Октава Хайяма

       ОКТАВА  ХАЙЯМА
 (по мотивам рубаи Омара Хайяма)

Перед свечой старик седобородый,
Задумавшись о вечности, сидит;
Века перебирая словно годы,
Зрит в яви бытие их как Джемшид.

Минувшее сплетается с грядущим.
А что их разделяет? Миг один.
И этот миг зовется нами сущим –
Ничтожный, но всевластный господин!

Мудрец не мыслит сущее мгновеньем.
Запахивая полы бытия,
Считает мир единым он явленьем,
Где время – подсудимый и судья.

Хайям из тьмы глухой Средневековья,
Потомкам не оставившей могил,
К нам обратился с искренней любовью,
Хоть сам вверяться чувствам не любил.

Он, назиданьем ум не раздражая,
Тайник души пред нами открывал,
Где трепетала, в вечном оживая,
Суть жизни, что он к старости познал.

Она проста: любовь и справедливость –
Людского благоденствия столпы;
Их не воздвигнет Божеская милость
Иль сила кем-то собранной толпы.

Любовь и справедливость – не пределы
Стремленья к совершенству дел и душ,
Не цель – в нее пускают только стрелы,
Чтоб золотом иль кровью взять свой куш.

Нельзя познать душой убогой Бога,
Мольба – привычки рабской суета;
Нет и потустороннего порога:
Смерть как Ничто в величии пуста.

У смысла жизни есть две ипостаси:
Одна – служанка наших животов,
Звериного начала дикой власти,
Зачатой в первобытности веков.

Другая – духа гордого стремленье
Людей, природу, Господа познать,
С бессмертными сравняться как явленье,
Как их вневременная благодать.

Какую ипостась кто полагает
Важнейшей для себя – ее берет
Себе в поводыри и ей вручает
Судьбу всех устремлений и забот.

Какая выше – спорить мы не будем.
Хайям вино и женщин обожал,
Но путь его души был многотруден,
А быт любить науку не мешал.

Стихи писал он старцем умудренным –
Те рубаи, что пережили век,
Что трудно называть нам просветленным,
Но те, в которых мудр человек.

Природный ум и знанья – аз и буки
Для ищущего промысел Творца,
Но азбуки не хватит для науки,
Способной возвышать в других сердца.

Дух зрелость набирает лишь с годами
Как дорогое старое вино –
Так мудрое не пишется юнцами,
Когда ему жить вечно суждено.

Стих перса престарелого – премудрость.
Великое в себе она таит
И сквозь предубеждения и глупость,
Сквозь время путь в грядущее тропит!



        ОДИНОЧЕСТВО

Горит свеча на письменном столе,
Мерцая тихим пламенем во мгле,
Разлившейся дурманом по земле,
Погрязшей с сотворенья мира в зле.

Свеча да стол да глиняный кувшин –
То верные друзья моих седин.
Иных мне не дал Бог, кто всем один
Незримый, но всевластный господин.

Я из кувшина лью в фиал вино.
Как кровь цветет рубиново оно,
Тревожа дух, что с телом заодно,
Когда обоим с горести хмельно.

Друзья мои меня не предадут.
Охотно руку дружбы люди жмут.
Но чуть ты оступился – узы рвут
И дружеской рукой наотмашь бьют.

Неверность – суть и злоба бытия.
С годами убедился в этом я.
Врагов опасней мнимые друзья,
Как на море дырявая ладья.

Коль тянет душу встречному открыть –
Умерь наивной веры в совесть прыть:
Любому та готова услужить,
Нечистым честь за злато заложить.

Увы, единомышленников нет!
В сердцах людей ложь застит правды свет.
Мой ум для их голов – пустой обед,
Ни пряностей, ни сальностей в нем нет.

И потому на старости мой вздох –
Четвертый собеседник кроме трех,
Достойных, не способных на подвох.
Что ж, круг моих друзей совсем не плох!

И веру с ними можно обсуждать,
И горесть от обид переживать –
И ни один не станет обижать
Рискующего душу обнажать.

Так мне ль судьбу оплакивать свою?
О радости в стихах я не пою;
Зато, когда хочу – с друзьями пью
И ложь в их уши честные не лью.

Ох, трудно жить средь скопища невежд!
Лишает стадо мудрого надежд
Купить за ум достаточно одежд,
Чтоб не смыкать в ознобе нищем вежд.

С ослами быть полезней дураком.
Прикинешься в беседе простаком,
Которому Коран едва знаком –
И станешь правовернейшим ослом.

Не любят ум духовные князья,
Мудрее их быть смертному нельзя!
Сдается, что тому они друзья,
Кому противна с совестью возня.

