Ярославна молодая

Русская поэзия и в XX веке продолжала писать «Слово о полку Игореве» – вместе с природой продолжала писать. И приближалась к тому месту, где звучало стихотворение-плач Ярославны; к тому ветру, который слышал Ярославну; к той реке, которая Ярославне внимала, продолжая свой единственный путь; к тому солнцу, которое будто и всходило чуть раньше обычного, чтобы послушать Ярославну. И несвоевременность даже преждевременного солнца олицетворяет собой время любого поэта.
Заболоцкий услышал стихотворение Ярославны уже в современных звуках, грохоте и тишине пространства и создал собственное переложение «Слова о полку Игореве». И добывание голоса Ярославны из современного грохота, шелеста и тишины в природе было продолжением русской поэзии.
Плач Ярославны, прозвучавший в начале русской поэзии, есть попытка привести в размеренный порядок стихию, живущую своей жизнью, просветить ее человеческим чувством и человеческой логикой. Вопросы Ярославны ветру изначально подразумевают то, что стихия способна не только слушать, но и слышать и прислушиваться к человеку.
Плач Ярославны – есть то «песнопенье», об исцеляющей способности которого писал Баратынский. И песнопение любящей Ярославны было обращено к болящему духу стихии. Война, в которой погиб полк Игорев, была болью духа природы. В гармонии происходила катастрофа. И Ярославна, в данном случае в переложении Заболоцкого, «слезами и стихотвореньями», которыми был ее долгий плач, исцеляла гармонию. «Обернусь я, бедная, кукушкой, По Дунаю-речке полечу И рукав с бобровою опушкой, Наклонясь, в Каяле омочу. Улетят, развеются туманы, Приоткроет очи Игорь-князь, И утру кровавые я раны, Над могучим телом наклоняясь». Не этим ли всегда занимается и поэзия, исцеляя «болящий дух» человека в стихии? Ярославна начинает надрывно говорить с природой, «лишь заря займется поутру», в час просветления стихии. И Ярославне внимает – просветленная стихия.
Рядом с Ярославной, кажется, в ее реальном времени уже находятся Державин, Жуковский, Пушкин, Блок, Рубцов, Заболоцкий. Это – начало размеренной русской поэзии, уже знающей о том, что она носит в себе бесценное бремя – «божественный глагол». Русская поэзия поныне пишет плач Ярославны. Там, в ее времени, поэты пока молчат, потому что надо дослушать Ярославну. Она говорит с природой: «Что ты, Ветер, злобно повеваешь, Что клубишь туманы у реки, Стрелы половецкие вздымаешь, Мечешь их на русские полки?». Значит, ветер не знает, что творит? Или ветер не знал, что творил, – пока не было русской поэзии?
Природа, которую будут выражать поэты, услышавшие Ярославну, тоже будет плакать и говорить ее голосом. Ветер от Ярославны узнает историю; узнает и свою поэтическую историю. «Чем тебе не любо на просторе Высоко под облаком летать, Корабли лелеять в синем море, За кормою волны колыхать? Ты же, стрелы вражеские сея, Только смертью веешь с высоты. Ах, зачем, зачем мое веселье В ковылях навек развеял ты?».
Плач Ярославны – оформленное, вразумительное, сформировавшееся русское поэтическое слово. Ярославна – первый русский поэт после самого ветра, шума травы, смиренной тишины полей.  И первым поэтом Ярославна становится – реализуя призвание верной, любящей жены. История помнит восклицание Блока: «О Русь моя! Жена моя».
И веселье Ярославны «в ковылях» собирает поэзия, умея объять необъятность степи, сфокусировать в метафоре безграничное пространство. Поэзия слушает ковыли – и слышит в их шелесте тоскливый, но сильный и любящий голос Ярославны. Блок написал: «Опять с вековою тоскою Пригнулись к земле ковыли. Опять за туманной рекою Ты кличешь меня издали...». Поэзия знает о том, что и во сне ковылю снится веселье Ярославны. Сны природы были ведомы Есенину, в ком «золотой век» поэзии продолжался и в XX веке: «Спит ковыль. Равнина дорогая».
