Поэзия Татарстана Харрас Аюп

Течение Харраса Аюпа


Любой художник, творец на фоне своих собратьев выделяется чем-то одним, стержневым. Называют это по-разному: «ключевой мыслью», «главной идеей», «генеральной думой». Таковой «думой» поэта Харраса Аюпа является идея Времени, с ней связаны его творческие поиски, к ней ведут все его поэтические прозрения, складываясь поэтом по лоскуточку в «сундук жизни». Так называется одно из его стихотворений. Стоит открыть его – я сейчас и о стихотворении, и о его заглавной метафоре – как «является прошлое со своей свитой». Здесь бережно хранятся и «платье, расшитое канителью», «серебряный браслет», «пудра-румяна», и «младенческий чепчик», «первые локоны» сына, и письма дочери, и ордена и медали мужа, воскрешая в памяти разные времена жизни лирической героини произведения. Всё здесь есть, что «с тобой случилось давно», что «должно случиться», даже «погребальная ткань». Но «что-то не отпускает», «держит» человека на этом свете: «что-то осталось ещё на дне сундука», на самом донышке жизни. Что ЭТО: любовь, надежда, вера? Поэт не даёт ответа на этот вопрос, финал остаётся философски открытым. И в этом я вижу главное прозрение, мудрость Аюпа: человек не замыкается на мысли о смерти, у него всегда остаётся нечто, что словами не выразить, но что постоянно «стучится в душу», томя её смутными предощущениями чего-то неизведанного, а стало быть – возможного, не могущего не быть согласно великой воле Творца.      
Стихотворение «Сундук жизни» на русский переведено Алёной Каримовой – много и охотно переводящей Харраса Аюпа. Это от поэтической схожести и близости поэтов: их стихи сшиты из одного поэтического «материала». Передать его свойства, цвета и оттенки бренными словами очень сложно. Попробую сделать это через сопоставление обложек книг авторов.
Статья «Другое платье Алёны Каримовой», вошедшая в книгу «Лики казанской поэзии», увидевшую свет летом этого года, начинается такими словами: «Рисунок, ставший основой обложки книги Алёны Каримовой «Другое платье» (Казань, 2006), как нельзя хорошо передаёт сущность её лирики. Для его характеристики я не нахожу более точного определения, кроме слова текучий. Цвета и линии перетекают друг в друга, каждый раз рождая новый, необычный узор, словно отражая главную тему стихов поэтессы – тему изменчивости, текучести жизни, безостановочного движения её материи. Глядя на изображённое, невольно вспоминаешь древних философов, занимавшихся поисками некой изначальной субстанции Жизни».
Эти слова можно применить и к характеристике лирики Харраса Аюпа, основное свойство стихов которого, вошедших в его книгу «Летнее течение», можно обозначить текучестью. Но если оно у Алёны Каримовой ещё не обрело чётких контуров, не образовало узнаваемой картины, не устоялось в реальности, у Харраса Аюпа давно оформилось в едино направленное течение, даже если речь идёт всего лишь о капельке росы, стекающей по листу.
Возвращаясь к метафоре «сундука жизни», отмечу, что стихи Аюпа сами по себе как «до края полные сундуки, в которые «Ты взгляни, как набилось время» («Смерть, война или кровная месть…», пер. А . Гайсиной). Всюду в них – размышления о времени: «Двадцатый век остался за дверьми, / И вглубь времён проходим мы неспешно» («В Муслюмовском музее», пер.  А. Гайсиной). В единое сопряжены прошлое, настоящее и будущее, и жизнь есть безостановочный процесс перехода из одного в другое – так можно было бы привычно выразиться нашими бренными, непоэтическими словами, имеющими смысл лишь тогда, когда мы произносим их, ощущая себя в некой постоянной точке пространства и времени. Жизнь же сама по себе безусловна, лишена всякого постоянства, находится в постоянном течении, в материи которой с точки зрения вечности не различить ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Передать эту мысль в её незамутнённости, с присущей душе кристальной чистотой и ясностью способен лишь Поэт.
Ощущение потока бытия как единого течения материи жизни сближает Харраса Аюпа с русским философом Николаем Фёдоровым, мечтавшем в своих религиозных видениях о всемирном воскрешении людей, не желавшем мириться с гибелью даже одного человека. Об этом «общем деле» объединения всех умерших и ныне живущих, пишет в своих стихах и Харрас Аюп: «…и ушедшие возвратятся» («Память», пер. А. Гайсиной); «Ушедшие вернутся через годы, / И год за годом тянутся народы / Сквозь времени несметные гряды» («В Муслюмовском музее»).