Что толку, коли свет я обойду
И знаний новых множество найду?
Нисколько ближе я не подойду
К тому, в чем дух мой чувствует нужду.

Мир необъятен в сущем, истин – тьма;
И днем не сосчитать их как впотьмах.
Уединенье лучше для ума.
Зачем ему походная сума?

О двух дверях обитель лет земных,
Где наживают горб грехов своих.
Суровым будет суд небес за них
Над душами неведеньем больных.

Не волею своей я принужден
Идти к мученьям жизненным в полон,
За что к ответу смертью обречен.
Тот счастлив лишь, кто вовсе не рожден!


         ЛЮБОВЬ

Алый пламень восхода – любовь,
Шепот майских листочков – любовь,
Соловьиная песнь – любовь,
Сердца стон – это тоже любовь!

Дарит радость она и печаль.
Ей как недруга жизни не жаль.
Для нее все заботы – вуаль:
Дунет – нет их, умчало их вдаль.

Суть любви – не в смятенье крови,
И слезами ее не зови,
В сущем смысла ее не лови:
Смерть без стона – вот имя любви!

Муж влюбившийся – раненый зверь,
Нет ему исцеленья теперь.
Даже ада ужасная дверь
Не пугает меджнуна, поверь!

Что приводит в смущение ум,
Будь ты даже мудрейшему кум?
Кем пленился спесивейший Рум?
Ею, гурией неги и дум.

Телом, сердцем и гордым умом
Управляет любовь как ослом;
Даст пинка – побежишь ты путем,
Что указан твоим седоком.

Коль в силок этой страсти попал –
Пей ее как шербета фиал,
Как вино: миг счастливый настал,
Миг блаженства, что рок ниспослал.

О грядущем не думай – в судьбе
Не дано нам зрить выгод себе.
Не внимай и святой ворожьбе:
Миг любви – луч в потемках скорбей!

             * * *

Что горит – обращается в прах.
Так любовь, что пылает в сердцах,
Станет пеплом на хладных камнях,
Поминаньем о сладостных днях.

Век любви – это юношей бред,
У которых понятия нет,
Что их верности страстный обет –
Миг бытийности, искорки свет.

Есть в добре уклонение к злу:
Свет всегда превращается в мглу,
Раскаленные угли – в золу,
Восхваленье – в дурную хулу.

Постоянство пристрастий – мираж,
Опьяненного разума блажь.
Не туда ты отправился в хадж,
Коль повлек тебя чувственный раж.

Власть любви – то дурман ее нег:
К сладострастию слаб человек!
Но, увы, розы короток век,
Коль бутон от куста ты отсек.

Раз уж в сад заступил ты ногой –
Песнь любовную с розами пой.
Над одной из них долго не стой –
Все прелестны, склонись и к другой!

Это алгебра зрелой любви.
Только как с ней душой ни криви,
Память прежней – зови, не зови –
Сердце вытерзает до крови.

Кто же в муках любви виноват?
Уж не тот ли, кто розовый сад
Насадил на земле и был рад,
Что обрек жизнь влюбленных на ад?

           * * *

Свет струит из окна полосой.
Полон жизни он, ярок собой.
Тень не блещет живою красой,
Хоть приходится свету сестрой.

Говорят, старость – зрелости тень,
В ночь смотрящийся вечером день.
Коль близка невозвратная сень –
Грех бодриться, приличнее лень.

А прилично ль седым волосам,
Что светлы, как надзвездный калам,
Зодиаком вещающий нам,
Предаваться любовным страстям?

Спорить с юным о том не хочу,
Спросит муфтий о том – промолчу.
Ну, а старому бородачу
Так скажу, потрепав по плечу:

«Похоть мужества не осрамит.
Льни к бутонам прелестных ланит,
Коли страсть в ветхом теле не спит
И утешиться с милой велит.

Осуши сладострастья фиал!
Ведь любовь – как вино. Кто сказал,
Что Господь нам его запрещал?
А зачем виноград Он сажал?

Нет в любовном желанье стыда!
Раз тебя не согнули года –
Наслаждайся! Грехи не беда,
Коль они не дружны с «Никогда!».

Не горюй, попадая в силки
К тем, чьи ножки прелестно легки,
А очей омуты глубоки.
Старики, что их рвут – дураки!

Кто к порезам сердечным сумел
Роз побеги привить – одолел
Близость смерти, тот истинно смел.
Разве Бог о таких не радел?»


             ВЕРА

«Бог мудр!» – нам Писание внушает.
Еще бы! Всякий сильный полагает,
Что он умом большим располагает.
А разве слабый что-то возражает?