«Золотой век» русской поэзии не только начался с плача Ярославны, но и продолжается им. Потому что не прекращается разговор поэзии с природой – золотой разговор – о правоте, о подвиге в защиту любви. И Некрасов будто голосом Ярославны просил стихию, воплощенную в образе матери: «От ликующих, праздно болтающих, Обагряющих руки в крови Уведи меня в стан погибающих За великое дело любви!». Уже сама природа родины поэтов продолжает плач, или же – песнопение, Ярославны, что и определяет золотую вечность поэзии. И классики русской поэзии – будто Ярославной вымоленные у природы; будто это благодаря ее обращению к стихии возвращенные герои.
Ярославна обращается и к воде: «Днепр мой славный! Каменные горы В землях половецких ты пробил, Святослава в дальние просторы До полков Кобяковых носил. Возлелей же князя, господине, Сохрани на дальней стороне, Чтоб забыла слезы я отныне, Чтобы жив вернулся он ко мне!».
У Днепра свое русло; свой необратимый путь, как и у великого поэта. И Днепр не сможет внять мольбе Ярославны; не сможет течь туда, где нуждается в спасении князь Игорь. А «каменные горы в землях половецких» Днепр пробил только потому, что эти горы оказались на пути Днепра как препятствие. Так и стихия настигает поэта, одаривая его озарением, лишь тогда, когда поэт оказывается на пути стихии. Если поэт оказывается препятствием, то сметается ветром, смывается волной, убивается молнией. А если оказывается возле стихии как созерцатель, то поэту, как, например, Сурикову, даруется возможность услышать сокровенную песню тонкой рябины, желающей «к дубу перебраться». Сила поэта в том, чтобы оказаться встроенным в порыв природы, сопутствовать волне могучей реки или быть созвучным искреннему шелесту цветка…
Русская поэзия, начатая с разговора Ярославны со стихией, продолжается и будет продолжаться разговором стихии с человеком – на русском языке. Лермонтов уже слышал стихию, обратившуюся к человеку. Слышал Заболоцкий. И Ярославна со своим стихотворением, может, даже молчанием, уже присутствует в грядущем времени русской поэзии.
Плач Ярославны Заболоцким был помещен в пушкинский стихотворный размер – чтобы Ярославна вошла и в современный «дом» поэзии, в ее новое пространство. А вместе с ней, благоухающей верностью и любовью, в пространство поэзии вселились и те живые явления природы, которые уже говорили с Ярославной. Они говорили с Ярославной – потому и они живые для поэзии.
Ярославна обращалась не только к ветру и Днепру, но и к солнцу: «Солнце трижды светлое! С тобою Каждому приветно и тепло. Что ж ты войско князя удалое Жаркими лучами обожгло? И зачем в пустыне ты безводной Под ударом грозных половчан Жаждою стянуло лук походный, Горем переполнило колчан?».
Ярославна надеется на особое расположение солнца к себе и князю Игорю, выражает обиду на солнце, обиду на горячее, обжигающее, но в то же время  безразличное сияние. Кому дано огромное сияние, с того и спрашивается больше.
Но Ярославна знает, что с солнцем «каждому приветно и тепло». В том числе – и половчанам. Возможно, и половецкая княгиня молила природу о победе своего князя, плакала, пела или молчала, вглядываясь в бесконечность степи. Возможно, и с разговора половчанки со стихией началась другая большая поэзия, тоже родная для стихии? Была ли мольба половчанки гениальнее, чем плач Ярославны, если победу на той войне одержали половецкие войска?
Или же стихия создавала грандиозный сюжет для зарождения востребованной стихией русской поэзии, первым стихотворением в которой был бы пронзительный плач Ярославны? Искренний, надрывный плач, представляющий собой и возвеличивание стихии, и протест против нее. И стихии, судя по всему, была нужна подлинность человеческого чувства; была необходима раскрытая душа человека – любящего и скорбящего, поющего и рыдающего. Так стихия творила русскую поэзию.
И сама стихия-поэт есть тот вроде бы безвестный автор «Слова о полку Игореве».
И Ярославна продолжает свой поэтический разговор со стихией – в Жуковском, Заболоцком, Шкляревском, переложивших «Слово о полку Игореве». Но Ярославна продолжает свой разговор с ветром, водой, солнцем, а теперь уже с землей и небесами – в стихах всех русских поэтов, для которых стихия – живая, мыслящая и творящая себя беспрестанно.
Размеренная, пронзительная русская поэзия помогает стихии сохранять свою первозданность возле человека. Ветер, вода, солнце и сегодня такие же, как и при Ярославне. Потому и Ярославна, уже в нынешних поэтах, не перестает узнавать их.