Мария Васильевна и Пётр Константинович Богомоловы

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ:
Да-а, что-то неожиданно поднакопилось и вырвалось на волю.
Более того, исподволь, как-то интуитивно понимаю: если не я и не сейчас, то кто? Все рано или поздно уходят туда, в так называемую Вечность и найти кого-либо там уже нельзя, а позже, вероятно, и некому. А так в Информационном поясе где-то там, не знамо где, возможно чудесным образом...

Собственно говоря, это все еще звучащие в моей памяти голоса ушедших людей, близких мне в разное время. Потому и называется: "ЖИВЫЕ ГОЛОСА"
   (Из авторского ответа на рецензию)


 
          Моей Маме Валентине Петровне Богомоловой-Беловой
          Любимой и Ненаглядной



ДОСТОИНСТВО


Голос бабушки Марии Васильевны Богомоловой с добрым волжским оканьем:

-  Поди-ко, матушка, ко мне, посидим рядом, поговорим. А там-то, глядишь,
опять позовут лен теребить, народу-то молодого совсем не осталось, все
в город норовят уйти. А вы с Ольгушкой-то не прозевайте сено-то ворошить,
пока погода хороша стоит...".

Как-то я привозила моих детей в Солоновку на пару-другую дней. Вернувшись домой, они замечательно окали, причем непроизвольно, и с большим удовольствием.

***
Была на Тверской земле деревня Солоновка, на Ручье, образовавшемся как вынужденный приток Волги под боком у древнего города Калязина. Сейчас уже много лет прошло с тех пор, как название Солоновка исчезло, и все её избы стоят на Санаторной улице. В самом конце улицы на бережке малого пруда (кажется, его уже тоже нет, а родничок, питавший пруд, исчез ещё раньше) стояла бревенчатая изба в которой жила семья Петра Константиновича и Марии Васильевны Богомоловых с их четырьмя детьми. Изба состояла из двух частей - летней и зимней. Но в каждой была большая русская печь, в которой, как известно, можно было и еду готовить, и мыться, и детей рожать. Между летней и зимней был широкий тёмный коридор, называвшийся мостом. Насколько помнится по рассказам хозяев, в былые времена, если приезжало много гостей, то на мосту устраивали спальные места. Еще одно место было привлекательным - это чердак. Там были сооружены большие полки для книг и журналов. Из книг помнятся "День египетского мальчика" М.Матье и "Детство Никиты" А.Толстого. Журналы были старые, с дореволюционной русской орфографией. Среди них - «Нива» за несколько лет (популярный русский еженедельный журнал середины XIX — начала XX века. Носил подзаголовок «Журнал литературы, политики и современной жизни». Издавался c конца 1869 по сентябрь 1918 года) и многие другие, уже ушедшие из памяти.

Приезжая ранним весенним утром из Москвы в Калязин, мы выходили из душного, сонного вагона и попадали в удивительный мир с солнцем, картинно медленно встающим из-за леса, в сопровождении ароматов цветущей сирени и трав всех видов, хотя и с необходимостью идти несколько километров пешком через спящий город, но зато всё вдоль волжского берега, минуя соседнюю деревню Песью (псов много было, так объясняла бабушка). Столько времени прошло, а помнится!

Бабушкин муж, мой дед Пётр Константинович Богомолов был родом из крестьянской семьи. Его отец решил, что хорошо бы парню профессию получить, стать портным, и отдал сына в ученье. Пётр Константинович выучился на портного по пошиву верхней одежды довольно высокой квалификации, мог сшить не только рубаху, но и красивое пальто на зиму. Пётр Константинович наотрез отказался вступать в колхоз и в свободное от войн время работал в артели «Красный швейник». Дома у него стояла знаменитая в России зингеровская швейная машина, возможно она до сих пор функционирует. Все остальное время он был солдатом: Первая мировая, Гражданская, Кронштадское восстание, Восстание форта "Красная Горка", Вторая мировая и прочие большие и малые перепалки - и каждый раз его немедленно призывали воевать. Высокий крепкий красавец - былинный русский воин. В Первой мировой защищал Российскую Империю, во Второй мировой - Союз Советских Социалистических Республик. Но каждый раз - Отечество. Мое поколение, наверно впервые в истории России смогло избежать большую войну от детского до преклонного возраста. До недавнего времени. Пришли люди, которым нужен был пожар. Горько и печально.

