Экспертный обзор. Валерий Волков. Сентябрь-2014

Количество сюжетов, используемых в мировой литературе со времен Одиссея и Гильгамеша, отнюдь не бесконечно. Одни утверждают, что их всего четыре, другие считают, что семь, наиболее же распространенным является список из тридцати шести пунктов. Все прочее, надо полагать, представляет собой либо вариации, либо комбинации. Наверное, к поэзии (учитывая нюансы) это относится в меньшей мере, но все же относится. Если проводить какие-то образные параллели, то сюжет, ситуацию, образ можно уподобить натюрморту — определенным образом освещенному набору предметов, изображаемому с разных позиций двумя десятками студентов: один натюрморт рождает двадцать разных картинок.

Два стихотворения — «Мама мыла раму» Ани Ру и «Манино чудо» АП ОЛ ЛО. В обоих случаях — типичные мелодрамы, пережеванные и переплаканные сотни и тысячи раз. Но почему-то в изображении одних представленные сюжеты так и остаются мелодрамами разной степени махровости, слезливости и сведения скул, а другие обнаруживают изюминку даже в таких истоптанных банальностях. Вообще, меня всегда восхищало умение любого поэта (вне зависимости от уровня мастерства) извлекать разных кроликов из одного и того же цилиндра. И это мое утверждение, в общем, тоже банальность.

При формировании персонального шорт-листа я (за что искренне прошу прощения у читателя) не всегда руководствовался качеством текста и богатством языка — как подсказывает мне мой личный сетературный опыт, качество-то как раз — дело наживное и вполне техсредствами сетературы достижимое, тем более что иные качественные по всем параметрам вещи забываются сразу по прочтении, а вот чтобы «зацепить»...

Начнем с того, что понятие «зацепить» — очень субъективное. Одному богу ведомо, чем зацепит конкретного читателя тот или иной поэтический текст. Ну что, казалось бы, такого нового и оригинального сказала нам Татьяна Евгеньевна Виноградова в славной вещице под названием «В тихом раю слов»?.. А вот то, как она эту вещицу прошелестела — в контексте того безграничного, что в этой вещице кроется, — просто не может не зацепить (ну и в моем случае вдобавок к сказанному сыграла роль еще и чисто декоративная аллюзия с любимой сказкой). В случае с Сергеем Тимшиным мой выбор определило желание уличить лирического героя в позерстве (а следовательно, в неискренности) — и это тоже, видимо, способ зацепить, потому что без этого стихотворение вызывает интерес разве что благодаря «горячей» тематике... Но самой, пожалуй, эффективной «наживкой», используемой авторами для ловли человеков, в большинстве случаев является спасительный контраст, игра на котором способна вытянуть любые тексты. Этот контраст присутствует в финале большинства текстов моей восьмерки, но именно благодаря ему, например, я отобрал в шорт стихотворения Ани Ру и Александра Евдокимова.


АЛЕКСАНДР СПАРБЕР "На Троицу"
http://www.stihi.ru/2014/07/04/529 квота Главной редакции (по итогам Народного голосования в августе-2014)

Я сегодня проснулся. Кровать –
словно длани Господни.
Удивительно осознавать:
я проснулся сегодня.

Просто праздник какой-то с утра,
просто – счастье на блюдце;
я проснулся, проснулся – ура! –
А ведь мог не проснуться.

Солнце, май – лепота! Воробьи
расчирикались шустро,
и шальной паучок-домовик
угнездился на люстре.

Ну, о чём же просить мне еще
Бога, Духа и Сына?
Солнце светит. Мгновенье течёт.
И блестит паутина.

«Когда б вы знали, из какого сора...» (в качестве эпиграфа).

Как говорят импрессионисты, главное — поймать момент. Не окажись ни календарной привязки в заголовке, ни «дланей», стихотворение все равно состоялось бы, причем в первую очередь как очень и очень православное, духовное. Не в монументально-эпохальном плане вроде «Спорили сотни колоколов...», а как говорится, чисто по-человечески. Ну какие, к лешему, колокола, когда пред едва продратыми очами болтается такой славный паучок!.. И этот, бытовой, человечий уровень получился настоящее и ближе. По мировосприятию, по духу, по светлости и живости эмоций... Наверное, надо пережить немало тяжкого, черного, несвободного, чтобы вот так искренно, без фальши и пафоса, радоваться, едва пробудившись, паучку на люстре и жадно впитывать текущее мгновение. Текст, открывающий сентябрьский лонг-лист, покоряет гармоничностью (автор ни в чем не перегибает палку — всего в меру: и эмоций, и веры, и антуража) и лаконичностью (пяток банальностей в совокупности рождает очень насыщенную, яркую, искреннюю картинку, а хайку, одностишие, «пирожок» и прочие немногословные нервно курят в сторонке). Вот такие мои восторги — простите за высокий штиль.

