертикали.
Не хлебавший половником грязи, погрязший в лени –
Только та правды часть, за которую привлекали.

И теперь я как труп в безымянной анатомичке –
Препарирован, взвешен, вполне заурядным найден.
Ключ потерян, и я не могу подобрать отмычки,
Отмычаться осталось в ответ на «терпи, так надо»,

Отвернуться к стене – и не видеть, как в бегство рвутся,
Льются крысы по улицам, спины друг другу топчут...
Закрывая глаза, я пытаюсь нащупать пульс и
натыкаюсь на камень.
Он ничего не хочет.