Судьба берегла Петра Константиновича от смертельной пули. Но солдату не однажды пришлось пройти и Крым, и рым, и медные трубы, многое повидать на своем пути, испытать тяготы жизни и радость побед. В Первой мировой, будучи раненым, он попал в плен. Бежал из лагеря. Его поймали, вернули в лагерь. Он сумел во второй раз бежать в лютый мороз. Полз по льду, силы были на исходе... Его, полуживого спасли свои - русский патруль. В какой-то из войн он служил вестовым у генерала. Об этом как-то раз мама вспомнила и рассказала, но не больше нескольких слов. Война есть война. Пётр Константинович всякий раз возвращался домой, израненный, но живой. Позже выяснилось, что у деда не хватало рабочего стажа для получения пенсии. Пришлось несколько лет шить спецовки и фуфайки в маленькой мастерской при большом заводе.

А Мария Васильевна, чтобы сохранить избу и усадьбу - так называли земляной надел для покоса, вступила в колхоз, работала и растила четверых детей. Бабушка была колхозницей. Мои девчоночьи воспоминания: утром по селу проходит бригадир Мухин, стучит в ставень: "Марьюшка, пойдём-ко нынче в поле. Лён убирать надо, а народу-то нету". Бабушка проворно встаёт и собирается в поле. А с ней Устиньюшка, и Ульянушка, и Аннушка - все её ровесницы, каждой за 60. После хрущевских реформ неволя послабела, но в поле и вправду некому было работать.

Меня удивляла свежесть лиц и даже румянец солоновских женщин уже достаточно почтенного возраста. И морщины на лицах как-то разбегались, не было их глубокой сетки, как у южанок. И не было толстух, была осанистость и крепость северных людей. Во всём облике Марии Васильевны была удивительная приветливость, доброжелательность, исключавшие какую-либо фамильярность или невежливость. До глубокой старости сохранился ясный и зоркий взгляд серых глаз. Вот только спина у бабушки согнулась. Она посмеивалась: "Подружки-то завидуют, говорят, на лицо-то ты, Марьюшка, как молодая, вот только спина кривая, лён испортил!" Бабушка была любима её подружками, уважаема бригадиром Мухиным. Когда её дети ещё были в семье, в поле призывали "Марьюшкину бригаду". Но родители постарались дать детям профессиональное образование и удалить их от колхозной жизни: два педагога, два инженера-техника.

Знаменитый тверской лён – это бабушкина работа. Всю жизнь она сеяла, теребила, сушила, трепала, чесала - обрабатывала лён. В летней половине её избы стоял большой ткацкий станок - кросны. Она ткала на нём светло-серое льняное полотно - тонкое, прохладное – северный шелк. Потом его расстилали по траве, и роса отбеливала полотно. Бабушка была на все руки мастерица: умела ткать и тончайшее льняное полотно, и весёлые по цвету половики из обрезков ткани, и плести сложнейшие кружева на коклюшках. Моя мама (вторая по возрасту дочь в семье) подарила мне около метра льняного холста бабушкиной работы. Он лежит у нас в старом дубовом шкафу, бережно завернутый, с запиской-пояснением моим детям и будущим внукам-правнукам, в которой я описала им для памяти, что это и от кого. Наша семейная Реликвия и Наследие.

Мария Васильевна прожила долгую жизнь. На 90-м году она уже не вставала – лежала в полузабытьи в летней избе. Я и Митя, ему было тогда где-то около 8 лет, приехали навестить её. Она нас не узнала. В её лице была какая-то отрешенная сосредоточенность, и реакция на нас была замедленной, словно она была занята уже важным другим и ей приходилось с усилием отвлекаться от того другого. Что запомнилось, нет, впечаталось в мою память, так это великое достоинство и строгость во всех чертах ее лица. Это выражение создавало невидимую преграду между нею и нами, удаляло нас на почтительную дистанцию. Видимо, для неё было неважно, кто из людей стоит сейчас у ее изголовья.

Через пару дней после нашего посещения бабушка ушла навсегда. Легла рядом с дорогим ей Петрушей. Летом я была на кладбище на их могиле. Осталось в памяти удивительно чистое, сухое, солнечное, не траурное место. Место захоронения... они хоронятся, хранятся здесь под землей. Защищены большими верными деревьями. Летом укрыты мягкими северными травами, зимой - чистым и белым снегом. Они стали единым целым с русской землей, слились с ней, ушли в нее.

Вот смотрю сейчас на их фото, затаив дыхание, не нарадуюсь: какие прекрасные лица. Какие достойные, уверенные и эмоционально тихие, скромные.
Ах, вот так: светлые!

А мне осталась память о великом достоинстве в русских крестьянских характерах моей бабушки Марии Васильевны и деда Пётра Константиновича Богомоловых.

И голос крови в собственных венах, такой сильный и явственный - ты из этого рода!