P. S. Еще один показатель качества стиха (в данном случае это, скорее, плюс): его жизнерадостность просто напрашивается на пародию (или, как минимум, на оборотку) — столь же оптимистичную и добродушную.


ВИНОГРАДОВА ТАТЬЯНА ЕВГЕНЬЕВНА «В тихом раю слов...»
http://www.stihi.ru/2013/11/24/272 отборочный тур БЛК

* * *
В тихом раю слов,
за рекой туманных откровений,
по ту сторону водопадов беспамятства
растёт тёмное Древо Молчания.

В сплетении его корней слова покоятся
в блаженной немоте, как в колыбели.

Порою Древо чуть шелестит под невесомым ветром.
Но некому услышать стихотворящий шёпот.

Блаженство слова –
неназванным остаться навсегда.

«Тщетно, художник, ты мнишь, что творений своих ты создатель!..» Стихотворение чем-то напомнило мне полную замечательных аллегорий сказку «Лист работы Мелкина», главный герой которой всю жизнь рисует дерево, по листику, и всю жизнь его отвлекают другие люди на какие-то пустые дела — ибо то, что для Мелкина картина, для его соседа — нужный в хозяйстве кусок брезента; он сердится, но никому не отказывает... Стихотворение, исполненное, что называется, в несколько мазков, вбирает в себя массу параллелей, аллюзий и толкований, главное из которых — «мысль изреченная есть ложь», и Татьяне Евгеньевне, на мой взгляд, удалось довольно живописно и свежо об этом напомнить.


ЕВГЕНИЙ СЕЛЬЦ «Из тех времен»
http://www.stihi.ru/2014/09/04/2963 отборочный тур для резидентов БЛК

Из тех времен, не так уж давних,
но основательно забытых,
из тех пространств, не так уж дальних,
но новыми давно закрытых,
из голых рощ, где строил аист
гнездо, из песни-пасторали,
из уст, которые, касаясь
ее щеки, слова теряли,
из мимолетного сиянья
кометы, падающей в реку,
из утомленного страданья
распутицы по человеку,
из вьюги, голода, печали,
из пыла юности, из пыли
дорог, в которых мы скучали,
из тьмы, в которой мы любили,
как долгожданное наследство
восстала, опершись на посох,
одна из тех мелодий детства,
наивных и одноголосых...

И я за ней поплелся. То есть
повлекся сердцем за мотивом.
Как спотыкающийся поезд
за стареньким локомотивом.
И в этом поезде усталом,
скрипучем и неторопливом,
я чувствовал себя не старым,
а очень старым. И - счастливым.

Сквозь жизнь мою, сквозь все разлуки,
сквозь эту музыку из детства
несли меня родные руки,
укачивая как младенца.
И сыновья, одеты оба
в сорочки легкого батиста,
влекли за мною крышку гроба
и ветку ели золотистой.

Как это часто бывает, стихотворение представляет собой непростой путь, который, поскрипывая, ненавязчиво ведет доверчивого читателя к классической эффектной концовке. Причем присутствующие в оной «ветка ели золотистой» — именно золотистой! — и батистовые сорочки оказывают на этот эффект неожиданности действие смягчающее, умиротворяющее и просветляющее. Не совсем, правда, понял — почему крышку влекли «за мною», насколько я помню из личного похоронного опыта, ее-то, крышку, принято влечь впереди. Если в этой «инверсии» гроба и крышки спрятан какой-то смысл, то до меня он не дошел, простите.

На уровне звука, музыки я вижу перед собой завораживающую смесь сна и исповеди — такое восприятие рождает укачивающий, поскрипывающий, убаюкивающий ритм — сущая, мне кажется, находка для декламатора с тембром Юрия Яковлева. Этот же ритм, ко всему прочему, весьма удачно скрадывает заусенцы и недостатки текста (вроде «не так уж давних» и «не так уж дальних»), который, честно говоря, и без заусенцев не производит впечатления языкового шедевра (последнее не есть упрек — подозреваю, простота языка обусловлена тем, что автор испытывает большее пристрастие к звуку и изображению, нежели к изысканности слов сценария).