Установляя связь, перекличку с русским религиозным мыслителем, следует подчеркнуть, что истоки этих поэтических прозрений всё-таки в культуре своего народа, в его древних поверьях. Одно из них («Говорят, душа умершего возвращается бабочкой…») взято в  качестве эпиграфа к стихотворению «Бабочки» (пер. М. Тузова), посвящённой Великой Мечте  человечества о Воскрешении.
Эта мечта является для Харраса Аюпа его истиной, его верой, что делает возможным для него и его героев взгляд сквозь время. Так один из персонажей его стихотворения, старик, «обернувшись, смотрит сквозь года» («Жизнь», пер. А. Каримовой). Сам же поэт признаётся: «До прошлого хочу вознестись, / Чтоб в нынешнее вновь не упасть». Это и есть – Небо поэта: «вознесусь я в небо своё» («Вознеси», пер. М. Тузова). И помогают ему в этом кони времени («Оседлали коней мальчишки…», пер. А. Каримовой). Этот символический образ сближает Харраса Аюпа со многими его современниками, задавая общий вектор размышлений о времени, о жизни: со стихами о конях Роберта Миннуллина; аюповский «Последний конь» напоминает о мифическом Айготоле Рустема Кутуя (оно и переведено Кутуем в свойственной ему стилистике и интонации: «гул табунов встаёт из-под земли»); в поэме «Конь в сердце» (пер. М. Тузова) узнаются мотивы «Седлания коня» Рената Хариса.
Раздумья о времени у Харраса Аюпа, как и у названных авторов, сплетены с раздумьями о народе, о судьбе нации – одной из ключевых проблем современной татарской поэзии. Аюп, как и его современники, пишет об этом с публицистической прямотой и страстностью: «…если ранен на земле народ, / То вся земля – безвременье и смута…» («Рана», пер. А. Гайсиной); «Опять тебя сломали, мой народ, / О время, о никчёмную эпоху» («Больное место», пер. А. Гайсиной). Но при всей публицистичности талант Харраса Аюпа на должном уровне удерживает художественную планку, позволяя сохранить дальнозоркость поэтического взгляда, прозревая сквозь времена и пространства родины общечеловеческое, вечное.
Его раздумья эпохальны: «Я хотел пережить эпоху – / Испещрённое битвами поле, / Как далась человеку-крохе – / Многолетняя жуткая воля» («Смерть, война или кровная месть…», пер. А . Гайсиной). Даже когда речь идёт о современности, связаны с оценкой на глазах происходящего («…времена – по колено теперь воробью»; «Воды глубоки…», пер. А. Каримовой) и поэт воочию видит, как жизнь полна страданий, человек в ней подобен заблудившемуся в лесу ребёнку («…боль обволокла нас, как туман. / От боли этой хочется кричать – / В лесу мы!..»; «Заблудившийся ребёнок», пер. М. Тузова), перед духовным зрением художника предстаёт вселенская, всевечная боль: «…если б описать на бересте, / Всю боль народа и страданья те, / То не осталось бы в лесу берёз, / Чтоб любоваться и жалеть до слёз…» («Меня учили: «Пусть молчат уста…», пер. А. Каримовой).
Такое мировидение и мироощущение возможно потому, что поэту в его духовных порывах удаётся подняться над сегодняшним, душа его вознеслась в высокое, в горнее, что является первейшим условием для истинного творчества. Там она обрела свой рай, полный тепла и света. Стихи Харраса Аюпа просто полнятся ими, излучая безграничные тепло и свет его души, воплотившимися в «сквозном» «времяпространстве» его лирике – в лете, которое втягивает в себя все времена года и времена жизни природы и человека, сопрягающем прошлое, настоящее и будущее: «Отцу и давним предкам в летний день / Хочу я показать ручьи, цветы, / Садов цветущих ласковую сень, / Как весело, сынок, смеёшься ты» («У дома рода я – одно окно…», пер. М. Тузова).
 Это позволяет поэту занять «вневременную» позицию с характерной для него «вечностной» точкой зрения. Во вполне реалистическом пейзаже стихотворения «Летнее течение» (пер. Р. Кутуя), давшем название книге, начинает слышится плеск мифической реки Лета. Причём, тот момент, когда происходит переход летнего течения в течение Леты, уловить невозможно, он изначально задан творческой установкой, явлен в поэтической интонации. Лишь строка финальной строфы произведения открыто явит его философский аспект, обнаруживающем важнейшее свойство Времени, Жизни – в чём проявляется их главный смысл: в том, чтобы «не осталось в мире обездоленных».
