Ветер, ветер, умник улиц..

Порыв стужи



Ветер студёный шальной налетел,
наколотил яснобоких каштанов. –
Словно плоды марсианских баштанов,
светятся россыпи глянцевых тел.
Ветер внезапный, богемная блажь,
дерзкою стужею брызжет на листья,
треплет ветвей многоцветные кисти,
рыжим крылом вырезает вираж.

Кличет, бродяга, всю голь на гульбу –
и багреца, и цыганского злата.
Стынью, немением чакры во лбу
осень его, перед казнью, богата...
Травы охрупчит студёная тишь,
остекленеют до Пасхи лягушки.
Заиндевелых каштанов игрушки
стащит в нору острозубая мышь...






* * *


"Рабів до раю не пускають!" -
щосили вигукнув Сірко. -
Рабів, що в серці страх плекають,
що пили суче молоко
ще від колиски. Та й допились
аж до наруги трьох віків...
Не для рабів Господня милість
та хору янгільського спів.

То ж краще левом мертвим бути,
ніж сученям. Кремлівський хан
ізнов жбурне тебе під Крути,
під тричортові інші скрути,
пошитий в дурники Богдан!
Не за вишневу вишиванку,
за вічність вільної душі
молись досвітньо, бийся зранку,
юнак старка Сірка, Іванку,
най на останнім рубежі!

грудень 2014


 

*  *  *


Пам"яти
Василя Борового


Вже сорок днів, як на землі немає
кайданника й поета Василя,
вже янгол у руці кермо тримає
летючого, мов хмара, корабля,
що мав би з Василевою душню
Господньої достатись висоти,
але ще плине над Донцем і Мжею,
повз церкви слобожанські та хрести.

Все плине, мов вдивляється востаннє
в жебрацький грудень на гріховнім тлі,
у яснотілі монастирські бані,
у грона гайвороння чорно-злі.
Там кривда, унизу, там зради й грати,
але чомусь вітрила корабля
біліють, сяють, як величні шати,
і попри грудень м"ятой віє Мати -
волошкова поетова земля...

грудень 2014





*  *  *


Іде війна, і старість підповзає,
і тягне за собою немічь-мотлох.
Та, мабуть, найважливіше я знаю.
бо Молоху не клявся в зграях-кодлах.
Бо й досі не позбувся щастя того
і не забув прозорого світанку,
де райдуга торкалась серця мого
на молодім післягрозовім ганку.
Я той, ким був в своїм досвітнім віці.
в передчутті вселенського розмаху.

То ж від часів метеликів й суниці
крізь кригу й крицю рухався без страху.
Та наздогнало "братське" нас стрхіття,
відвертість некерованого звіра.
І никнке, жовкне безпорадне віття
над божевіллям вбивці-каноніра.
Смердить війна, і юна сила гине
від пулі, від луб"янської отрути.
Але ж життя героїв - ні, не сплине.
бо Трійця - іпостась їх триєдина:
серед живих та ще й прийдешніх бути...

 
грудень 2014






* * *

И.Б.


"Хорошо пахнут детские волосы" -
беспорочностью маленьких птиц.
Знаю, Бунин, - и едкости голоса,
и заноз твих острых зениц
дух-мудрец твой - моложе, приветнее.
И звучишь ты надеждой во мне
над химерами дня-междометия,
над горящими в судном огне

сновиденьями падшего времени...
Сладкой речкой ребячьих волос
пахнет детство заблудшего племени,
огорчённого бесом всерьёз.
Ты, прошедший сквозь "дни окаянные",
мог ли знать, как опять, через век,
те же зенки, несытые, пьяные,
из-под Виевых выстрелят век?

Ты, влюблённый в певучую вольницу
Украины, Эллады славян,
мог ли ведать, как лжёт, как заходится
в злобном раже лубянский пахан?
И лишь раем мальчишества волосы
веют, - пижма, ромашка, пырей, -
там, где Каин - на танке без тормоза,
где кровавы закатные полосы
над бессонницей неньки моей...



*  *  *


Опускаешь глаза – а вокруг золотые монеты,
на траве, на асфальте, на вызревшей почве лежат.
То алтын, то пятак, то полтинник, горячий, как лето.
А отдашь иль возьмёшь – урожай и посеян, и сжат.

Поднимаешь глаза – над тобой безмятежное небо,
а минут через десять сгущается гроздью гроза.
Это слёзы псалмов, это жизни тревожная треба.
И ни крайнему сдаться, ни выстрелить первым – нельзя.