Еще одна причина, по которой я выбрал в свой персональный шорт эту работу, — ее... трогательность, что ли. «И в этом поезде усталом, / скрипучем и неторопливом / я чувствовал себя не старым, / а очень старым. И — счастливым». О чем этот стих? — спросит вдумчивый читатель. О счастье, конечно, ответим мы ему. О счастье, которое сознанием лиргероя воспринимается как благодарность. Если герой открывающего наш список стихотворения Александра Спарбера «На Троицу» счастлив лишь фактом пробуждения, то герой стихотворения Евгения Сельца счастлив фактом ощущения неразрывности ткани бытия, осознанием неторопливо поскрипывающего движения мироздания, в котором все точки и все линии безоговорочно взаимосвязаны. И оба они счастливы фактом собственной сопричастности к удивительному явлению, имя которому жизнь.


ЕВДОКИМОВ АЛЕКСАНДР «В колодец»
http://www.stihi.ru/2014/08/01/554 отборочный тур для резидентов БЛК

Падая в колодец невзначай, пожимая незнакомцам руки,
я глотал горячий местный чай и искал про родину в фейсбуке.
Отвечала родина волной, песней соловьиной отвечала,
подвисала, вырезала "хой", наугад с убийцами венчала.

Иногда поэты пели гимн и тогда реальность цепенела,
а навстречу плыл отечеств дым, чёрный словно угольное дело.
Дым отечеств, мёртвый человек, европейский выбор, азиатский…
Позади меня летел узбек и Есенин с песенкой кабацкой.

В этой беспрерывной череде, в мире без опоры и начала,
пели патриоты: «быть беде», в их желудках родина журчала.
И по малой вере в мезозой опускаясь ясными кругами,
крымский пионер летел, босой, вместе с пионерскими богами.

Вот оно - причудливое дно. В глубине тридэшного экрана
некий человек, пока пятно, центр мишени, радужная рана.
На него наводят мышки мир. Государства жаждут человека,
сквозь прицелы брошенных квартир, сквозь мультуру будущего века.

Говорят, из колодца днем можно увидеть звезды, однако волею автора наш взгляд устремлен в другую сторону и потому в этом «мире без опоры и начала» как-то не до звезд. Да и автору, наверное, тоже. Сразу поясню: постмодернистские игрища в духе «входит Пушкин в летном шлеме, в тонких пальцах — папироса» для меня так и остались экспериментальным, переходным жанром, спекулирующим на прошлом и лишенным будущего. Вроде работ Уорхола. Для кого-то — сравнительно недорогая возможность эффектно пожонглировать засаленными от частого хватания понятиями и образами, которые в более традиционной представлении давно никого не впечатляют. Для кого-то — единственно возможный способ образно и выпукло донести, так сказать, мысль. Если мы примем в качестве базового второй вариант, то волей-неволей обратимся к набору штампов, который используется для донесения мысли и, увы, признаем его слегка однобоким, ибо в колодец тот (если по справедливости) много еще чего должно было бы лететь помимо босого крымского пионера с Есениным, о чем в эпоху фейсбуков припоминать как-то недосуг (весьма распространенное в контексте информационных, реальных и прочих войн явление)... С другой стороны, «огласить-весь-список-пожалста» не получится по-любому, да и кто из нас без греха...

Зато тем, кто все же пал вместе с автором до «причудливого дна», достаются призовые в виде впечатляющей последней строфы — этакого чеканного откровения, напрочь лишенного суеты предшествующего текста с его притянутым за уши «ассортиментом». Строфы, в которой смысл наконец начинает гармонировать с динамикой, в которой грань между виртуальным падением и обозначившейся «в глубине тридэшного экрана» реальной перспективой вдруг исчезает и в перекрестье прицелов и курсоров возникает этот самый «некий человек» — как продолжение, как отрицание, как возможность и, наверное, как надежда. Исполнено, повторюсь, замечательно: я не только взял стихотворение в мой шорт, но и отправился знакомиться с творчеством Александра Евдокимова на его стихирскую страничку.


АНЯ РУ "мама мыла раму"
http://www.stihi.ru/2010/01/09/3663 номинатор Алексей Исхаков

По гололеду улочек и улиц -
зима на вкус сиренево-горька -
она идет, от холода сутулясь,
под курткой пряча сердце, как щенка.

