Кошмары

Вздохнувшим мерилам в комоде,
Бренчало этакой темой.
Темой зашептанной и темой залежанной.
Клубясь и пугаясь в клекоте,
Тела усталого кладь.
Тревожно из шелка, из глуби монисто
Бросало, искрило, а потом успокоилось,
Будто дремотная водная гладь...

Заявилась вся гневная, грубая.
За локти беря, визжа одурманила,
Рванулась движеньем!
— Пляши!
Старая кляча, больная ты гадина!
Что из глазниц вылезают зрачки,
Дерзкий! Тлетворный дух!
Теме этой отдать бы поклон
Стуком отвечая на стук...

Смущенно и дерзко взор свой направив,
Заявилась, вся на меня!
Словно аисты вольные втоптаны в гравий,
Где передернулись шумя и галдя...

Будто грозой раскидала ненастье
Дрожаньем руки переполненный.
Привычен и терпок в этаком вальсе
Темы смущенной кровавые толпы.

Готовясь к прыжку вздохнули духи.
Рванулось движеньем испуганной птицы!
Намеренно резко душой мотылька
Идущий бездушно на крик.
Стала близка!
Дрожанием к горлу и у виска!!!
Так, что исступленно запели смычки
Темы банальной, как те же зрачки
из глазниц...



1.

ПО СКАТУ ЭКВАТОРА.

Тамбовщина бунтовала!
Тамбовщина бунтовала!
Мятежников к геройству пребудем на тризне!
- Мятежник Мужчина!
Я!
Нате вам пожизненное...


Тюрьма.

Женщина появилась в дверях.
По белым ресницам шла изнывая
Слезинка обиды.
В вечер холодный,
В пургу и метель
Также прекрасна в шубке из горностая,
И также тосклива...
Словно по сердцу острым кинжалом накапал
Пахучего вереска пасмурный день.

Невольно иду по холодной земле.
Слышу ту женщину в окнах тюрьмы.
Поздно!
Безумствует жаворонок случаем путник!
Над ним провисает огарок луны,
Висевший вчера круглые сутки!

Зажглось электричество.
Два глаза пристально нахмурились.

- И кто же?

Женщина вязким движеньем плеснула рукой
Тот лунный огарок!
В знак выплаты за королевскую ложу,
Порукой тюремных закладок
Женщина попросила тюремные списки.

- Дорогая моя, это изыски!
Наручники денег, я же шутя.
Везде эти списки, списки.
Тра-ля-ля, тра-ля-ля.

Не высидел дома.
Рот разинул да в уголочке будет,
Лоснящихся щек складки мягкие.
И в исступлении встанет голой грудью
Под пулеметную очередь...

"Назад же!"
Ну как же...
Рвет и мечет телячьей ногой
И читает, читает кому-то свои лживые проповеди,
На реке, что когда-то звали Невой.

Бросится в землю в истерике,
Истомившийся в ласке изотрет в лобзаниях дым.
"Идите, идите! Не придавайте огласке,
И любезно прошу,
Не говорите родным..."

Не слушаюсь.
За столиком осторожно сидят.
Все в пиджачках такие.
План злорадный посложнее будет.
"Только вот народ подними-
съедят!
И власть и все остальное..."
А самого выворачивает и крутит!
Как не в рассудке и не в покое...

Ах, да!..
Вам нужны списки...
Тюремные списки...
За стойкую цену...
Положите туда!


(Мягким движеньем ценные купюры перелетают на тумбу)

А вот вам списки!!!


Женщина гордая тоску подменив на расстройство,
после историй тюремных бунтовщин прочь удаляется.
К людям ведомая сияет и плачет как чудо!
Ускорив шаг хлопает дверцей!
Женщине здесь жутко не нравится...

***

Осторожно поднимаю глаза и вижу улицы, красивые улицы!
Здесь часто гуляли в выходные и будни...
А мальчик рассматривал отражение в бензиновой лужице,
Что будто когда-то здесь были красивые люди...

