Землетрясение Языкова

Одним из самых лучших стихотворений в русской поэзии Жуковский считал «Землетрясенье» Николая Языкова. Языков описывает стихийное бедствие в Константинополе, спасенном впоследствии молитвой мальчика, который был вознесен в небеса.
Стихотворение свидетельствует о том, что поэзия вносит ясность и приносит мир в пространство, охваченное хаосом, спасает испуганных людей. «Их вопли и моленья Господь во гневе отвергал. И гул и гром землетрясенья Не умолкал, не умолкал! Тогда невидимая сила С небес на землю низошла И быстро отрока схватила И выше облак унесла». Это – земля сама с собой говорила в тревожный час, только с собой делилась болью земля. С кем еще делиться болью земле, если люди были заняты только собственным страхом! Землетрясение – это боль земли, а слово поэта – «горний глагол», исцеляющий болящее сердце земли. «Болящий дух» земли «врачует песнопенье».
И потому «гул и гром землетрясенья не умолкал», что боль накопившаяся не прекращалась. Так и плач Ярославны длился столько, сколько продолжалась ее печаль. Кто слышал Ярославну? Природа слышала. А уже от ветра, от солнца, от земли – слышали поэты. Так и здесь нужен был поэт. Но такого поэта в гордой Византии еще не было.
Не было в Византии поэта, который бы уже успел к тому времени стихами обозначить свое понимание всемогущей и творящей сущности стихии. Вот «невидимая сила» и «быстро отрока схватила и выше облак унесла». А отрок, не успевший в мире проявиться именно как поэт, не произнесший еще стихотворение, мог быть только святым, вернувшись к людям с неожиданным глаголом на устах.
Тот, кого люди не знали в мире как поэта, произнося стихотворение, становится святым, а его стихотворение становится молитвой. Это было начало всемогущества поэзии в Византии, которое впоследствии коснулось и русской поэзии. Византия, еще не знавшая о всемогуществе стихов, привыкала ко всемогуществу поэзии. Это было время – до произнесения стихотворения.
Более объективного судьи и более совершенного поэта, чем стихия, нет. И «только стихия творит», только стихия вершит суд и рождает поэтов, утверждая их в «горней вышине».
Неведомой силой, сошедшей с неба, была воплощенная судьба поэта, которая и «отрока схватила и выше облак унесла». От судьбы поэта не уйти тому, кто избран этой судьбой – для беседы со стихиями, чтобы они не оставались в гордом, разрушительном и беспросветном одиночестве. Для этого и отрок был на время унесен в небо. «И внял он горнему глаголу Небесных ликов: свят, свят, свят! И песню ту принес он долу, Священным трепетом объят. И церковь те слова святыя В свою молитву приняла, И той молитвой Византия Себя от гибели спасла».
Внять «горнему глаголу» – значит, не отвергать в себе поэтический дар, не отворачиваться от озарения, являющего поэту живую, мыслящую стихию – священную даже во время гнева. Внять «горнему глаголу» – верить, что озарение, то есть «божественный глагол», который «до слуха чуткого коснется», обращен только к тебе.
В заключительной строфе Языков произносит самые важные слова, ради которых и создано «Землетрясенье»: «Так ты, поэт, в годину страха И колебания земли Носись душой превыше праха, И ликам ангельским внемли, И приноси дрожащим людям Молитвы с горней вышины, Да в сердце примем их и будем Мы нашей верой спасены». Языков, уже признанный Пушкиным, Гоголем и Жуковским, призывает каждого поэта добывать из вспугнутой людьми гармонии – спасительную молитву. «В годину страха и колебания земли», то есть – во время колебания основ мира и мировоззрений, метафора поэта будет явленной с неба. Поэт, остающийся на земле, и есть тот, кто одновременно вознесен и к ангелам. Небо поэта всегда на земле, его ангелы всегда в нем. Говоря о душе поэта, Есенин не сомневался: «Значит, ангелы жили в ней».
Своевременность слова поэта священна, если оно звучит в то мгновение, когда стихия уже сама перестала колебать землю.
Языков призывает поэта внимать «ликам ангельским», то есть своему вдохновению. Колебание земли не прекратится никогда, потому время стихотворения, дающего уверенность и устойчивость и самой земле, колеблющейся под ногами людей, не прекратится никогда. Не прекращающемуся землетрясению необходимо не прекращающееся стихотворение. И только то стихотворение, которое слышит стихию и способно говорить с ней как с живой, может быть молитвой «с горней вышины». И только молитва, воплощенная в вечно длящемся стихотворении, есть поэзия.
Стихотворение Языкова свидетельствует о живой сущности стихии. Именно живая, импульсивная, творческая сущность стихии явлена в образе землетрясения. Живая основа жизни – земля. И эта основа колеблется. И если даже эта твердая основа колеблется, то в чем – истинная твердыня? Она – в слове поэта, свидетельствующего о том, что земля не просто живая и мыслящая, но – божественная. И только праведность мира угодна земле, и только праведность спасительна. В час «колебания земли» поэт свидетельствует об абсолютной твердости основы под ногами дрожащих людей.
Но и свидетельство поэта об этом должно быть постоянно творящимся. Потому много на свете поэтов. Они сменяют друг друга, находят взаимное созвучие судеб и стихов. Созвучие не только пространств и ландшафтов, явлений природы и времен необходимо стихии, но и созвучие стихотворений поэтов, созвучие метафор и судеб. Пушкин обращался к автору «Землетрясенья»: «Издревле сладостный союз Поэтов меж собой связует... Родня друг другу по судьбе, Они родня по вдохновенью, Клянусь Овидиевой тенью, Языков, близок я тебе!».
Поэты живут в едином времени. И во времени поэтов не прекращается землетрясение – колебание основ мира. Это Бог дышит, живет, тревожится, радуется, гневается и любит. И тревожную жизнь Бога, воплощенную в жизни стихии, выражает поэзия. И Жуковский знал, о чем говорил, когда признавал стихотворение Языкова «Землетрясенье» одним из лучших стихотворений в русской поэзии.