Коль сильный есть – есть слабый в том же мире,
И, значит, рабство. К трону и порфире
Мы клоним лбы, как будто тянут гири
Их к полу перед тем, чья властность шире.

Чем властвует мудрец седобородый?
Раздумьем над величием природы,
Вслух восклицая муфтию в угоду,
Что разум в нас совсем иной породы.

Бог – наш хозяин, как общеизвестно,
А человека быдлом звать уместно.
Скоты мы, коль судить по вере честно;
В хлеву земном толпимся, душном, тесном.

Кааба, римский храм – святыни рабства;
Азаны, благовесты – звоны рабства;
Серпы, кресты – тавро того же рабства,
Сурового порой до окаянства.

Восставшему рабу повяжут руки
И обрекут, как принято, на муки.
Вот почему я – червь земной науки –
Прошу вас взять язык мой на поруки.

Сомненья, что я выскажу, невинны.
Их вечерами дух рождает винный –
Мой собеседник искренний, старинный,
В сужденьях цельный, а не половинный.

              * * *

Создатель мира должен быть искусен.
Увы, итог для твари божьей грустен:
Пойдет она на пир, который вкусен
Одним червям. Миг жизни смертью грузен!

Обрек на гибель Бог свои созданья,
Предметы вдохновенного ваянья.
Коль хорошо лепил Он, для ломанья
Живых фигурок нету оправданья!

А если плохо, кто тому виною?
Тот, кто виновен сам перед собою.
За что же тварь, что создана живою,
Казнить без осужденья казнью злою?

Меня зовут за пьянство нечестивым:
«Коран, мол, предписал благочестивым
Не пить вина!» Уж коль быть справедливым,
То вы, мои хулители, и лживы!

Напиток древний Рума – враг ислама,
Иль кровь врага, коль выразиться прямо.
Я пью его открыто и упрямо.
Не вижу богохульства в том и срама!

Что вера! Есть сомненья посильнее.
Аллах один; правей Его, левее
Другие не сидят. Да кто посмеет
Соперничать с Ним, быть Его мудрее?

А кто ж тогда Христос, а кто Егова?
А Будда? Многобожие не ново,
Хотя грешно по сути, бестолково.
Как видно, есть у ереси основа!

Раз терпит многобожие Создатель,
Не Он плутует в верах, а писатель,
Иначе цеха книжного старатель,
Скрижалей слов божественных ваятель.

Предвижу, что заблудья расплодятся,
Когда «пророки божьи» убедятся,
Что нет нужды им Господа стесняться,
За лживость наказанья опасаться.

В узоре винной чаши муж толковый
Прочтет аят, что с верою христовой
Несовместим. Но разве Бог суровый
Неверному испортит вкус медовый?

Муллы твердят, что пропасть существует,
Где Бог огнем тех грешников врачует,
Что пьют вино и ветрениц целуют.
А что же рай при этом не пустует?

Господь, меня из глины созидая,
Греховными страстями наделяя,
Ужель ваял, того не сознавая,
Что жизнь дает мне, к аду направляя?

У мертвых и живых один владыка.
Но мир он завертел настолько дико,
Что замесился сплошь в нем грех великий.
Так кто же главный грешник? Рассуди-ка!

            * * *

Безверье с верой – близкие соседи,
Как блеск и зелень ржи на лике меди,
Как да и нет в Сократовой беседе;
Нет разницы, что сзади, а что спереди.

Сомнение – души разумной мука,
Души, с которой дружится наука.
Невежде же, кому наука – скука,
Осмысленность религии – докука.

Талдычит он, что все, мол, в воле Божьей.
Так, стало быть, и зло земное тоже?
Зло – грех, иного мненья быть не может,
Как и о том, на чьем рожден он ложе!

За что же грешным Суд и огнь ада?
Пусть рай – лишь добродетельным награда
Из прочего неправедного стада.
Но в ад пихать за грех чужой не надо!

Слуга Аллаха, святости блюститель,
Греха земного ревностный хулитель!
Твой дом – священства Божьего обитель,
Но ты в нем не хозяин, а воитель.

Я – пьяница, любитель наслаждений –
Носитель зла в твоем святейшем мнении.
Грозишь ты зло за грех мой в исступлении.
Так кто из нас двоих греховен менее?

Обряд молельный – действие пустое.
Коль кто награды райской не достоин,
Пускай оставит Господа в покое:
Не выбить лбом блаженство неземное!

Нередко шейх – лишь святости личина.
Пред пастырем таким народ – скотина;
Молчать она безропотно повинна,
С колен внимая слову господина.