Накрахмаленный весь неспешно плетется,
На столовом ноже, трепещет мой Прометей!
Кому слепого поэт заключен
в бессмыслицу своих поэм и повестей!
Прикованный весь стоит столбом,
Грядущему онемелые руки!
Ему бы дойти!
Сея разгром
Человечьим ничтожествам полуденной муки.

И только видать дымящие космы!
Омытого начисто жилы и мускулы,
Мечась и стеня лихорадочно в оспе
На заспанных в свет простынях,
Клубясь и шатаясь от собственной робости,
Голодный, раздетый тибетский монах
Взвел на Голгофу алмазные россыпи
Малеванных дней сей ласковый взмах...

Письмо.

Слышишь, слышишь птицы кружат!
Новый путь нам уготован.
Блеклым светом копья плюша
В две луны зажгут...

Я готов рубить себя по коже
И колоть ножом нещщадно в грудь!
Только вас уж больше не тревожит
Боль печали изумруд.

Только вы давно не с теми,
С кем боролись и дрались.
Пред вами я уже не встану на колени,
Поспешно отдавая жизнь...

За вас!!!

Неблагадарно-вспыльчивая вязь,
Отдавший некогда всю душу,
Пропащий мертвым в кабаках!
Уже ни капельки не нужен…

Вам!!!

Я не застрелюсь,
Поверьте, нет!
Во весь свой рост не стану клином!
Вот так вот самый яростный поэт
Прослыл бродягой и кретином...

А знаете, мне не впервой
Орать под небом праведные речи,
Когда я с вами над Невой
Был через чур застенчив...

Когда любил вам приносить цветы
А вы топтали их ногами,
Когда средь прочий суеты
Вы распевали боль в скандалах!

Теперь в тюрьме мне чужд ваш стан и плечи.
Я позабыл родимый свет.
С момента нашей поздней встречи,
Навечно ваш…
Заправский ветреный поэт…



***

Цельные клубни улиц
виснут на шее зубы разжав!
А подле, да по Тверской
писатели смотрят сурово,
В свою вековую окаменевшую ржавь,
Величием не широко ли поэтово слово?!
Блестящего вздора:
"Здо-ро-воо!"
Есть ли такой кто орать не рад.
сегодня и мысль с пол тонны белесого жира,
В мозгах отлеживается, затылок долбая!
Кости ломает!
Ошпаренная льется по жилам,
По глазу в истерике унынье рыдая!

А на утро проснется, да как засвирепит!
В рукав зацепившись дремотною силой!
"Поэт! Я ж мысль твоя! Скулю вся такая от звона и неги!"
Он сядет и напишет,
этакое замечательное и красивое...


Прохвоста Демьяна громадные льдины.

Больше чем можно!
Мне лютой повисла, ощетинилась!
Роется в мягких мозгах серебренной ложкой,
Матерь моя
и кормилица!

Плюнет иногда бывает,
Рыщет, рыщет в колючей истоме!
Как схватит и без того дурное сознанье,
И так хорошо и легко мне...

А я вам не мальчик в бутырке!
Взглядом тяжелым и виноватым!
Всю безразличность в налобной жилке,
Готовым примять полуденной ватой!
Нет!
Я не тот!
С горбатым носом,
Громадою пестрой,
Ни черта!
Сказать могу, точно китайский философ!
Демьяново слово вам не чета!!!

Прозрений дивных вам ли тешить!
В застолье набиваю брюхо,
На темы политические...
Будто в Донецке людей голодные плеши,
Кладут в телевизоры острое ухо!
Это должно быть ваши почести...
Мне то не жалко вырвать печенку
И отдать голодному зверю на улице!
И довольный шагая, по вашему дурно, бессовестно...
Плюнуть на вас в бензинную лужицу...


Невольник.

"Я сам привык острить на ваши уши!
Сквозь догмы табака и дыма,
Эпохи смелой,
Эпохи сильной!
Как вой говяжьей туши!
Сие, пардон! -
диагноз ВИЧ!
Плотней неся на грязных спинах
Дурной общественности клич..."

