Смерть поэта

               

Средь скал равнодушных глухая площадка
Дремала до часа судьбы роковой.
Ее не топтала кавказца лошадка,
Не стряхивал сон с нее шум боевой.

Лишь изредка ворон над камнем пустынным
Крылами слова о грядущем чертил
Языческим предупрежденьем старинным
Да ветер от скуки пыль вихрем катил.

Но раз, чуть забрезжило утро в ущелье,
Взошли на площадку, молчанье храня,
Друзья на военной страде и в веселье,
Судьбу, что свела как врагов их, кляня.

Взошли, ибо честь оскорбленная люто
Их крови взалкала как раненый зверь;
Незлобного смыслом злословья минута
Грозила стать вечной кому-то теперь…

Поэт-офицер, светом признанный гений,
Продолжил в словесности пушкинский путь
И тем пробудил декабристские тени,
Чтоб совесть в сердцах молодых всколыхнуть.

Но с вольностью власть несовместна природой:
В Руси государь – повелитель рабов;
Он даже от знати, спесивой и гордой,
Покорности требует слуг-холуев.

Строптивый поэт – азиатству помеха!
Царь отдал приказ дворянина травить –
Да так, что служить на Кавказ тот уехал,
Чтоб только с шакалами волком не выть.

Он не отвращался от сабли и пули
И в драке лез первым на вражий завал;
В кровавых боях, что испытанных гнули,
Он смерти в лицо молодецки плевал.

Назло самодержцу погибель щадила
Поэта опального; сталь и свинец
Удача от храброй груди отводила.
Иссякло терпенье царя, наконец.

Любая интрига дворцовая – тайна,
За полог ее не дано заглянуть.
Но вряд ли дуэль совершилась случайно –
Уж в этом историю не обмануть!

…Мартынов и Лермонтов, взяв пистолеты,
К исходным местам для стрельбы разошлись.
Фуражки на лбу, на плечах эполеты,
Граненые дула уставились ввысь.

Вот выстрел раздался: по правилам строгим
Кем вызов был принят – тот первым стрелял.
Поэт слыл искусным стрелком, в битвах многим
В сердца смертоносный свинец загонял.

Но пуля была им отправлена в небо,
Где тучи сгустили ущельную мглу:
Для чести лишь действо дуэли потребно –
Так стоит ли кровью прислуживать злу?

Великий поэт поступил благородно,
Подобного ждал и от друга в ответ.
Увы, подлецом было сделать угодно
Кому-то майора. Чей блюл он совет?

Пройдя хладнокровно к барьеру вплотную,
Он друга былого в упор застрелил.
Упал тот ничком в пыль земли неродную,
И, руки раскинув, недвижим застыл.

К нему подбежали, простертое тело
Лицом к небесам повернули с трудом.
Увы, завершилось кровавое дело,
Поэт не печалился уж ни о ком.

То сердце, где строки рождались святые,
Которым жить в памяти русской в веках,
Разбито свинцом; очи, уж неживые,
Направили стынущий взор в облака.

…Оставивши труп, секунданты тропою
С убийцею мрачным убрались с горы:
Одни до села за телегой простою,
Другие – шампанское пить до поры.

А певший о смерти в горах Дагестана
Лежал, жребий чести воспринявши свой.
Не снилось ему ничего, и из раны
Кровь не изливалась дымящей струей.

Одна лишь природа над телом всплакнула:
Дождь хлынул из тучи, омыв мертвеца,
Которого Русь от себя оттолкнула
По воле нерусского сутью венца.

Чего же она так холопски лишилась?
Великих романов, великих поэм,
Культуры, которой Европа б гордилась,
Считавшей, что русский по-варварски нем.

Поэт гениальный – великая редкость,
Любому народу подарок судьбы.
Лишь с тем не грозит языку его ветхость,
Чей слог просветляет дремучие лбы.

Желал ведь немногого гений: свободы
И права трудиться, а не прозябать,
Бахвалясь гордыней господской породы.
Пристало ли горцев ему убивать?

В России свобода труда – преступленье,
Россия – держава господ и рабов.
А в ком в правоте сего зреет сомненье –
Тот злейший из прочих заклятых врагов.

…С тех пор уж два раза век новым сменился,
Печальная дата от нас вдалеке.
Убитый поэт в небесах поселился,
Жалея, что нет пистолета в руке…