Подобный шейх – фальшивый правоверный,
Благ алчущий святоша лицемерный.
Не Богу, а маммоне раб он верный,
Разносчик заразившей веру скверны.

Нам полулгут с рукою на Коране,
А мы, полуослепшие в тумане
Дурмана полунизменных желаний,
Плутаем в вере, полумусульмане.

             * * *

Не счесть толпы толкующих о Боге.
Поверхностны сужденья их иль строги –
Нет разницы: не встать им на пороге
Дверей в священносущие чертоги.

Все те, кого зовем мы мудрецами –
Метущие седыми бородами
Пыль с таинств Мироздания над нами –
Ничтожным прахом лягут под ногами.

Я к славе мироведа равнодушен.
Хвалебный хор невежд мне, право, скушен.
Я даже злюсь, когда покой нарушен:
Ведь мир идей так ветрено-воздушен…

Бог нелогичен в высших проявленьях.
Не клейте на меня ярлык презренья
К устоям веры: право на сомненья
Не умаляет Божьего почтенья.

Нас учат: за небесною калиткой
Вина и страстных гурий в преизбытке.
Все это – грех, достойный вечной пытки.
Так как же понимать святые свитки?

Нам говорят: любовь, вино, безделье –
Вот что душе потребно для веселья,
Слетевшей в рай с покойницкой постели.
Неужто благ иных нет, в самом деле?

Противна мне суть райского порога,
За коим жизнь греховна и убога.
В нас сорного, языческого много.
Но разве сорняки в умах от Бога?

Не верь в небесный сад, слуга науки,
Коль смысла нет в посмертной райской скуке.
Рай – гений Божий в образе и звуке,
Ад – совести, ожегшей душу, муки.

Внушают нам: есть высший Суд Господний.
Когда жизнь к смерти сбрасывает сходни,
Спускаемся мы вниз, от дел свободны.
А чем без них мы Господу угодны?

Как жизнь продолжается по смерти?
Писаний толкователям не верьте:
Рай, ангелы, ад огненный и черти –
То кукольный набор в любом вертепе!

Мы веруем, что Суд Господний нужен.
Но в логике подвох здесь обнаружен:
Раз не собой ответчик в жизнь разбужен,
Тогда не им и суд над ним заслужен!

О Божьем существе нам спорить рано,
Чтоб не вкушать плоды самообмана.
Есть совесть – от безбожности охрана.
(Конечно, если нет на ней изъяна!)


             ВИНО

Запрет наложил шариат на вино,
А люди идут в кабаки все равно.
Хоть с верою несовместимо оно,
Но тянет к тому нас, что запрещено!

Размысли, на что же наложен запрет?
На друга, когда остальных уже нет;
На райский бальзам для того, кто уж сед
И горя хлебнул в обиталище бед.

А что исцелит нам сердечный недуг,
Когда изменяют подруга иль друг?
Что скрасит нам в нищенстве горький досуг,
Когда для веселья нет денег и слуг?

Вино – элексир для уставшей души.
Когда я кувшин обнимаю в тиши,
Как мысли свежи мои, как хороши –
Хоть стих, хоть трактат философский пиши!

С вином мне ясна суть обоих миров,
И сдернут с них тайны вселенской покров.
Пусть стар я и телом не слишком здоров –
С вином я быть страстным, как прежде, готов.

Для всякой души огорчения – яд.
Найдешь ли того, кто принять его рад?
Но противоядья не пей наугад;
К вину приложись – и в душе будет лад!

Коль день не касался фиал моих уст –
Потерян, считаю, был день этот, пуст:
Ведь счастье – в цветеньи возвышенных чувств;
Засохнет от трезвости розовый куст!

За старым вином вспоминается вновь
Мне первая юного сердца любовь,
В напиток хмельной превращавшая кровь.
Увы, старость – юности злая свекровь…

Кувшин осушу я до самого дна.
Жизнь, как и вино, лишь на время дана.
На что мне она, старику, без вина,
Коль грусти и немощных вздохов полна?

Так молвил непьющему пьяный мудрец:
«Не золото ты и, увы, не юнец.
Когда похоронят тебя, наконец,
То заново не откопают, глупец!

Вино нам дано изволеньем Творца,
Чьему милосердию нету конца.
Зачем же похожим быть на сквернеца,
Отвергшего щедрость Святого Отца?»

             * * *

Со старостью словоохотливой пей
И с юностью пылкой, внимая ей, пей;
Пей с сильным и слабым; без них тоже пей,
Но ум сохранить от безумья сумей!

Коль хочется поговорить – не молчи,
Но о наболевшем в душе не кричи
И бисер пред свиньями зря не мечи;
На веру, коль пьешь не один, не ворчи.