Проплясал ты, проплакал несчастный!
Скучный и грустный твой мне портрет.
Слыл ты поэтом Тамбовщины, помнишь?!
Как будто когда-то был ты поэт!

Как будто когда-то усталым которым,
Средь бардака и пьяных драк,
Ты вновь ловил столь осуждающие взоры
Невольных партиями баб.

Тогда смеялся: "Что же, что же...
Ведь я поэт и у меня талант!"
Мол в жертву режешь ты себя по нежной коже,
Поэзии...
Сижу теперь...
Темничник и арестант.

Теперь с веселой надписью на лбу
Я воспеваю ложь и похоть!
И яростно, всей яростью мольбу
Я буду воспевать как поздний ропот!

Всколыхнет, не изменит прохвоста!
Та, кто однажды сгорела дотла!
Мне пьяных карнизов скрипучий голос,
Мне наплевать на всякие дела!

Довольным взглядом, как солдат столь острой шашкой
Протыкает мундиры насквозь.
Дорогая, хорошая...
Мне не страшно.
И не такое видать привелось.
Пусть комом встало в горле сказанное слово.
Мне не в первой идти под тягость лет.
Нет, не в сердцах, а ,знать, в томах тяжелых
Схоронят глухо и без памяти, поэт...

***

Иду я сегодня печальный,
Как эта дурная луна!
"Что же случилось?"
"Не знаю...
Опять налетела тоска"

Вот к примеру земля.
А на ней человек!
Беззаботная, лютая связь!
Да не в упрек ли,
или во грех
Там лежит какая-та мразь ?

Он все лежит и в сырь и в стужу,
Как будто долг его открытой грудью там лежать!
Лежать в грязи всем раскрывая душу,
Последней мразью подыхать.

Садитесь,
Я почитаю стихи.
Про долгую жизнь невпопад.
Как долго и нудно ходят дожди
А после дождей листопад...

Хотите, расскажу про дебоши
По пьяни конечно, а как же еще...
"Позвольте, поэт! Вы такой нехороший!"
"Плохой, конечно, плохой..."

Кому же знать,
Ведь я не с теми
Кому хотелось горевать.
Нет, не от счастия,
А от жаленькой потери,
В дожди родила меня мать...

Кого же позвать мне?
Может Демьяна!
Тот грустью брызжет через раз!
И шляпой поклонится в ноги ему...
А может тогда придет женщина...
Татьяна!!!
"Ужели это вы? А посему
Я стал смешной,
Какой я стал смешной...
Ведь прежде был я с вами дружен!
А ныне арестант...
Поэм своих я каторжник седой!!!
Такой большой
И такой ненужный..."

Приемлю все!
Простите отчий дом.
Навеки присмирел, навеки!
Поник душою я в беспутстве.
И люди меня противного обходят стороной,
Им наплевать на всякое искусство!!!

Да лишь тело мое под ветхой одеждой,
Не колотит уже теперь.
Видно привыкло незримой надеждой,
Ощущать этот холод и мреть

Я буду помнить женщину одну...
Что теперь меня давно обходит стороной.
"Я вас любил" , а посему
Поэм своих я каторжник седой...


***

Заскачут трамваи из войлока шерсти!
И жилами мускулы облезут на рельсах.
Я буду идти весь радостный и счастливый,
По лютому холоду весь белесый!
Я буду идти как осень красивый,
Хоть и уродец из камня и жести...

И руки в отрепьях свисаются с плеч,
Люди сочтут: или глуп или пьян.
А я всю свою жизнь твердил" Сечь их! Сечь! Сечь!!!"
Вот ведь громада!
И грубиян.

Мчат на часа экспрессы без пыли,
Можно одеть любимое платье!!!
А я все иду,
Все такой же красивый.
Спокойный и чуждый!
Хоть на выставку ставьте!


Неправильный оратор.

