И всё

 И всё…


   Прервав кошмарный бред сна, он с трудом разлепил свинцовые веки и бессмысленным, мутным взглядом уставился в грязный, облупившийся потолок. Полежав так некоторое время и выйдя из плена липких, жутких видений, он, приподнявшись, спустил с прожжённого дивана ноги и, едва не падая, качаясь из стороны в сторону, прошлёпал  на кухню. Там он стал пить воду по- собачьи, прямо из-под крана, с жадностью погибающего от жажды в пустыне странника. От выпитой воды его стошнило и он, в мучительной судороге, с вытаращенными, слезящимися глазами, долго дёргался над раковиной.
   Затем, придя немного в себя, он пустился в поисках спиртного по квартире, бесплодно шаря под столом, диваном и в пустой кладовке. Изредка его взгляд цеплялся за валявшуюся на полу бутылку или пузырь с броской, красного цвета, надписью - «Беречь от огня», тогда он со стоном нагибался и, подняв трясущейся рукой, опрокидывал посуду горлышком  в рот. Но все его старания были напрасны - посуда была пуста.
   Обливаясь холодным, липким потом, он в изнеможении прижался плечом к гардеробу, отчего тот перекосило и одна дверца со скрипом отворилась. Ему в глаза бросились пустые, пыльные ящики и только в самом нижнем блеснуло по голубому, выцветшему бархату семейного фотоальбома тиснёное золото. Он опустился на грязный, заплёванный окурками и прочими остатками попоек, давно не мытый  пол и взял в руки альбом. Стряхнув с него пыль ударом ладони, он стал не спеша перелистывать пожелтевшие, сморщенные, как осенние листья, фотографии. Его взгляду открывались смотрящие на него с презрением и укором образы давно умерших предков, погибших в автомобильной катастрофе родителей, покинувших дом жены и детей, он сам- фасонисто и со вкусом одетый, ещё будучи студентом столичного института, а вот в окружении жены и сына, с дочуркой на руках…Что-то леденящее и тяжёлое взяло его сердце в тиски и не отпускало, по его щекам тихо покатились скупые слёзы…
   Бросив альбом на пол, он резко встал с пола и открыл вторую дверцу гардероба. Из потускневшего зеркала на него смотрел, с лихорадочным блеском в глазах, заросший щетиной и свалявшимися, грязными клоками волос, какой-то незнакомый человек, неизлечимо больной и потому не следящий за своим внешним видом, опустившийся на самое дно жизни.
   От долгого, взаимного разглядывания у него заслезились глаза. Молча, по-прежнему смотрясь в зеркало, он вытащил брючной ремень из засаленных, небрежно заштопанных в мошне брюк и, повернувшись кругом, пошёл на кухню.
   Встав на стул, он сначала продел конец ремня в кольцо пряжки, сделав, таким образом, петлю, а затем, продев его  в вентиляционную решётку, завязал на узел. Накинул петлю на голову и, спустив вниз, затянул её на шее с резко проступившим кадыком.
   Что-то, обдумывая, он немного постоял, затем хрипло кинул в гулкую тишину пустой кухни: «Прости, если можешь, за боль, причинённую тебе и детям, простите детки…», и выбил из-под ног в сторону стул.



                1989 год