Жизнь наша – мгновенье на звездных часах,
Мелькнет оно – и обратимся мы в прах.
Я пью, чтоб скорей отступился бы страх,
Исчез в недоступных сознанью мирах.

Без страха душа обретает покой.
Зачем сокрушаться о том, что кривой
Судьба меня тащит по жизни стезей?
Ведь выбор с рождения был не за мной.

Вино возвращает свободу рабу.
Да, раб я, невольничьи цепи табу
Звенят на ногах, на руках и во лбу.
За что же любить мне такую судьбу?

Талдычат и муфтий о них, и мулла,
Мешая свободно вести мне дела.
И даже с вином до краев пиала –
Враг веры. Да полно, нет в выпивке зла!

Ведь не от безбожия пью я вино
И не от распутства: мне пить суждено
Всевышним, раз все Им уж предрешено.
Вино для меня – как в застенке окно!

Не всякому мудрость дано разуметь
Мудрее меня. Почему же иметь
Нельзя мне о жизни суждение сметь,
Какое мне нравится? Муфтий, ответь!

Ответа, конечно же, я не дождусь.
За ним по-привычке в кабак потащусь,
Вином на бедняцкий дирхем разживусь
И с горя с кувшином на пару напьюсь.

Мой друг все сомненья мои разрешит
И в золото жизни свинец обратит.
Спасибо ему, что им щедро отлит
Мне вечности миг и свободным испит!

           * * *

Один со свечой и кувшином сижу…
Ну что тебе, друг мой пузатый, скажу?
Веселия нет… и не будет, сужу;
Нет сил уже жизнь тянуть за вожжу.

И телом состарился я, и душой.
Друзья удалились в мир лучший, иной.
Не счесть их имен, что теснятся толпой
В моей голове поседелой, хмельной.

Откуда поднялись, туда и ушли.
Чреда поколений, став прахом земли,
Лежит под ногами живущих, в пыли –
Так близко и в неодолимой дали…

Тюльпан, что под солнцем, алея, цветет,
Быть может, из царского сердца растет;
А где на фиалку твой взгляд упадет –
Там родинка пери ей прелесть дает.

Из глины кувшин изготовил гончар,
А в глине той – прах мудреца. Был он стар.
Пред смертью истратил последний динар,
Послав за прощальным вином на базар.

И пил он, смотря на закатный отсвет,
И думал о вечном, которого нет.
…Шепнул мне кувшин: «Я, как ты, был поэт.
Побудь со мной!» Тихо кивнул я в ответ.

Рожденье и смерть – на кольце бытия;
Жизнь прожив, познал эту истину я.
Куда же нас крутит на нем наш Судья,
На что Ему люди, на что Ему я?

А, может, о нас Он давно позабыл –
В тот день, как бытийность волчком запустил?
Во что тогда верим мы, я бы спросил?
В мираж, что в пустыню людей заманил?

Жизнь рода людского зверино проста,
А мудрость сокрытого смысла пуста.
Красавиц люби, пей вино без поста –
И будет пред жизнью совесть чиста!

Поминок моих уже близок черед…
Коль кто-то кого-то на них соберет,
Пускай в мою чашу вина он нальет
И молча на стол ее перевернет…


              НЕБО

Ночами смотрюсь я во тьму небосвода…
Вот где не стесненная твердью свобода,
Вот вечность блистательного хоровода
Живущего в горних чертогах народа!

Всю ночь отсветив, утром он исчезает.
Кто сведущ, как я, в астрономии – знает,
Что звезды не гасят и не зажигают:
Свет – занавес, что их на время скрывает.

Мир нижний – вертеп, люди – марионетки,
Каприза Господнего глупые детки;
Зверьками грызутся за хлеб они в клетке,
Дни без потасовок у них очень редки.

Быть может, Господь, взяв веревочки в руки,
Сам дергает кукол на сцене от скуки,
Чтоб корчились те в Его драмах от муки?
Быть может, но это – вопрос не науки.

Мы – куклы живые, от горя нам больно.
Страдая, кричим в небеса мы: «Довольно!
Терзать безответных рабов недостойно!»
А, может, и небо само подневольно?

Признаться, впадаю я в недоуменье:
Да небо ль являет судьбы нам веленье?
Коль не подлежит его мудрость сомненью,
Что мудрому пользы в бесцельном круженье?

Как до, так и после рожденья Пророка
Нам не докричаться до тех, кто высоко:
Не видно от просьб о дозволенном прока,
Да и с недозволенным тоже морока.

Свод неба – вертепа вселенского купол;
Под ним и над ним – обиталища кукол.
Но кукольный мир перед злом не заступа,
Взывать к нему с просьбами нашими глупо!