Уйду и придут другие!
Полные дохлою скукой мыслишек!
Молитесь люди
за своей литургией!
Это мой блаженный излишек!

Если я буду кричать и сопеть,
В горькие годы, холодные годы...
И воспевая то скуку, то мреть
Смотреть на ваши недалекие морды?

Я бы повесился так бы давно.
Или сошел бы навеки с ума
В темных палатах тирании и насилья.
Только чтоб мой славный песенный дар,
Воздвигся как знамя над светлой Россией!!!

Все мое близкое давно в разброде,
Вытоптал, вытравил колющих дней
Сметенье...
Только б при вас, при милом народе,
Мне казаться еще добрей...
В горемычных ваших мучениях.

Полно вожди суетиться и плакать!
Стало быть рухнуть, выгнуть...
Мы будем гибнуть и что-то там вякать,
Успокойтесь!
Мы будем гибнуть!!!

***
Суровые, тяжкие годы
Небрежно споткнулись о быт.
" Послушайте, господин!
Я здесь никому не знаком,
Я здесь уже позабыт"

Ах, да...
Ведь вы же поэт...
Забытый и старый потешник!
Да много ль вы знаете бед,
Самый изысканный,
И лживый грешник!!!

Что в вашей голове,
Все роем сразу проплывают думы.
Но некому вам шляпой поклонится
За ваш сложнейший светлый труд!
Чтоб лепетать кровавой ночью
Мясными откриками губ...

А на утро несчастный вы мученик,
Облезлый истиной до ног.
Вы поэт, шарлатан и злодей!
Вы поэт, как большая туча!
Всей громадиной своих стихов!

А чтоб вы нам, неверным,
Невежам и негодяям
Скажите вы в наши морды жидовские?!
Нам!
Простым грешникам!
С чужими и позорными именами,
И лицами совсем неброскими?

(Поэт кричит, поэт разочарован...)

"Вот так благодать!
Какого ж я рожна
Орал тут в чьих глазах угрюмых?
И истина , что мной воспета,
Валяется в грязи, уж боле не нужна
Для губ скандального народного поэта?

И писать не буду,
Лучше повешусь!
От чтения устала моя голова...
И сердце и мозг зарастает!
Людей-перевертышей взметенный карнавал
Растопит кровавыми следами мая…

Бог!!!
И хоть ты лик намалюй мой!
О копья тел мясных,
Что я целовал!
Такой огромный и такой больной…
Язв и ушибов вертеть жернова!

Я плакал!
Я плакал тоской утомясь,
В самый веселый, хохочущий сброд!
Я плакал,
Все больше стыдясь,
Ибо сам я  богомерзкий урод!

И стоны заглушала тьма,
Хладело сердце  мнимое.
Я слышу как в груди оно медленно плавится!!!
 
Ибо сами вы нечестивые!
Шарлатаны  и  подзаборные  пьяницы!!!

Да, это я!
Негодяй и повеса.
Скандальный поэт!!!
Что только тем и знаменит,
Что может долго горевать!
Орать в стихах стальной букет,
Ему за это руки стал бы целовать
Быть может кто-нибудь…
Но тщетно.
Что капли безысходности и мысли
Бьются нечеловече.
Все бьются в его и без того хилую грудь.
Но ведь по истине бесконечны…
Его страдания и грусть.

Да в этом ли все зло?
А может не так уж он и грешен?
Что мягкие луны не властны над ним.
Ведь только снуют человечие орды
Громадами горь во спасение…
Что столь отвратительны эти жирные морды,
А сам ты и светел, и любим…»

               
                ГРЕШНИК №7№
Тише…
Тише…
Я сам занемог, как последний прохвост!
Как солдат искалеченный,
Жалости
Не хватит у вас!
Жалости простой!
Простой человеческой,
Что взметает пощечиной Христос
В смятенье лживых и заросших глаз!!!

Я медленно сходил с ума…
Бездушным телом кинусь на кровать!
Я такая же псина!
Я такой же шакал!
Как моя одряхлевшая мать…

И что же?
Я боюсь?
Ну полноте…
Довольно в мире и жидов!
Таких циничных!
И таких богемных…
С головою просаленной
Всенародных таких болтунов.