В этом видится поэту и смысл поэтического творчества и вообще смысл человеческой жизни. Таков закон Творения, согласно которому «Само существование земли – / Вот наша жизнь…». («Наша жизнь», пер. Б. Сиротина). В этом контексте любой человек, какой бы неизмеримо малой частичкой Бытия и Вечности он и его жизнь ни были, обладают столь же неизмеримой ценностью, значимостью. «Каждый новый шаг мой году равен» («Рана», пер. А. Гайсиной), – так словами Харраса Аюпа мог бы сказать любой из нас, мысли и ощущая себя в мироздании он так же, как этот поэт. Иное его просто удивляет, как тайны бермудского треугольника, которые вне человеческого понимания, бездна которого поглотила без следа столько человеческих жизней: «…никому не будет интересна / Частичка статистических потерь. / А был он или не был, неизвестно, / Чему тут удивляться, если честно, / Вот то и удивительно теперь» («Бермудский треугольник», пер. М. Тузова)
Ни один человек в течении вечной жизни не будет утерян – таков масштаб гуманизма Харраса Аюпа, масштаб его личности со свойственным поэту ощущением себя в «системе» всего человечества («Куда б ни шла дорога этой жизни…», пер. А. Хусаинова). При этом он  – «живой» человек, со всем присущим ему острым ощущением болей современности, родного края, отдельного человека; тепло его дыхания явственно ощущается в стихах, передающих движения «живой души» поэта. В основе её – сострадание. Поэтому для стихов поэта характерны интонации молитвы («Молитва», пер. А. Гайсиной), колыбельной песни («Колыбельная для лишённых колыбели», пер.  А. Гайсиной). В стихотворении «Цветок» (пер. А. Каримовой) Аюп пытается развеять печали  цветка, ко всему тварному миру относясь как к живому, – такова сила его любви ко всему живому. Мысли о живом-родном в интонациях тёплой беседы воплощены в стихотворениях «Взаперти» (пер. Б. Вайнера), «Васильки» (пер. Б. Вайнера) и многих других творениях автора.
Порой в их звучании нет-нет да и услышишь близкие сердцу голоса – столь же тёплые и родные, как, например, голос Фатиха Карима. Я его явственно слышу в стихах Харрса Аюпа «Кыйгак-кыйгак, кыйгак-кыйгак!» (пер. Т. Шарафиевой), «Зов» (пер. А. Гайсиной), «Крик гуся» (пер. Р. Кутуя). Может, потому это, что в центре этих произведений – образ дикого гуся, ставшего одним из символов многострадального облика поэта Фатиха Карима.
Говоря же о поэте Харрасе Аюпе, следует подчеркнуть его глубокую укоренённость в родной татарской культуре – этим мотивировано его устойчивое внимание к её видным деятелям: Кул Гали («Кул Гали», пер. М. Тузова), Хасану Туфану («На озере Лебяжье», пер. А. Каримовой), Шамилю Усманову («Шамиль Усманов», пер. А. Гайсиной), Ильхаму Шакирову («Когда поёт Ильхам Шакиров», пер. А. Каримовой), Гали Зелимханову («Гармошечка», пер. Б. Вайнера). Это стихи о людях искусства, литературы. Объединены произведения ключевой мыслью о том, что творчество есть то, чем человеку дано преодолеть смерть. В стихотворении о Загиде Хабибуллине поэт так пишет об этом: «Когда прощался с миром он, / Подобно «Тафтиляу», / Уйти не смог… – / В сердцах людей / Струною вокрешён…»(«Струна», пер. Д. Садыковой).
Ключом к бессмертию, к «эпохам дальним» является и язык: «Несчастен тот, кто свой язык родной  / Забыл, – чужим среди своих он будет, / И средь чужих он вряд ли будет свой, / И всяк, кому не лень, его осудит» («Ключ языка», пер. М. Тузова).