Из сада, где звезды кругами витают,
На судьбы людей равнодушно взирают:
И тех, что на благо добра уповают,
И тех, что иллюзий в добре не питают.

Коль ты благороден и искренен – беден,
А подл – кус жирный всегда тобой съеден.
Брак разума с честью для счастия вреден,
Для честных монеты отлиты из меди.

Нет рая за сводом, что ночью искрится,
А пара к нему под землей не коптится.
Ни вверх не взлететь нам, ни вниз провалиться:
Ведь эта чета в каждом сердце гнездится!

             * * *

Небесные силы, судьбы повеленья –
Всего лишь наивного разума мненья
О Господе как о понятном явленье.
Увы, это только ума заблужденья.

Мы Господа суть никогда не познаем.
Он – вечное таинство! Хоть мы читаем
Духовные книги о Нем, но питаем
Тем разум, что сами же и сочиняем.

Священное – истинности оболочка,
На нем правоверными ставится точка.
Но разве цвет зелени – сущность листочка?
Черна ведь его породившая почка.

Познавшие таинство Божье – невежды,
На их вразумление нету надежды.
Красны от трудов мои старые вежды,
А ведаю меньше о Боге, чем прежде.

Об этом и спорить-то, право, глумливо!
Коль веришь, что судит нас Бог справедливо,
Взгляни-ка на небо: ну разве не диво,
Что звезды в нем ходят не прямо, а криво?

Пред таинством Бога смиряю я душу.
Старателем истины быть я не трушу,
Но неба тем не укреплю, не обрушу.
Лезть стыдно к нему с человеческой чушью!

С мольбой к небесам я давно не взываю.
В ярме из забот седину доживаю,
А верю лишь в то, что доподлинно знаю:
День прожив, на день свою жизнь сокращаю.

Уж коли она ни на миг не продлится
За скорбной чертой на последней странице,
Что в Книге Судеб человечьих хранится,
Зачем тогда о неизбежном молиться?

Есть счастье и в смерти: ведь Там я не буду
Ни жалким рабом, ни владыкою люду;
Неравенством мерзким, смердящим повсюду,
Дышать никогда уже больше не буду!


                ЖИЗНЬ

Не знаю я таких, кто жизнь не проклинал,
Когда стал лыс и сед и немощность познал.
Не знаю и таких, кто жизнь как нить порвал,
Когда никто ничем к тому не понуждал.

Что держит нас в миру, который надоел
Докучной суетой забот, тревог и дел?
Да если б кто из нас уверенность имел,
Что жизнь возвратит – страх смерти бы презрел!

Увы, но нам на свет не прорасти травой,
Когда оставим мир, с рождения родной.
В мечетях нам твердят, что есть и мир иной,
Мир лучший. Только кто поверит лжи такой?

С Писанием святым я спорить не хочу –
Уж лучше от греха язык свой проглочу!
Но о земной судьбе как сфинкс не промолчу,
Хоть, может, ничему стихом не научу.

                * * *

Когда Господь моря и суши сотворил
И живность поселить на лоне их решил,
Он гений в деле том немало потрудил,
А в человека дух, расщедрившись, вложил.

Земля, как учат нас, блин худший из блинов,
Замешанных Творцом. То ложь для простаков:
Как перстень круг земной сверкает средь миров;
В том перстне человек – алмаз. Вот он каков!

Да разве есть в мирах нас что-нибудь мудрей –
Нас, маленьких существ, похожих на зверей?
Мы в мириадах их – как миллион царей,
Хоть многие цари умом ослов дурей.

С большого больший спрос за сделанное зло.
Увы, с большой судьбой нам мало повезло:
В ладью нас запихнув, забыли дать весло.
Гадаем мы теперь, куда нас понесло?

Швыряет род людской капризная волна,
Превратностей и зла жизнь каждого полна.
Судьба не воск, людьми не лепится она.
А, может, форма ей и вовсе не дана?

Весною мошкара толчется и звенит.
Но только зной иль хлад внезапно засквозит,
Бесследно, как туман, ей сгинуть предстоит.
А нас от мора что, случись он, защитит?

Двуногий царь зверей царит не по добру.
Всяк от него бежит иль прячется в нору.
Я скот, что режет он, примером не беру.
Но дичь-то пожирать не грех ли на пиру?

Есть у зверья закон, что дал ему Господь:
Сородичам своим не рвать зубами плоть.
Но людям человек живот готов пороть
За клок простой земли иль золота щепоть!

Погрязли мы в грехе, зуб сталью заменив.
Всесилен наш Господь, всеведущ, справедлив.
К бесчинствам нашим Он пока что терпелив.
А, может, род людской не будет завтра жив?