И думаешь:
«Ну разве не почесть?»
По отчему краю тела на тела!
Идешь и сосем не болея душой
умираешь…
Вот тебе и новаторство, и талант…

А после?
Что после?
Неужто с мозгами пробитыми иголкой ежа,
Что в бетонную трещину лапы забросив,
Ты все страдаешь в ознобе дрожа?    
 
Страдаешь?
Молчит…
Я снова лбом уроюсь
В простынь просаленных дев.
А тот стоит, улыбается…
В перила вбит!
Забитого скомороха нерв…

Похлопать может…
Такой монолог!
А слова то!
Слова то  да самые вкрадчивые!!!
Что даже самый заядлый критик
валяется у ног
От выгод за строчку ломал и сворачивал…

Я может тоже также могу.
В матрац греметь челюстью!
Совестью…
Потом у камина.
А после в углу!
Кормиться тихонечко своей лживенькой помесью .







                Демьян.

Не лги!
Не лги!!!!
Смятеньем громозжу лихорадочно лиходеев,
Что бездушной весной укрылись во мне!
Не лги!
Оружием тысячного февраля скорее,
Чем единственным мартом среди батарей!

Прошу не глумись,
Не глумись,
Не глумись!
На голову не спрячешь воображенья мнимого!
Я ору как последний,
Последний апостол!!!!
Так подайте ж мне самого нищего,
И самого вшивого!!!

Чтобы я поступью гения,
Гвоздимыми строками
Заядлых слепцов!!!!
Покаяться смог на гниение…
Злощавых ублюдков и подлецов!
Чтоб люду жирному было не тесно!
Чтоб сволочи худенькой так не страдать!
Я говорю, что впрочем, многим известно…
Да пошли они к черту!
В залесье и благодать!

Я Демьян!
И слово мое громадное как ваши злодеяния!
И сильно оно, как ваши грехи!
Ибо чистящий и чадный прохвост,
Забыл совсем про свои стихи!
И про свои страдания,
что осмеливался кликать поэмой!!!


 
2. Клочьями ударов порванных и безумных.


Я не могу на улицах.
Убейте,
Похороните!
Аптекарь!
Да где же аптекарь…
Ночи прессованной липкие щупальца
Все давят и давят
в моем опустелом заросшем быте!
Кишат и пугаются,
Будто увидели во мне последнего,
Самого скудного что есть человека…

Аптекарь!!!
Друг мой…
Я звал!
Безумно слоняться!
Невыносимо!!!!
Улиц развратных всевластный карнавал,
Пахнущий выпивкой и бензином.

Друг мой…
Буду бешенный,
И любой твой звон мне не радостен…
Надо мною улыбка той
Уставшей женщины,
Ударами бурь искошенной ярости.

Надо мной все страницы!
Язык мой и скуден и сух.
Я проору, небылью выстрою!!!
Громадами,
Смерчи мух.
И под леденящим взглядом выстою…
Лишь только,
чтобы затравленным зверем
выть…
А впрочем…
Только звук.
Из небыли здравствует.
Рыскает… 

И с налитыми кровью глазами,
Я , обезумясь , на улицу выскочу.
Чтоб обраптали меня,
Возненавидели!!!
И затоптали меня чтоб ногами,
Накряхтели чтоб.
Накопытили…

Принимаю,
что все бы иначе.
Я б ушел в неизвестную муть.
И в местном притоне всю жизнь я проплачу,
Вбивая рыданием дряхлую грудь.
 
Собакой забьюсь,
пока не поздно…
Да пускай что всего этого не было.
С волчьим оскалом взмолюсь,
Слишком много я по душу требовал…


                Пропащий.