она совсем одна на целом свете
давно был полдник, булка и компот.
всех разобрали - Машу, Колю, Петю,
а мама почему-то не идет.

а мама - просто мама мыла раму.

обычно никому не видно, как
щенки внутри зализывают шрамы,
и в страшных превращаются собак.

От сиротской мелодрамки до Стивена Кинга, как мы только что убедились, один шаг. Беда лишь в том, что мало кому удается этот шаг сделать. Ане Ру, пожалуй, удалось. Причем контрастирующая со слезливой прелюдией последняя строфа вызывает не внезапный шок, не ощущение ледяного ушата, но обреченность отдернутого занавеса, как будто свершилось — не могло не свершиться — и продолжает свершаться недопустимое, непоправимое, противоестественное. Потому что читателю-зрителю вначале показывают (вроде как) одинокую сиротку с ее израненным сердцем-щенком, с целью (вроде как) выдавить из него скупую слезу, но когда камера берет общий план, сироток оказывается (вроде как) куда больше одной. По числу мутирующих щенков. Вот тут-то и становится страшно. Я, к примеру, о случаях обратного превращения не слышал.


СЕРГЕЙ ТИМШИН МАРТОВСКИЙ «Я бежал от войны»
http://www.stihi.ru/2014/09/07/4679 номинатор Юлия Вольт

ИЗ КРЫМСКИХ СТИХОВ 2014 года

Я бежал от войны…

1.
Я бежал от войны, на рысях, как последняя сволочь, -
От экранов ТВ, от всемирных липучих сетей,
От размноженных в СМИ ежечасных обзоров и сводок,
Где бомбят города, где стреляют из пушек в детей.

Я бежал от себя – от тоски и бессильного гнева;
От диванных пружин, от скандальных измученных строк,
Чтоб, как в детстве святом, пить молочное крымское небо,
Что вскормило меня, подавая налитый сосок.

2.
Я сбежал - от всего! И с боспорских прибрежий с разбега
Головою влетал в золотисто-лазурный Азов,
И качала меня материнская тёплая нега,
И вещала волна мне мелодии новых стихов. 

Там свисали в ночах скороспелые звёздные гроздья, 
Там слияние губ я со смуглой хохлушкой вкушал,
Беззащитный от дум, что хлестали мне совесть, как розги,   
О славянской войне... И сжималась, саднила душа.

3.
…Я вернулся домой – не на поле кровавого боя,
А в притихший сентябрь (перед новой ли смертной грозой?),
Забывая, как сон, в новостные часы непокоя
Киммерийскую даль и шуршащий азовский прибой…

Как хорошо, когда есть куда бежать. Знаете, как в виртуальной игралке: пострелял, нажал на паузу, пообедал и продолжаешь стрелять дальше... События, подобные разворачивающимся на Украине и отдающимся резонансной вулканической дрожью в ближних и дальних землях, вполне закономерно привели к появлению в Сети целого тематического пласта поэтических текстов, причем пласт этот уже достиг критической массы, позволяющей его анализировать и оценивать. Как ни печально, на слуху оказываются не самые лучшие в техническом и содержательном плане образцы такого рода поэзии — достаточно вспомнить агитки далекой от поэзии мадемуазель Дмитрук (и ее оппонентов), Бывшева или Орлуши, уровень ненависти и откровенной бездумности в которых превышает все мыслимые пределы. Но слабость их, как мне кажется, даже не в ненависти, не в провокационности, а в буквальности и «партийности» — именно буквальность и идеология лишают их права называться поэзией вообще и высокой поэзией в частности. В отличие от, скажем, «Жди меня» или «Бьется в тесной печурке огонь», созданных в дни конкретной войны носителями конкретной идеологии для конкретной аудитории, но переросших и войну, и идеологию, и аудиторию.

Стихотворение Сергея Тимшина отобрано мною в шорт-лист не как нечто выдающееся в творческом отношении, но как характерный образец такого рода поэзии. Лирический герой представляется не более чем рефлексирующим обывателем, который бежит, полагаю, не столько от войны, сколько (чего он, собственно, и не скрывает) от самого себя. Такой не поедет в Крым просто отдохнуть — нет, такой именно сбежит туда, он повлечет туда свою мятущуюся душу, упаковав ее в патетический антураж. Что, в общем, вполне по-интеллигентски. Мне даже припомнился персонаж одного из произведений господина Горенштейна, который не просто отправляется в круиз по Волге, а непременно чтобы поразмышлять о судьбах России — на палубе, с томиком классика в руках, в обрамлении проплывающих просторов... Поза, конечно (лежу это я в гробу в цветах, а вокруг все рыдают), не более... но оставляющая налет некой досады и искусственности.