                * * *

Так что это за зверь, чье имя «человек»?
Способен он умом объять понятье «век»;
Но в бытии земном не счесть веков, чей бег
Их в прошлое стремит, как в море воды рек.

Век каждый – око тьмы, у каждого свой толк.
Во тьме не разобрать: собака в ней иль волк?
Живет свободным волк, собака ж – только в долг,
А внешне – вещь одна, шелк и на нищем – шелк!

Великий грек Платон, открывший мир идей,
Идеями считал и Бога, и людей.
Велик Платон, но мне, поклоннику вещей,
Материя ума понятней и родней.

Мир вещности суров, во всем причины власть;
Ввысь без нее не взмыть и в пропасть не упасть.
Но воля высших сил – то сущая напасть:
Поди узнай, мудрец, небесной карты масть!

Сравню я жизнь с доской для шахматной игры:
В ней клетки – ночи, дни, а пешки – это мы.
Нас двигают вперед безвестные миры.
Итог один: с доски смахнут нас в ящик тьмы.

Ответьте мне: судьба – случайность иль силок,
В который нас игрок таинственный завлек?
Я не произношу слова Природа, Бог,
А все же: мы кому платить должны оброк?

По весу он тяжел, а по идее пуст,
Как слово мудреца из подлых, лживых уст.
Спина и лоб трещат – но слышен ли их хруст
Тем, кто в идеях сущ, но в сущем тоже пуст?

                * * *

Не знаем мы ни тайн небесных, ни себя.
Мудрец, метлу брады рукою теребя,
Угрюмо молвил мне: «Жить надо, жизнь любя,
Чтоб счастье до седин заметило тебя!»

Узнать бы, в чем оно? Остынув от страстей,
Живем мы как рабы достатка и семей.
Старик, потратив жизнь на счастье для детей,
Поймет, что упустил свое он, ротозей.

Бегут мгновенья, дни, года – и жизнь бежит.
Кто тянется вослед с ленцою, не спешит –
Раскаянье тому впоследствии грозит,
Но жизнь оно ему уже не возвратит.

Кто копит до седин, не тратясь зря, добро, –
Забыл: не вечна жизнь, хоть вечно серебро.
Копя, он годы льет в дырявое ведро.
Увы, скупец найдет пустым его нутро!

О райских небесах и аде много лгут,
Хоть те гостям домой вернуться не дают.
Здесь, на земле, душе есть хоть какой уют,
А в Мекке пустоты паломников не ждут!

Срок жизни, что Господь отмерил, невелик,
Но тем дороже нам столь малый золотник.
Младенец, испустив свой первый в жизни крик,
Впредь собственник ее до смерти и должник.

Хотим мы или нет – придется долг отдать.
Какой же смысл нам под спудом жизнь держать?
Пока живешь, свои сокровища потрать:
Имущих в мир иной не принято пускать!

Жить надобно уметь, но жить своим умом.
Взяв дураков в друзья, сам станешь дураком.
На жизненный базар идешь ты продавцом.
Пусть покупатель хмур – светись ему лицом!

Что до меня – то мне дороже злата честь.
Коль на день у меня одна лепешка есть
И в силах я себе кувшин воды принесть –
Зачем мне источать презренным мною лесть?

Пристало ли тому лукавить и ловчить,
Кто должен прямоте евклидовой учить?
Уж лучше хлеб простой вкушать и воду пить,
Чем на пиру воров шербет в фиал свой лить.

Когда седой карги услышал в дверь я стук,
То разорвал былых обязанностей круг.
Сам больше не служу и не имею слуг.
Свободен я теперь – и, значит, счастью друг!

Достоинству под стать я славы не обрел;
Работая всю жизнь, остался нищ и гол.
Что слава? Барабан, что грохотом извел.
Без денег грустно, к ним я в гости бы пошел.

Конечно, мудреца не соблазнить казной.
Но есть печальный смысл в истине простой:
Фиалка слезы льет от бедности лесной,
А розу веселит в саду луч золотой.

Нет, я не зол на жизнь и вовсе не ворчлив.
Со дня творенья мир, увы, несправедлив.
Таков он и сейчас – кровав, корыстен, лжив;
Неправеден во всем, чем дышит и чем жив.

Пророков и святых подвижников полно,
Но от сиянья их по-прежнему темно.
Жить праведно нельзя, неправедно – грешно.
Но надо как-то жить рожденным все равно…

                * * *

Мы – пришлые в миру, мы не живем – гостим,
И на правах гостей невзгод не отвратим.
Уйдя, мы для других места освободим,
Чтоб оставлять очаг потом пришлось и им.