И – песня («Татарская песня» (пер. М. Тузова), «Праздник гармони» (пер. М. Тузова). Песня равна вечности, «которую нельзя сокрушить, Коль песня в ней татарская живёт». «Всё забывая, слушаю свой народ я: / Даже печаль-тоску превратил он в песню. / Душу – огромной, века обнимать способной, / Сделал народ мой! / И музыкой полон весь я», – пишет поэт в стихотворении «Когда поёт Ильхам Шакиров». Песня у Харрса Аюпа выполняет «бытийную» функцию: «…хоть одеты и обуты, / Накормлены, согреты наши дети. / При всей благоустроенности быта / Им песнь найти важней всего на свете!» (поэма «В поисках утраченной мелодии», пер. Н. Ишмухаметова). В стихотворении «И сдержанность бывает тяжела» (пер. Т. Шарафиевой) потеря мелодии приравнивается к потере народом самого себя.
Размышляя об искусстве, языке, песне, Харрас Аюп продолжает завещанную литературой предшествующих столетий линию раздумий о смысле творчества, о назначении поэзии. Её основная цель, по мысли поэта, в том, чтобы «соединить разрозненные звенья» (М. Цветаева) истории, жизни –  всего, что ни было, есть и будет, в единое целое.
Этой установкой объясняются столь частые, излюбленные Харрасом Аюпом «кольца»: «Лист за листом – удержать невозможно / Дни улетают в развёрстую вечность… / …Если задуматься, как мы беспечны – / За ночь покрыться сединами можно» («Если задуматься…», пер. Т. Шарафиевой). Мотивировка «кольца» открыто явлена поэтом в стихотворении «Когда стихи рождаются во мне…» (пер. А. Каримовой): «Века чужие сомкнуты в кольцо…». «Кольцо» соотнесено с вечностью и творением: «Откуда стих пришёл мне в душу, / Как пишется – кто знает точно? / Писать не буду… Днём и ночью / Я буду шум Вселенной слушать» («Не буду писать…», пер. А. Каримовой). «Кольцо» отражает мысль Х. Аюпа о том, что между старостью и детством сопряжена жизнь человека: «Встреча со столетним стариком» (Пер. А. Каримовой) – «Взгляд» (пер. Д. Садыковой). «Кольцо» – это и преодоление неукротимого течения Времени: «Ты перешла в другое измеренье…» (пер. Т. Шарафиевой).
В то же время, «кольцо» – это и замкнутость. В желании преодолеть её, чем бы она ни была мотивированы, Харрас Аюп неустанен в поисках различных форм строфической организации стихотворений. Привычные четверостишия с привычными перекрёстными и частыми у Аюпа охватными рифмовками то и дело уступают место иному порядку рифмовок, многостишиям: «Слёз хочется, но ты давно не плачешь…» (пер. А. Каримовой), «Весенние думы» (пер. Н. Ишмухаметова), «Васильки» (пер. Б. Вайнера), «Когда возвращался в Муслюмово» (пер. Д. Садыковой). Словно поэт в разговоре о самом родном не может остановиться, дыхание растягивается, становится широким и глубоким – до задыхания, до боли.
Преодоление же «кольца» вечности видятся Харрасу Аюпу в возвращении к истокам. Этим творчески и судьбинно обусловлена у него тема деревни с неизменным мотивом детства. В ряду произведений этой тематической группы – одни из лучших творений автора: «Сенокос» (пер. Б. Вайнера), «От печки» (пер. Б. Вайнера) и многие другие. Деревня и всё, что связано с ней, я бы назвал «лебединой» песней поэта. С ней связаны мотив детства («Ветер детства», пер. Б. Вайнера), стихи о матерях, хранящих извечную истину жизни: «Не могут же птенцы / Навек остаться гнёзд своих рабами. / И всё ж тревожно матери всегда – / Чем старше дети, тем больней их беды» («Баллад о столбах от ворот», пер. М. Тузова).
В стихотворении, посвящённом матери, «кольцо» начинает нести смысловую нагрузку утверждения в вечности самого ценного, дорогого («Возвращение к матери», пер. Т. Шарафиевой).  Как и в стихотворении иной тематической группы:

Слова любви на камне выбили,
Но время разрушает камни…
А мы для этой цели сами
Того не зная, сердце выбрали.

Оно запомнит слово в слово –
В объятиях страстей кипящее,
Укутанное в грусть щемящую –
Надёжней камня векового…
(«Слова любви на камне выбили…», пер. Т. Шарафиевой)
 
В эти строках наглядно явлены особенности поэтического мышления и стиля Харраса Аюпа: как и во многих своих творениях, он предстаёт здесь  поэтом глубоко лирического, философского склада. На мой взгляд, это самый видный представитель наиболее творчески зрелой и состоятельной линии развития современной татарской поэзии, которое можно охарактеризовать как её особое лирико-философское течение.