ВАДИМ МЕЛЬНИКОВ «которым мало места на земле...»
http://www.stihi.ru/2012/07/24/274 номинатор Александр Коковихин

...и вот сейчас, когда уже осталось
совсем немного - и конец пути,
пошли мне, Бог, блаженную усталость,
и тихий сон на маленьком вокзале,
где до перрона я не смог дойти.
пошли мне этот сон в разгаре лета,
среди других талантливых пьянчуг...
и подойдёт один из Назарета,
мне скажет: "братец, что ж ты без билета."
смеясь, легко потреплет по плечу...
"таким, как ты, блаженную усталость
мне раздавать отец мой повелел,
чтоб отыскать уснувших на вокзалах,
которым до конца осталось мало,
которым мало места на земле..."

Мечты... мечты... В жизни все гораздо прозаичнее — отыскивает «уснувших на вокзалах» и по плечу треплет не «один из Назарета», а другой, с вензелем «W» на портсигаре, развеселой свитой беспредельщиков и буквальным пониманием справедливости. Это правильно, конечно, что в обоих случаях лиргерой не заслужил Света — он заслужил Покой (в интерпретации автора — «блаженную усталость»), ибо по страданиям нашим дано будет нам, а страдать сверх положенного мало кто стремится, даже ради обретения Света... Но так уж устроен человек, что, кажется, и потрудиться-то не успел, а вот подавай ему усталость со сладким сном. Из этого затруднения Господь выходит с присущей ему мудростью и оформляет усталость с формулировкой «мало места на земле»...

Стихотворение выделяется из прочих присутствием всепоглощающей доброты, мягкого света и покаяния, которые роднят его с «Из тех времен» Евгения Сельца.


АП ОЛ ЛО «Манино чудо»
http://www.stihi.ru/2014/08/31/6773 номинатор Елена Наильевна

Приключилась у Мани любовь. Это было весной.
Как на крыльях, она на работу, с работы – домой.
А когда позовёт (да когда б ни позвал, не беда!) –
В электричку и все шестьдесят километров – туда.

На веранде – коты. На коленях заботливый плед.
Два бокала вина. И оранжевый солнечный свет.
Непреложная истина в море бессовестной лжи:
Только в сорок она начинается, женская жизнь...

Ах, как верила Маня, хоть всякое было уже,
Этим струнам, которые тренькали в нежной душе!
Ведь всю жизнь (присмотрелась – видна седина на висках),
И не дура совсем, а по чуду – такая тоска!

Но ни разу и мысли, что, может, и чуда-то нет.
Вот, выходит, и правда, – по вере. Не зря столько лет...

...Это было в кафе. В декабре мало солнечных дней.
Он сказал, что любовь – это чудно, но жалость сильней.
Что с женой у него и хозяйство, и умница дочь.
А для Мани – два раза в неделю бессонная ночь.

Что без Мани останется он навсегда одинок.
Но с женой он уже двадцать лет, это всё-таки срок.
Что кредит за машину не выплачен. Платит жена.
Ну а Маня, конечно, по-прежнему очень нужна.

Ведь такая любовь – только раз, да и то не у всех...
А на улице падал и падал декабрьский снег.
Торопились прохожие. Жизнь продолжалась в окне.
Он сказал ей: «Люблю», – и уехал обратно к жене.

И тогда в голове между разных нелепых вещей
У неё отложилось: любви не бывает вообще.

Вывод спорный, конечно, однако героиня не безнадежна — правда, лишь потому, что ее «щенки» (как у героини стихотворения Ани Ру) в страшных собак, кажется, не превращаются. Они так и остаются щенками — по причине, скорее всего, хронического недокорма. В целом же мы имеем очередное переложение более чем банальной истории, причем автор, нарочно или нечаянно, сделал все, чтобы лирическая героиня выглядела жалкой, пассивной потребительницей, как следствие, заслуживающей не любви, а именно жалости и именно такой концовки. Иной концовки просто и быть не могло. И как раз «чудом» в этой истории является не то, что «приключилась у Мани любовь», а то, что любовь приключилась именно у Мани.