Нас обрекает смерть изгнанниками стать.
На слезы и мольбы ей наши наплевать.
Ее поставил Бог людьми повелевать –
Ему за смертный грех теперь и отвечать.

Не очернить того, что жизнью зовут.
Она во благо нам, и спор излишен тут.
Смерть – зло, и от него следы наверх ведут.
Тот и творит его, кто держит правый Суд!

Здесь в логике изъян нетрудно усмотреть:
Коль Бог – противник зла, зачем Он создал смерть?
Ты скажешь, что она – гордыне нашей плеть.
Так что же, жизнь без зла не жизненна? Ответь!

Коварный парадокс я для себя решил:
Бог, жизнь творя, добро большое совершил;
Без малой доли зла Он мир бы не слепил –
Но большее тем зло тогда бы сотворил!

Мне грустно сознавать, что жизнь обречена,
Поскольку с нею смерть судьбой обручена.
Не радует, что плоть красно облачена,
Когда ей на погост повестка вручена!

Одно лишь хорошо: что из пределов лжи
Я скроюсь в мир иной, где кривда не блажит.
Страшась предсмертных мук, трусливый дух дрожит –
Вот почему старик столь жизнью дорожит.

Прет наглый напролом, крича нам: «Это я!»
Богатый серебром звенит нам: «Это я!»
Дела у них идут, вельможи им друзья.
А смерть уж тут как тут, смеется: «Это я!»

Нет смысла о судьбе гадать нам на пустом.
Земная жизнь жива незнанием о том,
Когда мы и куда уйдем, когда умрем.
И да помянет нас грядущее добром!


              МУДРОСТЬ

Поэтом, быть может, потомки меня назовут,
Коль милостью Божьей до них рубаи доживут;
Возможно, что и в мудрецы они произведут
Омара Хайяма, творившего глупости суд.

Молва обо мне современников – ложный успех:
Ведь острое слово – всего лишь одна из потех,
Гримаса ума, лицедея наигранный смех;
К тому же любим я собратьями винных утех!

Но если судить об уме моем трезво, всерьез,
То мудр Хайям или нет – для меня не вопрос:
Ничтожнее многих невежд я, поскольку не внес
Ни толики ясности в мир, где до славы дорос.

Был счастлив в любви, но покоя в ней не находил;
Пил много, но не признавал, что без меры грешил;
Ругал небеса, но при них звездочетом служил;
Жизнь долгую прожив, не понял, зачем же я жил?

Меня не страшил ни под утро приснившийся ад,
Ни старческий одр, которому мертвый лишь рад.
Страшнее всего был невежд словоблудливый яд;
Не знать бы их вовсе – других и не нужно наград!

О мудрости чушь несусветную люди несут.
В любые кувшины водою простой ее льют,
Хвалу и хулу одному и тому ж воздают.
Нет в мире другого, о чем столь бессовестно лгут!

Премудрость – то Господа отблеск в душе мудреца,
Поэтому ею пленяются наши сердца;
Она – поводырь, из пустыни ведущий слепца;
Весомей она и сильней золотого тельца.

Способностью к мудрости избранных Бог наделил.
Немало суфиев я в храме ума посетил.
Вокруг их голов ореол превосходства светил –
А вышел от них я той дверью, которой входил.

Счесть можно по пальцам призваньем судьбы мудрецов.
Порой брызжут речи их ядом змеиных голов.
Не бойтесь его! Ядовит лишь бальзам дураков,
Которым те лечат не сведущих в том простаков.

Коль жаждешь премудрость, полжизни затратив, постичь,
В ущерб этой жизни избранницу не возвеличь.
Разумно в саду по науке деревья подстричь,
Но жизнь свою обкарнать – не наука, а дичь!

Премудрость не знает границ, в ней нам бездна дана.
Кто жил ей одною – сгубила тем жизнь она.
Без денег, без женской любви, без фиала вина
Жизнь смысла, от века присущего ей, лишена.

Есть таинство в том, что весна в нашем сердце цветет,
Когда пери юная мимо с кувшином идет.
Кто в миг этот помнит о вечности – тот идиот,
И сущности промысла Божьего он не поймет!

Однако сокровища жизни есть только в уме.
Глупец обречен пробавляться свободой в тюрьме,
Вкушая все радости в затхлой, безрадостной тьме.
Свет дарит богатство, какое не носят в суме.

Так что же премудрость внесет в человеческий дом?
Пусть сытую жизнь устроим мы в нем. А потом?
Пусть вдвое и втрое свой век удлиним. А потом?
Пусть Бога познаем. А все же ответь, что потом?