Бронзовые генералы пошли на войну!
А я же и вежлив и спокоен.
Бросьте!
Просто какой-то дурак выдумал эту войну…
Ради шутки он выдумал эту войну…
Но ору во сто ртов: «Очень недоволен я»
Все вы взгромоздились, грязные.
Мозг не хочет понять…
Дюжину мяснистых губ
И голов.
На флейте чугунных батарей!
Все они встанут
И проорут во сот ртов,
И, улыбаясь, расскажут жене…
Я же своим ,толпой затерянным, телом
Встану под пули босой, без калош.
И воспевать молитвы на ржавых крестах колоколен
Местных попов и святош…

Но говорю как и прежде:
«Очень недоволен я» 


Аптекарь.

Упали часы,
На скрипы и смешки вчерашней брани.
Трясущимся людям в квартирах выстоять.
И вот.
Мне в высшей мере!
Клякать узлы окотившейся дряни,
Что криком, проклятая, издерается рот!

Мне ждать, чтоб надоело!
И надрываясь в метелях забот,
Идти по улицам!
Ждать на ночевку луну,
А потом
пусто…
Громадное ненужное тело
Всегда говорящие, что ты жид и мот.

И надрываясь в житейской истерике
Кричать так нелепо и голосисто:
 « И что? И все? Теперь ничего не страшно?
Послушайте, да ведь я же урод…»
А им и плевать.
В эту беззвездную ночь бесишься, что ты опоздал.
Мой неновящивый, лживый урод.

Врываешься в парк.
Бьешься о землю, бешенный.
И жилистое тело твое
В недомогании просит прощения.
А они будто не слушают.
Глухая истерика…
И вы лихорадочно ищите глаза той самой женщины…
Но ее нет.
Не страшно?
А потом ты спокойный стоишь у ворот.
Слезинка воды стекла изнывая.
А ты опоздал.
Ты человек, последний урод.
Тревожный…
Согласитесь,
Она прекрасна в шубке из горностая…


3. Несказанное.

Убейте, похороните!
Сырой до ломоты костей!
Я восхвалять все буду затравленным зверем!
В провода ощетинясь, выволочу!
Ведь мыслью мой переполненный череп!
Бросьте!
Это дико.
Все мысли свои я выкину, вытопчу,
Оттого ли мясистых шей,
Большелобые дурни высятся!
Чего бы им ради, средь жабьих обид,
Не найти той жабы нежней…
Ласковых  мыслишек таких,
Будто камень в камне вбит!!!

Бей моряк!
Бей, бей копытом!!!
В саже лица,
В саже целая эпоха!
Бей моряк!
Чтоб оседало бытом
Тлен и сырость в окна комнат!

И целые дни в своем тяжком бремени,
Горели рваными строчками.
Любимый уродец!
Сжалься глазами стотонными!
Чтобы душа моя огромными клочьями
Из-за угла с ножом  выбегала огромная!

Даже если,
В землю вбиться припадочно,
И кольями шить у себя на груди.
Он пойдет по стране,
Красив и лихорадачен,
Сквозь дыры смотреть ораторы и вожди…

Слушайте ж незримое племя!
Сердцу горящему мала безумства!!!
Сердцу ободранному,
Беженец точно!
Мыслями, что кожей бледнея,
Немытыми буквами каждый мускул!

Радостью скомкаю,
Что после столетия выжуют!
Им не впервой ее давиться!!!
А мне, знать, ноченькой темною
Ядом единственным
Ввек отравиться!

***
Милые,
дорогие,
хорошие…
В тьму людье обрекло кольями памяти!
И чтоб ты не делал,
И чтоб не орал.
Один исход…
До печеночной розовой мякоти!
Ведь придумал один идиот
На фраках манжеты крахмалить.

Несносный, убогий…
От тоски он гниет понемногу.
Творись
Ночью не съеденное!
И ветром сквозь
мою рванную щеку,
Быть может прорвется хоть что-то…
Никогда незабытое временем.

Быть может прорвется!
Сквозь это вытье,
Хоть капелька истины на тысячетонную тьму!!!
Послушайте, несчастное грехами людье,
Я может быть уже ничего не скажу…