Отче на небеси, да приникнет к земле Твоё имя,
да пребудет в душе моей великотрудный завет.
Я давно среди тех, кто ушли навсегда молодыми,
и уже среди тех, кто упорствует выслугой лет.

Догоняет война, и на спину бросается подлость –
с правоверным лицом родовой узнаваемый зверь.
И вишнёвою кровью кириллицы полнится повесть,
и распахнута сызнова в ад черноротая дверь.

Настигает война, но весна её перегоняет,
и царит над убитыми меченный вечностью май.
Страстотерпица мать лишь короткое Имя рыдает,
то, что помнил и ты. А забыл, так умри – вспоминай!





Улица Героев
Небесной Сотни


Вьётся кругом над Киевом вьюга,
снежным ветром сечёт мне глаза.
Хеви-металл и Бахова фуга
окликают навылет друг друга,
и ни ноты исправить нельзя.
Словно всё, что теснило, ломало,
душу тысячу пагубных лет,
вновь над мёрзлою почвой восстало -
просвистать сверхсекретное: "Мало,
мало смерти, предательств и бед..."
Здесь, вдоль улицы злой и горбатой,
что ни шаг - то надгробье, то крест...

Распростишься с кровавой ли ватой,
перекупщик, торгаш вороватый,
Киев-фест, петушиный насест?
Распростишься ль с дырою-ордою,
с чередой ненасытных царей,
со своею позорной уздою,
с рабской ложью и ленью своей?
Брат ли Каин крадёт моё имя,
изгаляясь и род мой черня? -
Над казнёнными здесь молодыми,
над сынами моими живыми
крепнет святость Большого Огня...


1.12.2014

 

 

* * *


Евгену Маланюку


Ты прав, поэт,- ещё не в чёрном осень.
а в полноцветье. Будто бы весна,
зеркально отражаясь, дарит просинь
в анабиозе длящегося сна.
Ты прав - нам наша горькая молитва
и жертвенность даны из отчих дней.
И здесь лишь нашей кровью длится битва,
где мать зовёт на помощь сыновей.
Ты прав - сегодня снова та же сила,
что и в тебя стреляла век назад,

донецкие, луганские могилы
копает нам - за чёрным рядом ряд...
Опять, кромсая имя, честь, свободу
Перворуси, имперский вездеход,
к обрыву прёт. И к гибели-исходу
рабов своих безропотных ведёт...
А всё ж, на зло войне, прекрасна осень.
И над землёй пылает пламя астр.
И, сердцем солнца ударяя оземь,
в пуху зелёном пробуждают озимь -
Сварог, Даждьбог, Христос и Зороастр.

 

 

* * *


Багровой краской приукрасив рот,
в джинсу дыряво-дерзкую одета,
вдоль трассы осень-беженка бредёт -
вослед смертельной перебранке лета.
Почём её нечистая любовь?
Какой по счёту тысячей убитых
пресытится испорченная кровь
нетопыря, царя во московитах?

Спалили юных, закопали свет
Господних глаз, мальчишеских лампадок...
Прощенья нет. И лживой пьянки нет,
где братский самогон был крепко-сладок.
И в горле матюгом застряла речь,
которой жил, дышал, молился Богу...
Ошметки марли сыплет осень с плеч
на гиблую ростовскую дорогу.

По ней колонны братьев-чикотил
гремят мазутным траковым железом.
Как долго ты в чаду обмана жил,
в иллюзионе, что состряпан бесом!
Там и доныне кличут Русью то,
что есть лишь срам её и униженье.
Там дутый карлик, шут из шапито,
плюёт в десятку ядом, метит в сто,
жужжит во лжи и танки шлёт в сраженья...

2014

* * *


Ветер, ветер, умник улиц!
Я люблю тебя, истца
и творца воздушных буквиц,
симфониста-игреца.
Как ты в свисте ритмы ищешь,
как ты, с хрустом, ветки рвёшь!
Ни одной железной крыши ж
без хард-рока не минёшь.
Я и сам - твоей породы:
то норд-ост, а то зюйд-вест.
Ливнем нежу огороды,
всласть листаю палимпсест,
то есть, книжицу такую,
где пергамент поскоблив,

поверх мая я рисую
август, яблочный налив.
Где над юностью неверной
"дождь" и "даждь" я рифмовал,
наживая эфемерный
ямбов-яблок капитал -
тот, что цифрой не измеришь,
где не козырнёшь числом...
Ты один мне, братец, веришь,
ветер, знающий о том,
что уже не нужно много
в резюме - ни слов, ни сил,
в аннотации итога:
"Жил, спешил, наворожил..."