Небо, может быть, и простит...

Небо, может быть, и простит,
сжимая в горсти
дождь долгожданный,
что пахнет грибами и прелыми листьями,
смех ребячий, на снах беззаботных настоянный,
глупую радость влюблённых,
доверивших фонарю одноглазому свои откровения,
щеняче-щемящую нежность стариков, держащихся за руки...

Небо сможет и отпустить
обиду на землю,
что уберечь не сумела,
прикрыть не смогла
лесами своими и травами
ни смех, ни радость, ни нежность.

Вспыхнуло спичкой,
фитильком зазмеилось,
рвануло до самых  банальнейших звёзд
хохотом огненным, что пахнет горелою кожей...

...в пепелище.

Теперь деловито сшивает кто-то невидимый
паутинками полупрзрачнолетящими
треснутое пространство.
Только осколки не сложатся в пазлы,
да на дне у воронок не прорастут наивные семечки счастья.

Небо, может быть, и простит
и даже меня попытается уговорить
на новый абонемент добра.
И я бы, наверное, поддалась...

Если бы не эта перепуганная детвора,
пустые глазницы сгоревших заживо малышей,
испепелённые  храмы,
вывернутые наизнанку тела
и души,
жизни растерзанные
и города,
дедушка, хлеб прижимающий к сердцу,
сердце его, кровью вытекшее на хлеб...

Если бы не малышка Кира,
мёртвой игрушкой лежащая на груди остывающей мамы
(Горловская Мадонна – имя её теперь...)
посередине двора
города моего
земли моей
под моим 
замирающим в ужасе солнцем.